ОПХ
Шрифт:
Не успел он выйти, как в нормировку влетел Лихаченко.
– Ты что, …, в моих нарядах копаешься!?
– Это моя работа. Покажи-ка двести штырей и двести строительных скоб, которые ты якобы отковал вчера и позавчера.
– Ты видишь, бригадир расписался!? Что тебе ещё надо!? Не веришь, поезжай на ферму и пересчитай!
Роспись действительно была на месте, а отправляться на ферму не было никакой охоты.
– Чёрт с тобой, эти наряды подпишу, а с сегодняшнего дня все твои наряды принимаю только за подписью контролёра!
– Согласен! Посмотришь,
– Антонина Ефимовна, кто был в нормировке, когда я проверял его наряды?
– Кто, кто?… Николай Игнатьевич заглядывал. Может услышал…
– Вот сука! – не удержался я и отправился на склад.
Солнце стояло уже высоко, утренняя прохлада испарялась, как пролитая на печь вода. Из склада навстречу мне вышел Лукашов:
– А где Зинаида Алексеевна?
– Она вчера предупредила, что пойдёт в контору с отчётом. Вот и ключи мне оставила.
– Саш, присмотри за Вакулой. Я сказал ему, чтоб все свои поделки предъявлял тебе. Его наряды подпишу только после тебя.
– Понял, – угрюмо сказал Александр Леонтьевич. – Только бесполезно это. Я его не раз проверял.
– И что?
– Фокусник он, чем больше проверяешь, тем больше зарабатывает. У него в кузне целый склад готовой продукции. Приходят со стройки, он достаёт из заначек строительные штыри, дверные накладки, крючки, петельки. Спрашиваю: «Когда сделал?» – «Какое тебе дело! Человек расписался, что принял работу – чего ещё надо!»
– А как он объясняет эти чудеса?
– Говорит, после работы приходит и куёт.
– Ну врёт ведь!
– А как докажешь, что врёт? А вон и Зинка идёт!
Действительно, Ковылина в летнем платье без рукавов с бледно-розовыми цветочками по белому полю, шла по дороге к избушке. Невозможно было не залюбоваться. Какая стройность, какие ножки! Создал же бог такую красоту!
– Зина, я выжимной подшипник взял, запиши на трактор Латарева.
Лукашов отдал ключи и, не без усилия оторвав от неё взгляд, отправился восвояси, а я поздоровался и спросил, все ли замки на складах целы.
– Не знаю, ещё не смотрела, – был ответ.
– Давайте проверим.
– А что, Владимир Александрович? В чём дело?
– Вчера дети купались на речке с камерами.
– Лизичата, что ли?
– Они.
– Вот, черти… Сейчас, надену халат…
Мы пошли к сараю, в котором хранились шины.
– Ну вот, – сказала Зинаида Алексеевна, подёргав замок, – висит. И накладка целая.
– Может доску оторвали?
Обошли вокруг склада, проверили доски.
– И стены целы, – обрадовалась кладовщица. – Наверно не мои камеры. Мало ли их по совхозу валяется!
– Давайте всё же заглянем внутрь.
Зинаида Алексеевна открыла ржавый замок.
В складе было душно, и запах резины особенно густ. Покрышки расположились, как зайцы у дедушки Мазая: стоя ребром, лёжа пластом, громоздясь друг на дружку в величайшем беспорядке.
Солнце заглянуло в приоткрытую дверь и вертикально легло на стену, но я сразу заметил
жёлтую горизонтальную линию на колёсах. Взглянув на потолок, я увидел полосу голубого неба. Встав на покрышку, я слегка надавил на лист шифера, и он охотно откликнулся на моё воздействие, приподнявшись над лагой.– Через крышу залезли! – сказал я. – Посмотрите, что пропало?
– Боже мой! Неужели…
– Что?
– Волговские колёса… Ну так и есть – камеры пропали… О господи!
– На директорскую «Волгу»? – догадался я.
– Ну да! Это же такой дефицит! На днях лично привёз. Сказал: «Храни как зеницу ока!» Хотела же, хотела в избушку закатить! Ой, дура я, дура! Он меня сожрёт!
– Не переживайте. В обед схожу к Лизиковым.
– Да вы их не знаете! Майка гладиться не дастся! – Зинаида Алексеевна была в отчаянии.
– Я и не собираюсь её гладить! Милицией припугну. Как её отчество?
– Майя Никифоровна.
В обеденный перерыв я пошёл к Лизиковым.
Огромный трактор загораживал вид на принадлежавшую им обшарпанную часть дома. Невольно взглянул на номер: тридцать – четырнадцать!
Двор кишел ребятнёй, нетерпеливо суетившейся вокруг печки-времянки, у которой с мокрым от пота лицом помешивала в бурлящим котле своё варево Майя Никифоровна.
– Подождите! Не околеете, однако! – кричала она на детей.
На крылечке с островками оставшейся оранжевой краски сидел хозяин и курил папиросу. Две страдавшие от жары собаки с высунутыми языками, наслаждаясь, принимали его почёсывания. В тени сеней стояли два приставленных один к другому стола, накрытые дырявыми клеёнками. Три кирпича – два по краям и один в середине – удерживали их от унесения ветром. Пахло берёзовым дымом, вырывавшимся из цементной трубы.
– Коля! Кто пришёл? – крикнула хозяйка.
– Мужик какой-то! – басом ответил Коля и спросил, обратившись ко мне: – Чего надо?
– Я заведующий мастерской.
– И что?
– Николай, ваши дети украли со склада две камеры. Пусть вернут – вот и всё, что мне надо!
– Знаете, что! Идите, однако, к чёртовой матери! – отвлекшись от своего котла и встав в самую отважную позу, заявила Майя Никифоровна. – Как что, сразу Лизиковы! Как будто только мои дети воруют!
– Ваших видели с камерами. Они на речке с ними купались. Но если вы не хотите отдать их по-хорошему, к вам придёт милиция.
– Ой-ёй-ёй! Так я, однако, и затряслася от страха! Плевать мне на твою милицию! Я мать-героиня! Пошёл отсюда, пока поварёшкой по башке не получил!
– Заткнись! – рявкнул на неё муж и, указывая на одного из своих сыновей, позвал: – Ну-ка, иди сюда!
– Я? – спросил белобрысый, подросток лет двенадцати в майке и шароварах, продранных на коленках.
– Нет, не ты! Вон тот, конопатый.
– Я?
– Да-да, ты!
Из столь необычного общения я сделал вывод, что отец не очень коротко знаком со своими детьми.
Набычившийся конопатый подошёл к отцу.
– Лазили в склад?
– Ну да, позавчера вечером.
– Кто с тобой был?