Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Их первая встреча состоялась в номере Оппенгеймера в отеле «Шорхэм». «Он расхаживал туда-сюда, — писал в своем дневнике Лилиенталь, — произнося невнятное “хы” между фразами и глядя в пол — довольно странная привычка. Очень выразительно… Я ушел со встречи с симпатией и под большим впечатлением от яркого ума Оппенгеймера, но смущенный потоком его слов». Позже, проведя в компании Оппи больше времени, Лилиенталь осыпал его комплиментами: «Стоит прожить жизнь только ради того, чтобы знать, что человечество способно породить такого сына…»

Генерал Гровс не раз наблюдал умение Оппи располагать к себе людей и на этот раз решил, что тот перегибает палку: «Все перед ним преклонялись. Дошло до того, что Лилиенталь мог спросить у Оппи, какой галстук надеть сегодня утром». Джек Макклой тоже поддался чарам. Макклой встречался с Оппи в первые годы войны и считал его человеком широкой культуры, обладателем «тонкого, почти музыкального ума» и интеллектуалом, наделенным «величайшим обаянием».

«Все участники, я думаю, сходились во мнении, — писал потом Ачесон в своих мемуарах, — что наиболее побудительным и творческим умом среди нас обладал Роберт Оппенгеймер. Он относился к исполнению обязанностей конструктивно и с величайшим тактом. Роберт в прошлом бывал неуступчив, резок и подчас педантичен, но с нами таких проблем не возникало».

Ачесон восхищался сообразительностью, четкостью мысли и даже острым языком Оппенгеймера. В начальный период Оппи частенько бывал у Ачесона дома в Джорджтауне. После коктейлей и ужина он занимал место у маленькой доски с мелком в руке и объяснял хозяину дома и Макклою премудрости атома. Чтобы подчеркнуть свои мысли, он рисовал маленькие фигурки из палочек, представлявшие собой электроны, нейтроны и протоны, гонявшиеся друг за другом, но чаще ведущие себя непредсказуемым образом. «Наши недоуменные вопросы, похоже, вызвали у него досаду, — писал потом Ачесон. — Он с некоторым раздражением отложил в сторону мел и воскликнул: “Это безнадежно! Мне кажется, вы действительно поверили, будто нейтроны и электроны — маленькие человечки!”».

К началу марта 1946 года консультативный совет подготовил доклад объемом в 34 000 слов, написанный Оппенгеймером и отредактированный Марксом и Лилиенталем. В середине марта величавый вашингтонский особняк Думбартон-Оукс, украшенный произведениями искусства византийской эпохи, на десять дней стал местом проведения четырех длившихся весь день совещаний. На стенах высотой в три этажа висели величественные гобелены, в углу купалась в солнечных лучах картина Эль Греко «Встреча Марии и Елизаветы». Под стеклянным колпаком стояла византийская скульптура кошки из черного дерева. Ближе к концу дискуссии Ачесон, Оппенгеймер и другие члены совета по очереди зачитывали вслух черновые отрывки доклада. Когда они закончили, Ачесон снял очки для чтения и объявил: «Это — блестящий, глубокий документ».

Оппенгеймер убедил других экспертов пойти на создание отчаянно смелого и исчерпывающего плана. Полумерами, уверял он, не обойтись. Простого запрета атомного оружия было мало при отсутствии у других народов уверенности, что запрет будет соблюдаться. Режима международных инспекций тоже было недостаточно. Чтобы наблюдать хотя бы за одним газодиффузионным заводом в Оук-Ридже, потребовалось бы 300 инспекторов. А что инспекционный режим мог поделать со странами, объявившими, что они исследуют лишь мирное применение ядерной энергии? Оппенгеймер объяснил, что инспекторам было бы крайне трудно обнаружить переброску обогащенного урана или плутония с гражданских ядерных электростанций на военные объекты. Мирное использование атомной энергии было неразрывно связано с технической возможностью производства атомной бомбы.

Обрисовав проблему, Оппенгеймер в очередной раз указал, что выход из положения дает международное братство современных ученых. Он предложил учредить международную организацию, полностью контролирующую все аспекты атомной энергии и распределяющую выгоды от нее в качестве поощрения между отдельными странами. Такая организация контролировала бы разработку технологии исключительно в мирных целях. Оппенгеймер считал, что в перспективе «без всемирного правительства не может быть постоянного мира, а без мира неизбежно начнется ядерная война». Вопрос о всемирном правительстве пока явно не стоял, поэтому Оппенгеймер предлагал всем странам пойти в области атомной энергии на «частичный отказ» от суверенитета. Согласно его плану, Агентство по ядерным разработкам получило бы суверенные права владения всеми урановыми рудниками, атомными электростанциями и лабораториями. Производить атомные бомбы не должна ни одна страна, в то же время ученым повсеместно разрешалось бы использовать атом для мирных целей. В начале апреля он объяснил свой замысел в следующих словах: «То, что здесь предлагается, есть частичный отказ — достаточный, но не более того — для создания Агентства по ядерным разработкам, исполнения им функций разработки, использования и контроля, защиты мира от применения атомного оружия и направления ядерной энергии на пользу всего мира».

Полная прозрачность должна была воспрепятствовать накоплению любой страной мощного индустриального, технического и материального потенциала, необходимого для тайного создания атомного оружия. Оппенгеймер понимал, что изобретение ядерного оружия уже не отменить, оно перестало быть тайной. Но еще можно было создать прозрачную систему, при которой в случае появления такого оружия у преступного режима цивилизованный мир мог хотя бы получить заблаговременное предупреждение. В одном вопросе политический интерес Оппенгеймера возобладал над суждением ученого. Он предложил безвозвратно «денатурировать» или загрязнять расщепляющиеся материалы, чтобы сделать производство бомбы невозможным. Однако вскоре выяснилось, что процесс денатурации урана и плутония вполне обратим. «Оппенгеймер дал маху, — говорил Раби, — предположив, что уран можно испортить или денатурировать, брякнул совершенную глупость. <…> Это был такой прокол, что я даже не стал его укорять».

Ощущение назревшей необходимости, разделяемое практически всеми членами совета, выразилось в поддержке плана такими лицами, как бизнесмен Чарльз Томас из «Монсанто» и юрист-республиканец Джон Дж. Макклой с Уолл-стрит. Герберт Маркс позднее заметил: «Лишь такая страшная вещь, как бомба, могла подвинуть Томаса на поддержку передачи рудников под международное управление. Не забывайте: он вице-президент фирмы стоимостью сто двадцать миллионов долларов».

Вскоре доклад Оппенгеймера, получивший название доклада Ачесона — Лилиенталя, был передан в Белый дом. Оппенгеймер был доволен — теперь-то уж президент точно поймет насущную необходимость контроля над атомом.

Его оптимизм не оправдался. Хотя госсекретарь Бирнс для виду сказал, что «приятно удивлен», на самом деле размах рекомендаций его шокировал. Днем позже Бирнс убедил Трумэна назначить своего (то есть Бирнса) давнишнего делового партнера, финансиста с Уолл-стрит Бернарда Баруха, чтобы тот «перевел» предложения администрации на язык, понятный Организации Объединенных Наций. Ачесон пришел в ужас. Лилиенталь написал в дневнике: «Прочитав вчера вечером новости, я почувствовал тошноту. <…> Нам нужен молодой, энергичный, не тщеславный человек, чтобы русские не подумали, будто мы пытаемся выкопать им яму, на самом деле плюя на международное сотрудничество. Барух лишен всех этих качеств». Когда Оппенгеймер узнал о назначении, он сказал другу по Лос-Аламосу Уильяму Хигинботэму, ставшему председателем недавно созданной Федерации ученых-ядерщиков: «Мы проиграли».

Барух немедленно повел кулуарные разговоры о «больших возражениях» против рекомендаций доклада Ачесона — Лилиенталя. Он обратился за советом к двум консервативным банкирам, Фердинанду Эберштадту и Джону Хэнкоку (старшему партнеру «Леман бразерс»), а также близкому другу, горному инженеру Фреду Сирлсу-младшему. И Барух, и госсекретарь Бирнс являлись членами правления и инвесторами «Ньюмонт майнинг корпорейшн», крупной компании с большим долевым участием в урановых рудниках. Сирлс был генеральным директором «Ньюмонта». Естественно, перспектива передачи рудников из частного владения «Ньюмонта» международному Агентству по ядерным разработкам не на шутку их всполошила. Ни один из них не воспринимал интернационализацию нарождающейся ядерной промышленности всерьез. А что касалось американской бомбы, Барух считал ее «оружием победы».

Репутация Оппенгеймера была так высока, что Барух, готовясь выпустить кишки докладу Ачесона — Лилиенталя, попытался привлечь Роберта в свои научные советники. Они встретились в Нью-Йорке для обсуждения возможного сотрудничества в начале апреля 1946 года. С точки зрения Оппи, встреча закончилась полным провалом. Под нажимом он был вынужден признать, что его план был несовместим с существующей в СССР системой государственного управления. Тем не менее он настаивал, что Америка «должна выдвинуть честное предложение и таким образом выяснить наличие у Советов воли к сотрудничеству». Барух с советниками возражал, требуя внести в рекомендации несколько коренных изменений: ООН должна позволить США содержать арсенал ядерных вооружений как средство сдерживания, будущее Агентство по ядерным разработкам не должно управлять урановыми рудниками и, наконец, агентство не должно иметь права накладывать вето на дальнейшее развитие ядерной энергии. Обмен мнениями привел Оппенгеймера к выводу, что Баруху поручили подготовить «американский народ к отказу со стороны России».