Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
Как и многие западные интеллигенты, зачарованные восточной философией, Оппенгеймер находил убежище в мистицизме. Более того, он знал, что не одинок. Некоторые из любимых им поэтов, например, У. Б. Йейтс и Т. С. Элиот, тоже баловались «Махабхаратой». «Поэтому, — говорилось в конце письма двадцатидвухлетнему Фрэнку, — я думаю, что мы должны с глубокой благодарностью приветствовать все, что требует дисциплины: учебу, наш долг перед другими людьми и обществом, войну, личные неприятности и даже нехватку средств к существованию, ибо только они позволят нам приобрести хотя бы толику отстраненности и только так мы обретем покой».
Оппенгеймеру еще не исполнилось тридцати лет, а он, похоже, уже стремился к отстраненности от земной суеты. Иначе говоря, желал взаимодействовать с физическим миром в качестве ученого, сохраняя при этом дистанцию. Он не стремился к полному уходу в сферу духа, но в то же время нуждался в душевном покое. «Бхагавадгита», похоже, содержала философию, устраивавшую интеллигента, знающего толк в мирских делах и чувственных удовольствиях. Одним из любимых текстов Роберта, написанных
В отличие от «Упанишад» «Бхагавадгита» прославляет активную жизнь и включенность в окружающий мир. В этом смысле она совместима с этической культурой, которую Оппенгеймеру преподавали в школе. Но есть и важные отличия. Идеи кармы, судьбы и земного долга «Бхагавадгиты» на первый взгляд противоречат филантропии Общества этической культуры. Доктор Адлер негативно отзывался о любых неотвратимых «законах истории». Этическая культура вместо этого подчеркивала роль воли каждого индивидуума. В социальной работе Джона Лавджоя Эллиотта с иммигрантами Нижнего Манхэттена не было ничего фаталистического. Поэтому, возможно, притяжение фатализма «Бхагавадгиты», которое ощущал Оппенгеймер, отчасти объяснялось поздним протестом против того, чему его учили в юности. Так, например, считал Исидор Раби. Жена Раби, Хелен Ньюмарк, была одноклассницей Роберта в Школе этической культуры, и Раби позднее вспоминал: «Из наших бесед я сделал вывод, что сам он относился к школе без особой любви. Нередко слишком большая доза этической культуры, как уксус, действует на начинающего интеллигента, который предпочел бы более глубокий подход к человеческим отношениям и месту человека во вселенной».
По мнению Раби, наследие этической культуры сковывало молодого Оппенгеймера. Человек не может знать всех последствий собственных действий, и подчас даже добрые намерения приводят к чудовищным результатам. Роберт обладал острым чутьем на этику, но при этом был наделен амбициями и непоседливым, пытливым умом. Подобно многим другим интеллектуалам, сознающим сложность жизни, он, вероятно, временами испытывал нерешительность, граничащую с инертностью. Позднее Оппенгеймер размышлял об этой дилемме следующим образом: «Я могу, как мы все вынуждены это делать, принять решение и действовать или же размышлять о своих мотивах, особенностях, достоинствах и недостатках, пытаясь определить, почему я делаю то, что решил сделать. Оба подхода имеют место в нашей жизни, но совершенно ясно, что один исключает другой». В Школе этической культуры Феликс Адлер подвергал себя «постоянному самоанализу и самооценке теми же высокими стандартами и целями, которые задавал другим». Однако на пороге тридцатилетия Оппенгеймер все больше тяготился непрерывным самокопанием. По предположению историка Джеймса Хиджая, «Бхагавадгита» дала ответ на эту психологическую дилемму: чти труд, долг и дисциплину и не тревожься за результат. Оппенгеймер четко сознавал последствия своих действий, но, подобно Арджуне, подчинялся велению долга. Поэтому долг (и амбиции) подавляли сомнения, хотя сомнения никуда не девались и сохранялись в форме постоянного напоминания о несовершенстве человеческой природы.
В июне 1934 года Оппенгеймер вернулся в Мичиганский университет проводить летний курс по физике и прочитал лекцию с критическим разбором уравнения Дирака. Лекция настолько впечатлила Роберта Сербера, что молодой постдок немедленно решил перевестись из Принстона в Беркли. Через неделю или две после переезда Оппи пригласил его в кинотеатр, где они посмотрели «Когда настанет ночь» с Робертом Монтгомери в главной роли. Это событие заложило основу их многолетней дружбы.
Сербер, сын юриста из Филадельфии с обширными связями, вырос в левой политической среде. Его отец родился в России, оба родителя были евреями. Мать Сербера умерла, когда ему было двенадцать лет. Вскоре после этого отец снова женился. Новая жена, Фрэнсес Леоф, художник-монументалист и гончар, впоследствии, согласно документам ФБР, вступила в Коммунистическую партию. Роберт Сербер быстро стал частью большого семейного клана Леоф, во главе которого стояли дядя его мачехи, харизматичный филадельфийский врач Моррис В. Леоф, и его жена Дженни. Дом Леофов напоминал политико-художественный салон. Частыми гостями в нем были драматург Клиффорд Одетс, левый журналист И. Ф. Стоун и поэтесса Джин Ройсман, которая потом вышла замуж за леволиберального судебного адвоката Леонарда Будена. Молодой Роберт Сербер вскоре попал под очарование Шарлотты Леоф, младшей из двух дочерей Морриса и Дженни. В 1933 году он и Шарлотта после ее выпуска из Пенсильванского университета зарегистрировали брак. Шарлотта унаследовала от отца-радикала тягу к политике и горячо выступала в поддержку различных левых инициатив. Ввиду таких семейных связей неудивительно, что политические взгляды самого Сербера приобрели заметный левый уклон, хотя несколько лет спустя ФБР констатировало, что «достоверных доказательств вступления
Роберта Сербера в Коммунистическую партию не обнаружено».В Беркли Сербер штудировал теоретическую физику под началом Оппенгеймера и за несколько лет опубликовал дюжину научных работ, в том числе семь в соавторстве с наставником. Работы были посвящены таким вещам, как частицы космических лучей, распад протонов высокой энергии, ядерные фотоэффекты при высоких энергиях и ядерные реакции в звездах. Оппи говорил Лоуренсу, что Сербер «один из немногих действительно первоклассных теоретиков, с кем ему доводилось работать».
Оппенгеймер и Сербер близко подружились. Летом 1935 года Оппи пригласил Серберов в гости на свое ранчо в Нью-Мексико. Сербер оказался совершенно не готов к условиям жизни в «Перро Калиенте». Когда супруги, пропетляв по горным дорогам несколько часов, прибыли на место, они застали на ранчо Фрэнка Оппенгеймера, Мельбу Филлипс и Эда Макмиллана. Оппи непринужденно поздоровался с новоприбывшими и, потому как в доме не осталось для них места, предложил взять двух лошадей и ехать на север, в Таос, находящийся от «Перро Калиенте» в восьмидесяти милях. Это означало три дня пути верхом с преодолением перевала Хикория на высоте 3,8 километра. А Сербер никогда в жизни не сидел на лошади! Послушавшись советов Оппи, чета Серберов оседлала лошадей, взяв с собой только смену носков и нижнего белья, зубную щетку, коробку шоколадных крекеров из непросеянной муки, пинту виски и мешок овса для лошадей. Через три дня Серберы, страдая от боли в мышцах и натерых до крови ног из-за постоянного сидения в седле, прибыли в Таос. Переночевав в гостинице в Ранчос-де-Таос, они выехали встречать Оппенгеймера. По дороге Шарлотта дважды падала с лошади и приехала на место в куртке, измазанной кровью.
Жизнь в «Перро Калиенте» была сурова. На высоте 2,7 километра разреженный воздух вызывал затруднения дыхания. «Первые несколько дней, — писал потом Сербер, — любое физическое усилие заставляло хватать ртом воздух». Даже после пяти лет аренды ранчо братьями Оппенгеймер хижина все еще была скупо обставлена: простые деревянные стулья, диван перед камином, индейский коврик на полу. Фрэнк проложил трубу от выше расположенного родника, теперь в доме был водопровод. Но не более того. Сербер быстро понял, что для Роберта ранчо служило лишь местом ночевки в промежутках между длительными, изнуряющими походами по безлюдным местам. Ему запомнилось, как однажды, возвращаясь ночью в грозу, они подъехали к развилке дорог, и Оппи сказал: «По этой дороге до дома семь миль, а эта чуть длиннее, но намного красивее».
Несмотря на лишения, Серберы с 1935 по 1941 год проводили в «Перро Калиенте» часть лета. Оппенгеймер принимал на ранчо много других гостей. Однажды он наткнулся на совершающего пеший поход физика германского происхождения Ханса Бете и уговорил его заглянуть на огонек. Другие физики — Эрнест Лоуренс, Георг Плачек, Вальтер Эльзассер, Виктор Вайскопф — каждый провели здесь хотя бы несколько дней. Все гости с удивлением замечали, какое удовольствие черпала в спартанской обстановке якобы утонченная натура их друга.
В некоторых случаях вылазки Роберта граничили с катастрофой. Однажды он и трое друзей, Джордж и Эльза Уленбек, а также Роджер Льюис, заночевали у озера Кэтрин на восточном склоне пика под названием Санта-Фе-Болди. Из-за большой высоты над уровнем моря у Роберта и двух мужчин появились симптомы высотной болезни. Они провели очень холодную ночь в спальных мешках, а поутру недосчитались двух лошадей. Тем не менее Роберт уговорил спутников подняться на пик Норт-Тручас, самую большую вершину высотой почти 4000 метров, расположенную в южной части хребта Сангре-де-Кристо. Они взобрались на макушку горы в грозу, после чего, промокшие до нитки, проделали обратный путь до «Лос-Пиньос», где Кэтрин Пейдж отпоила их крепкими напитками. Две сбежавшие лошади на следующее утро вернулись сами, и Эльза, хохоча, наблюдала, как одетый в розовую пижаму Оппенгеймер загонял их в стойло.
До 1934 года Оппенгеймер почти не проявлял интереса к текущим событиям или политике — не столько из-за неосведомленности, сколько от безразличия. И уж тем более не участвовал в политических акциях. Сказку о том, что он не обращал внимания на политику и реальные события, он запустил позже — в то время, когда хотел сослаться на свою политическую наивность: он утверждал, что якобы не имел даже радиоприемника или телефона и никогда не читал газет и журналов. Он любил повторять, что услышал о биржевом крахе, случившемся 29 октября 1929 года, лишь несколько месяцев спустя. Что якобы никогда до 1936 года не голосовал на президентских выборах. «Многим моим друзьям, — свидетельствовал он в 1954 году, — мое безразличие к текущим событиям казалось неестественным, они часто укоряли меня за снобизм. Я же интересовался человеком и его опытом, глубоко интересовался наукой, однако не разбирался в отношениях человека и общества». Много лет спустя Роберт Сербер заметил, что в этом автопортрете Оппенгеймер представил себя как «оторванного от действительности, замкнутого в себе, чуждого эстетике человека, не ведающего, что происходит вокруг, то есть как полную противоположность тому, кем он был на самом деле».
В Беркли Оппенгеймер окружил себя друзьями и коллегами, остро интересующимися политическими и социальными вопросами. С осени 1931 года хозяйкой дома № 2665 на Шаста-роуд была Мэри Эллен Уошберн, высокая, властная женщина, носившая длинные цветастые платья из батика и любившая шумные компании. Ее муж Джон Уошберн работал бухгалтером и, по некоторым сведениям, преподавал экономику в университете. Их дом много лет служил центром притяжения интеллектуалов Беркли. Подобно Мэри Эллен, многие из них симпатизировали левым политикам. ФБР потом установит, что Мэри Эллен являлась «активным членом Коммунистической партии в округе Аламида».