ОПХ

Я очнулся. «Ай да Лукашов!», и представил себе, как сидит он за столом в избушке у круглой башни, напротив него сидит Зина, заполняя складские карточки, а он, прикрывшись от неё стопкой каталогов, украдкой рисует её.

Но как же папка попала в стол нормировщицы? Если бы она сама утащила её для каких-то своих целей, то не выдала бы её мне с такой непосредственностью. Ясно, что Антонина Ефимовна сама не знала о её существовании, не знала, что в её столе лежит что-то чужое.

А если Регина Кондратьевна? Да, видно вражда между ними нешуточная, какая-то большая чёрная кошка меж них пробежала! Она могла. Но что она хотела сказать, подкинув рисунки нормировщице? Что Лукашов любит Зину? Так это и так всем известно. Чёрт знает, что такое здесь творится!

Отдам вечером Сашке его рисунки – то-то обрадуется! А двери за собой надо запирать на замок!

Ладно, учту, но, чёрт возьми! С какой стати она для меня стала Зиной?! Она на пятнадцать лет старше меня! К тому же я женат!

Антонина Ефимовна, не моргнула глазом, когда я вернул ей справочники, а только спросила:

– Ну что?

– Старьё, – ответил я, – как вы с этим работаете?

– А что делать, новых, не хуже, не присылают.

Я запер свой кабинет и пошёл в мастерскую. Сначала заглянул в кузню:

– Что делаешь? – спросил я Вакулу.

– Прицепную скобу кую, а ты что?

– Тебя контролирую, чтобы делом занимался. Вчера токаря болтов из кругляка наточили, высади головки!

– Высажу, высажу! Не много ли вас контролёров развелось!?

– Не много, в самый раз, – ответил я, и пошёл заказывать сварщику отскребалку из уголка, а потом отправился в новую мастерскую к старику Тарбинису (или Тaрбинысу?).

Выглянуло солнце, запахло мокрой землёй, репейниками и полынью, но с запада поднималась новая грозовая стена. Там сверкали молнии. Погромыхивало.

Тарбинис, что-то мастеривший на верстаке, увидев меня, смутился:

– Вот сепаратор попросили сделать, – сказал он, как горох рассыпая свой мелкий смешок, в котором почему-то чудились мне жалобные нотки.

– Я не против, если только не в ущерб основной работе.

– Нет-нет, по работе я всё сделал. Только что радиатор забрали.

– Не обижайтесь: имя, которым вас назвала Антонина Ефимовна, конечно, не настоящее ваше имя. Скажите, как к вам обращаться?

– По-литовски меня звать Альфонсас. Если по-русски, то Альфонс, а отца моего звали oсвальдом, или oсвальдасом.

– Можно я буду к вам обращаться Альфoнс oсвальдович. Вы не против?

– Нет-нет. Зовите, как вам удобно, – ответил он и снова мелко-мелко засмеялся, на этот раз, как мне показалось, подобострастно.

– Альфoнс Освальдович, хочу вас попросить оформить красный уголок на втором этаже.

– Что надо делать?

– Допустим, панно на стену, чтобы вывешивать поздравления к дням рождения или праздничные стенгазеты, и что-нибудь декоративное, чтобы было красиво.

– Я умею чеканить по меди.

– Отлично! Как раз то, что надо!

– Медь нужна… Листовая. Здесь не достанешь.

– Снабженцу нашему закажу. В городе можно купить.

– Хорошо, я вам картинки покажу, выберете, какие понравятся. Я давно чеканю. Для души. На Дальнем Востоке научился. Хи-хе-хи-хе-хи.

От медника я пошёл на склад сказать Зинаиде Алексеевне, что её зонтик лежит у меня в кабинете. Туча стремительно надвигалась, закрывая небо. И хотя от мастерской до склада было меньше ста метров, дойти я не успел. Прямо над головой оглушительно треснуло, и огнистая молния, разбрызгивая искры шарахнула в громоотвод на трубе зерносушилки.

Из разверзшихся небес тут же обрушился на меня целый водопад и в одну минуту промочил меня насквозь. Из склада к избушке бежала мокрая, как я, Зина, а навстречу мне к мастерской с какой-то шестерней в руке высокий худой мужчина.

Зина, смеясь, влетела в избушку, я за ней.

– Ух ты! Вот это ливень!

Волосы её потемнели, прилипли ко лбу, с носа капало:

– Я у вас зонтик случайно не оставила?

– Случайно оставили.

Тут мрак в избушке ярко вспыхнул, и грохнуло по-новому с переливчатым треском, словно над нами переломили дерево.

Зина присела и снова засмеялась. Как же прекрасна она была в этот миг!

– Какой ты смешной, Володя! У тебя с ушей капает!

– А у тебя с носа! Представляю, каков будет мужик, что мне встретился, когда добежит до мастерской!

– А знаешь, кто это? Колька – мой бывший муж.

– Да?! Мне он показался староватым для тебя.

– Это он сейчас спился и стоптался, а когда я сюда приехала, он был – ого-го! Первый парень на деревне!

– А когда ты сюда приехала? – мне было томительно сладко говорить ей ты.

– Я родом из Т… – семьдесят километров от города. После седьмого класса пошла учиться в училище на трактористку. Я ведь была комсомолка, и уже началась целина. Окончила, сюда направили. Но уже был пятьдесят седьмой год, так что опоздала я стать целинницей. Что в училище училась, что из дому уехала за сотни километров, что в бараке да на полевых станах жила – всё несчитово. Вот Регинка – она настоящая целинница. И рядом с совхозом в своём доме жила, и работать сюда пошла за длинным рублём…

– Конечно несправедливо! Когда ты поступила в училище – это и должно считаться началом твоей работы на целине.

– Да ладно, неважно – целинница, не целинница. Просто иногда обидно… В общем, я приехала в совхоз уже осенью, дали мне новый ДТ-54, и я успела ещё в уборке поучаствовать. «Сталинец» 12 таскала. Счастливая былааа!! Такой трактор, такая сила мне послушна. Еду, синее небо у меня над головой, по нему облака как белый пух летят, берёзовые околки 13 золотом горят. Забыла всё на свете. Песни ору. И вдруг бултых носом вниз. Рядом с тем полем был старый колодец. Знающие трактористы его объезжали, а я зарюхалась, хорошо комбайн за собой не утащила. Мужики надо мной долго смеялись. Потом зябь пахали. Вот тогда первый раз с Колькой схлестнулась. Социалистическое соревнование у нас было, кто больше вспашет. Он первое место занял, а я второе – зауважал меня. Подошёл однажды: «Я тебя, Зинка, люблю!» Я посмеялась сначала: «Пошёл ты!» А потом запала. Красивый был – немного на тебя похож. Такой же высокий, круглолицый, глаза бархатные. Поехали мы с ним однажды в леспромхоз за лесом на двух тракторах с санями. Зима, конец февраля. Туда ехали, погода была нормальная. Мороз градусов пятнадцать, небо ясное, снег блестит, глаза слепит. В леспромхозе у нас была экспедиция. Переночевали там, на другой день нагрузили сани, увязали, поехали назад. Ехать километров семьдесят пять – восемьдесят. Это, если по чистой дороге, часов шесть. Но к обеду как-то небо стала муть заволакивать, ветер поднялся. Сначала не сильный. Кругом всё белая равнина, околки, опять равнина. А мне так тревожно на душе. Смотрю на берёзки в околках и представляю: ночь, мороз сорок градусов! Как им должно быть одиноко, холодно! И жалко их становится. А небо всё темнее, и солнца не видно. И вдруг снег повалил!

12

Сталинец – прицепной комбайн

13

Околок – небольшой лес в поле, в степи, среди пашни, болота.

– Прямо, как в «Капитанской дочке», – заметил я.

– Ну да. Мы чуть больше половины пути прошли. Николай едет впереди метрах в двадцати, а мне его воз еле-еле видно. И околки по сторонам дороги – словно тени просвечивают сквозь белую пелену. Всё кружится, вьётся, метётся, мельтешит. Вдруг что-то чёрное передо мной. Еле успела остановиться. Это Колькин воз с лесом. Смотрю: он идёт ко мне. Я тоже выпрыгнула и по пояс провалилась в снег. Ветер ревёт, свистит, воет, заливается – не слышно, как двигатель работает.