Оправдания Евы

Я положила записку на его подушку, натянула платье на голое тело, сунула белье и чулки в сумку, кое-как втиснула ноги в лодочки и унеслась в свой номер. Там осуществила ГШРП – гигиена, шмотки, расческа, помада – как называет торопливые сборы на работу моя часто просыпающая лучшая подруга Наташка. За это время я подготовилась к возможному столкновению с бывшим в коридоре, на лестнице, в холле. Надо не останавливаться и бежать мимо, стуча пальцем по запястью, на котором когда-то носили часы. Он сообразит, что за опоздание меня расстреляют либо здесь, либо дома, усмехнется, поднимется к себе, обнаружит записку. Выматерит, наверное, последними словами. Хорошо, что я этого уже не услышу.

Но путь был свободен – ни души. Только выйдя на улицу, я столкнулась с двумя мальчиками из команды бывшего.

– Начальство без помпы выехало из отеля, – сказал один другому.

– Когда?

– В восемь расплачивался внизу с чемоданом.

– Куда?

– Откуда мне знать? В Москву? Или в приличное место в центре? В любом случае сегодня оторвемся.

– Наконец-то!

Я остановилась. Чудо, что успела встать на обе ноги, могла бы застыть на одной и через секунду рухнуть на мостовую. Мой бывший попросту сбежал? Подхватил свой наверняка еще до вчерашнего захода в бар собранный чемодан и был таков? Я хоть записку оставила. А он без прости-прощай обошелся. Ну, и кого из нас мама лучше воспитала? Почему-то именно бумажка, нервно исписанная русскими словами, которую горничная просто бросит в мусорный мешок, доканывала меня. Я в эти слова душу вложила! Я их после лучшей ночи в своей жизни из себя выдавила! Я совершила подвиг, включив разум тогда, когда ни одна нормальная женщина и не вспомнила бы о его наличии у себя! Ничто так не унижает человека, как напрасный героизм. На меня накатил мой эталонный стыд. Уже не чаяла повторения, думала, он так и останется недосягаемым. Но благодаря мужику, который только что сбивчиво твердил о любви и воссоединении, а потом пустился наутек, достигла.

Мне едва исполнилось пять. Мама стала главным инженером, обзавелась небольшим кабинетом и начала раз в месяц работать по субботам. Производство было непрерывным, и руководящие дамы всех мастей по очереди лихо швыряли свой выходной на алтарь карьеры. Там я впервые увидела столы, поставленные буквой «Т», и решила, что это очень некрасиво. Мама усаживала меня в дальний конец, щедро шлепала рядом пачку тонкой чистой бумаги – не то что дома, где все время приходилось выпрашивать листочек. Потом рылась в сумке, сокрушенно бормотала: «Опять фломастеры забыла», вынимала из стакана на своем столе два карандаша – простой и красный – и говорила: «Все, тебя нет, ты рисуешь». Это было восхитительно. Кто не портил бумагу на маминой работе, у того не было детства.

Часа через полтора раздавался стук в дверь, и на пороге возникала какая-нибудь тетя – Тамара, Валя, Лиля – и звала меня пить чай в лабораторию. В этом волшебном месте я узнала, что белый халат носит не только, с моей точки зрения, психически неустойчивая врач-педиатр. Нет, правда, может нормальный человек при каждой встрече требовать, чтобы вы показали язык, даже если у вас не болит горло? Лаборатория была неимоверная – светлая мебель, ряды химической посуды и предметы моего обожания – микроскоп, спиртовки и тонкие длинные стеклянные палочки, которыми смешивали жидкости в колбах. В самую большую прозрачную засыпали заварку и лили кипяток. И она не лопалась. Это уже было цирковое представление, самая интересная его часть – фокусы.

В одно прекрасное чаепитие одна из теть рассказала другим, что ее сын притащил домой котенка, такого малюсенького, что она не знает, кот это или кошка. Пробил мой час. Я обладала знанием, которого не было у растерянных взрослых, и жаждала им поделиться. Я вообще когда-то любила помогать всем подряд. И небрежно сообщила:

– Надо котенку под хвост заглянуть.

Женщины мгновенно умолкли, потрясенные столь скорым и элементарным решением терзающей их проблемы. А я принялась за эклер, не претендуя на благодарность.

Собственно, мною была повторена фраза девочки, но очень авторитетной. Она была школьницей. И отвечала подружке на вопрос об определении пола, пробегая мимо меня. Дальнейших разъяснений я не слышала. Животных видела только на улице издали. Поэтому не удивилась бы, имейся у них под хвостами таблички с надписью – «котик», «кошечка». Хотя природе разумнее было бы вместо табличек задействовать систему пятнышек: у женских особей – серых, у мужских – черных. Почему-то мне казалось, что именно эти цвета подойдут. В моем тогдашнем представлении мальчики отличались от девочек только тем, что их коротко стригли и запрещали носить юбки и платья. Поскольку нам волосы заботливо растили, в брюки и шорты одевали, легко было догадаться, что мальчишки – люди второго сорта. Их свобода была ограничена, вероятно, чтобы не навредила умственному развитию. Более того, повзрослев, женщина обретала права на восхитительные туфли на каблуках и невероятно пахнущую косметику из игрушечных сияющих баночек и тюбиков. Мужчинам же с возрастом дозволялось единственное излишество – галстук. Окончательно я перестала их уважать, когда однажды столкнулась с двумя девушками, на шеях которых небрежно болтались эти мужские аксессуары. Но не темные в унылую крапинку или скучную полоску, а зеленый с розочками и синий с желтыми бабочками. При этом одна была в майке, другая в футболке. Разницу между полами я, таким образом, усвоила, и еще несколько лет она меня совершенно не занимала.

Чай был допит, пирожное съедено, и добрая тетя отвела меня в мамин кабинет. Я напряженно размышляла, как в следующий раз уйти с одной из восхитительных спиртовок – молча и незаметно или все-таки попросить. Мне так хотелось зажечь ее, когда мама побежит в магазин и оставит меня дома одну. Я представляла себе трепещущий живой огонек и не сразу сообразила, что творится предательство. Лаборантка, с которой я только что бескорыстно поделилась необходимой ей информацией, рассказывала главному инженеру о моем совете заглянуть котенку под хвост. Но как! Она криво ухмылялась, и ее взгляд был одновременно взглядом нашего соседа дяди Вени, когда он собирался пороть своего сына Костика, и этого самого Костика, видящего, что отец расстегивает ремень.

Моя мама выслушала ее и явственно проглотила смешок. А оставшись со мной наедине, сказала: «Впредь выбирай приличные темы для бесед с моими подчиненными». И кивнула в угол для рисования, дескать, забивайся туда и продолжай мне не мешать. Вот тут меня и накрыло. Я опозорила ее. Но чем? Одной короткой фразой, повторенной за большой девочкой? Если бы мама ругала или наказывала, смолчать не получилось бы. Я бы защищалась и нудно выясняла за что. И добилась бы подробной лекции про кошачью, а заодно и человечью анатомию и физиологию. Но надо мной пренебрежительно смеялись, и это исключало вопросы. Зачем измерять глубину собственного падения, если хихиканье доносчицы уже определило ее как максимальную? В общем, про хвост рассуждать можно было, только побулькивая горлом и воровато зыркая по сторонам.

Не исключено, что этим выводом я и удовлетворилась бы, а ощущение свинцово тяжелых пунцовых щек и ушей забыла. Но мама принялась описывать сцену в лаборатории всем своим приятельницам и знакомым. И они хохотали, ржали, смеялись, обязательно прикрывая рот пальцами. Этот жест был сродни блудливо-лукавому взгляду лаборантки. Слов таких я еще не знала, но суть уловила чутко. Раз десять мои уши и щеки наливались кипятком отчаяния, глаза слезами, нос слизью. И вдруг одиннадцатая подруга без улыбки спросила: «Ну и что? Ребенок познает мир. Когда смеяться-то?» Возможно, она была тупой или вконец испорченной, как я, раз не сообразила, в чем ужас и непристойность моего поступка. Я смутно догадалась, что меня наконец поддержали. Но было уже поздно – жар, слезы и сопли, казалось, заполнили всю голову и даже шею. Мама, однако, сразу прекратила развлекать мной каждую встречную-поперечную.

Стыд, когда не знаешь, как тебя угораздило и за что просить прощения, а исправить ничего нельзя, я потом и назвала эталонным. Разумеется, стыдно в жизни бывало, и часто, но физическое ощущение медленной варки в адовом котле не повторялось. И вот возвращение в преисподнюю свершилось на иноземной улице, в шаге от гостиницы, в пятистах шагах от офиса и внутри моей души. Что плохого я сделала? Переспала с мужчиной? Это хорошо. С бывшим мужем? Еще лучше. Он ушел не попрощавшись? Так я сама записку написала, что не готова продолжать, и убежала, боясь объяснений лицом к лицу.

«Не торопись, – велела я себе. – Ты сейчас выдаешь реакцию одиннадцатой подруги: „Ну и что?“ А над чем в этой истории хихикала бы лаборантка?» Получалось, над моей самонадеянностью. Бывший собрал чемодан для завтрашнего раннего отъезда с вечера. И отправился выпить пива. Неожиданно увидел меня. И решил соблазнить и бросить из мести. В чем и преуспел. Стыдно мне должно было быть и было за то, что я позволила запихнуть себя в номер и уговорить, поверила в его интимный шепот и наутро не усомнилась в броске за кофе и выпечкой. А он с первой же минуты лгал, предвкушая мое разочарование. И смеялся, воображая, как я жду его в койке, пока он удаляется в такси.