Оператор моего настроения

— Таня, все будет хорошо. Вот увидишь. Да брось уже эти тапки, что ты в них вцепилась? Бери самое необходимое, остальное купишь. Только ради всего святого не закорми девочку.

— Зоя, я знаю! Вернусь, душу вытрясу этим садистам!

— Таня! Успокойся! Сева сказал, что все решит. Ярик, а ты чего застыл? Иди познакомься со своей сестрой.

Брат? Я оборачиваюсь и отшатываюсь назад, прячась за штору. Мальчишка, которого тетя Зоя подтолкнула в мою сторону, делает неуверенный шаг, с опаской второй, а я вжимаюсь в угол затравленный зверьком — Ярик слишком похож на Вову, одного из тех, кто кидал в меня камни, когда никто из взрослых не видит. Такой же нескладный и высокий, с черными, как смоль волосами, и что, страшнее всего, старше меня. Только в глазах испуг, и непонятно кто из нас боится больше — я его или он меня.

— Ярик? — тетя Зоя взглядом показывает сыну на меня, и он сует руку в карман:

— Хочешь шоколадку? — спрашивает, подходя ближе, и протягивает большой батончик "Сникерса" на раскрытой ладони — роскошь и предел мечтаний.

— Нет, — мотаю головой, уже зная, что за любым подарком без причины от любого мальчишки обязательно будет больно и обидно. Обманет или ударит, а потом рассмеется моим слезам.

— Мама, почему она меня боится?

— Потому что другие мальчики ее запугали, Ярик.

— Зачем? Она же маленькая.

— Потому и маленькая, что никто не заступался.

— Совсем никто?

— Совсем.

Он кладет шоколадку на подоконник, оборачивается, а я не верю своим ушам:

— Можно я буду ее защищать, тетя Таня?

— Можно и нужно, — она кивает в ответ, прижимая к груди маленького медвежонка, купленного для меня. Просто потому, что я застыла радом с ним в магазине. Кусает губы и отворачивается, пряча от всех слезы.

— Мама, а мы ведь тоже поедем с тетей Таней? Я буду слушаться и защищать Лизу, честное слово, — мальчишка, заглядывает в глаза матери, и она тоже начинает плакать.

Странные люди. Я им такая чужая, а они покупают мне вещи и везут на море, которое я видела на картинках и в телевизоре. А самолеты такие огромные!

Тетя Таня. У нее нет мужа, потому что никто не может вытерпеть такой вредный характер, и своих детей — из-за непонятной операции со страшным названием аборт. Она смеется, рассказывая про себя, курит длинные сигареты, прячась от меня за домиком с крышей из огромных листьев, много разговаривает по телефону, ругаясь словами, которые мне нельзя повторять. Такая строгая, когда думает, что я ее не вижу, и странная, когда видит, что мы с Яриком идём к морю, чтобы построить башню. Она бросает все и бежит к нам, садится рядом. И совсем как маленькая копает канавку вокруг растущего замка из песка. А ещё тетя Таня говорит, что я научусь плавать. Когда поправлюсь. Берет за руку, заводит в воду, и я старательно дрыгаю ногами, а она тянет меня за собой вдоль берега, улыбаясь летящим на нее брызгам. Хмурится, когда у меня болит живот от еды, и покупает мороженое. Каждый раз, как видит вывеску с яркими шариками над рожком. И сладкую вату.

— Мама Таня, — хриплю и тянусь к ней.

Она плачет, прижимая меня к себе. Такая сильная и строгая для всех и совсем другая для меня. Бросила все и прилетела, когда узнала, что я простыла, нанырявшись с Яриком в сугробах на их новом участке. Она не хотела лететь, но я пообещала, что буду слушаться тетю Зою и дядю Севу, а Ярик упросил оставить меня в гостях и поклялся, что со мной ничего не произойдёт. Мама Таня меряет мне температуру, кормит с ложечки супом и читает сказки, обнимая каждый раз, как я, смелея, пробую называть ее по-новому.

Мама. Ругается с тренером, который говорит, что из меня не получится гимнастка, а я хочу научиться крутиться колесом и делать фляк.

— Татьяна Федоровна, я вас прекрасно понимаю, но девочка не выдержит нагрузок. Она слишком слабая для гимнастики.

— Моя дочь слабая!? Моя дочь и слабая!? Лиза, сходи-ка посмотреть козла пока я поговорю с этим… дяденькой.

— Мама, а можно я попробую залезть на брус?

— Что? — смотрит на меня, пожирающую глазами форму на девочках, и кивает. — Конечно можно, доня. И дядя тренер тоже не против. Так, Андрей Валерьевич!?

— Я все равно её не возьму, Татьяна Федоровна.

— И запретите девочке просто попробовать залезть на ваш чертов брус!?

— Пусть пробует, но я не изменю своего решения.

— Донечка, беги.

Разбитые в кровь коленки, ссадины, ушибы, вывихи и сломанная рука… Мама ходит со мной на каждое занятие, на каждую тренировку, ругается, не стесняясь других родителей, и едет на первое соревнование. У меня самый красивый купальник, как у настоящей спортсменки, и даже вышивка с фамилией на груди. Рядом с медалью. Бронзовой, но все же медалью.

— Андрей Валерьевич, поздравляю вас, — мама с гордостью поправляет невидимки в моей шишке и улыбается, услышав:

— Это не моя заслуга. У девочки характер бойца.

— Мамин.

— Даже не сомневаюсь, Татьяна Федоровна.

Новая школа, репетиторы, золотая медаль, первый паспорт и права, институт, красный диплом, практика в лучшей клинике в Москве… И мама. Она всегда рядом, всегда радуется моим успехам больше, чем своим, и больнее меня переживает неудачи. Мама продала свой бизнес, чтобы у ее дочери появилась клиника, лучшая и современная, а на остатки купила сеть цветочных магазинов. Убыточную. А через год уже в который раз доказала, что для фамилии Гарских нет преград и ее можно и нужно произносить только с гордостью. А я хотела стать Левентис и боялась, что мама расстроится и впервые не поймет.

Все это пронеслось перед глазами в долю секунды, пока мы с Максом стояли у дверей моего дома. Дома, где жила я, до того, как купила квартиру, и мама. Чужой человек, по документам, и самый близкий в мире.

— Макс, я боюсь.

— Еля, все будет о'кей.

О'кей. Уверенное, твердое и нерушимое, как скала, но я все же трушу жать на кнопку звонка. В тысячный раз осматриваю Макса с ног до головы, поправляю ему волосы и вскрикиваю, когда он давит на кнопку, отзывающуюся внутри дома мелодичным перезвоном. Макс привычным движением заранее расстёгивает пальто, будто собрался не знакомиться, а драться, и с широкой улыбкой на лице здоровается с мамой:

— Татьяна Федоровна, добрый вечер. Я к вам с миром.

29

Клей

Главное, с первой секунды сломать все шаблоны и дальше херачить, не давая одуматься ни на секунду. Елю колотит, хоть она и старается этого не показывать. За двадцать минут поездки раз сто повторила, что у мамы тяжелый характер, а я сто раз ответил, что все будет о`кей. Жму кнопку звонка, Еля впивается пальцами в мою ладонь.

— Татьяна Федоровна, добрый вечер. Я к вам с миром.

Окидывает взглядом, распатронивая за одну секунду на атомы и, улыбнувшись дочери, прижигает меня ледяным тоном:

— Гонцов, приносящих дурные вести в дом, раньше убивали. Знаешь об этом?

— Прошу, — поднимаю подбородок выше, открывая горло, и протягиваю Гарских опасную бритву, купленную накануне.

Если Фил не наебался… Бля!

Острое лезвие уперлось в кожу раньше, чем раздался звук упавшей на паркет коробочки, в которой оно лежало, а холод в глазах женщины сменился усмешкой: