Оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции
Шрифт:
Фома Аквинский осуждал ростовщичество за то, что оно продает время, которое от Бога, следовательно – продаже не подлежит. Сегодняшняя экономика целиком построена на продаже времени; «время – деньги» не только формула жизни, но глубинный онтологический принцип. В этом нужно видеть причину сотериологизации денег. Более не существует времени, которое нельзя купить, следовательно, нет и не может быть эсхатологического видения истории, спасения ждать неоткуда; его не нужно ждать. Деньги и есть спасение, на них покупается не только историческое время, но и время после конца времен. Если поправить афоризм Ницше: Бог продан.
Сегодня деньги спасают сами себя, превращаясь в деривативы. Это особый вид ценных бумаг, которые, будучи виртуальными деньгами, становятся одним из мощнейших факторов системного риска всех мировых финансов, они трансформируют валютный рынок
Дериватив не существует в том смысле, в каком существует его обладатель, но он дает своему обладателю возможность существовать: не только в настоящем, но и в квази-будущем. Это удивительное время собирается существовать само по себе; дериватив ничем не обеспечен, кроме как языческой верой в свое могущество. Рынок перестал быть реальным, точнее – он стал единственной реальностью, где каждый смертный может найти себе место. С этого места человек движется к смерти напрямую. Рынок позволяет накапливать деривативы, причем речь идет уже не о накоплении капитала, как во времена Маркса, а о его сакрализации. Чтобы эта сакрализация завершилась, капитал должен стать трансцендентен по отношению к самому себе, так у него появляется функция, которую больше не выполняет Бог.
В актуальном мире политики нет. Причина этого не в более или менее удачном планетарном порядке или стабилизирующем факторе в виде некой супердержавы, а в отсутствии политических целей, имеющих философское основание. Политические цели заменены политическими интересами, точнее – их финансовым эквивалентом. Политическое «Мы», которое, в отличие от философского субъекта, манифестирует себя как знающего, а не как мыслящего, заменило собой индивидуальные рефлексии. Политическое cogito – это картезианский трансвестит, а те, кто в этом сомневается, пусть почитают Ги Патэна.
Мы вступаем в эпоху армагеддона между политикой и мыслью (культурой), манифестированной прежде всего в философии. В ХХ веке политика предложила пути к спасению – задача, с которой она не способна справиться по определению, ибо политическая сотериология всегда служит прямым интересам небольшой группы людей, находящихся у власти в данный момент. Подобный проект лжив онтологически, то есть в своей природе.
Политика – это тантра лжи. Нигде не находится большего объема лжи на единицу высказывания, чем в политическом тексте. Самым честным оказался проф. Лео Штраус, тихий американец хайдеггерианского происхождения, на идеях которого в США к власти пришли неоконсерваторы. Чтобы быть эффективными, нужно сделать из политики эзотерику, то есть допустить одновременное существование «благородной лжи» и скрываемой правды; первая – для масс, вторая – для своих, благородных, которые управляют первыми. Честность Штрауса в том, что он об этом говорил прямо тем «своим», кто потом применил его принципы на практике. Из недавних примеров: химическое оружие Ирака – благородная ложь ради высоких принципов добра и демократии. Если Штраус легитимизировал политическую ложь, то в смысле сущности самой политики он не добавил ничего нового.
Аксиома: любая политическая власть, которая видит себя хранительницей высших принципов, лжива и лицемерна.
Массы продолжают верить, что в конечном счете власть хочет им добра, они верят в добрую волю властителя, в его благородную ложь.
Только ментальные кастраты, живущие вне философской рефлексии, которые никогда не испытывали вкус живой мысли, могут позволить себе верить в благие намерения сегодняшних политических элит. Им говорят: «Мы вас презираем, вы – сырье, из которого мы делаем деньги, на которые Мы покупаем вашу веру в нас. Голосуйте за нас!» И они голосуют.
Тот факт, что начиная с 1930-х гг. сотериологическая идея ушла в сферу политики, говорит о безнадежности, которую видело тогда западное сознание. Позже, после 1945 года, превращение политики в тотальность заменяло собой все формы культуры и, после окончания холодной войны, политическими стали внутренние области человеческой экзистенции. Человек сегодня верит политике подобно тому, как средневековый человек верил символам, ожидая от них то наказаний, то милости. В исламе политический и религиозный институты не рассматриваются отдельно, они представляют собой единое тело властителя (халиф выполняет обе функции – короля и папы). Запад выработал модель, где эти две функции принадлежат двум разным лицам. В этом исток двоичности европейского субъекта, постоянно находящегося между поиском истины и необходимостью ее политических манифестаций. Начиная с эпохи Возрождения, с момента, когда Савонарола организовывал публичные дебаты на венецианских площадях,
политика становится четвертым измерением, конкурируя с философией за право обладать сознанием.Кант мог себе еще позволить верить в политику, будто предвидя Венское соглашение (1814–1815), этот второй Вестфаль и прото-ООН, где европейские государства попытались создать структуру для поддержания прочного порядка. Однако позже это соглашение использовали не столько против войны, сколько для подавления восстаний 1848 года. Но при Канте политика еще находилась под Наполеоном, что означивало ее как проект.
Если количество мыслящих людей в мире увеличить хотя бы до 2 %, мир изменится радикально. Именно сейчас, когда философия, часто при помощи плохо составленных университетских программ, превращается в ремесло, которое, понятно, не приносит достаточного заработка, когда роль философии, как и интеллектуальной деятельности в целом, низведена до состояния обслуги той или иной политической власти, что устраивает многих современных разжиженных интеллектуалов, – именно сейчас нужда в философии колоссальна. Почему? Потому что нынешнее время напоминает итальянскую Скапильятуру («содружество растрепанных») – реакцию творческих людей на ситуацию, сложившуюся в Италии в середине 1860-х гг.: разочарованность, душевная опустошенность, пессимизм, вызванные крушением идеалов Рисорджименто.
Человек
Человек вне философии – не человек.
Вокруг «Манифеста»
Диалог с Анатолием Ахутиным
Дорогой Аркадий!
Прочитал Ваш манифест. Постараюсь обозначить свою «позицию» в отношении к Вашей, насколько (если вообще) ее понимаю. Пожалуйста, не сердитесь на тон, иной раз может слишком категоричный.
Ответ мой пока касается больше формы Вашего сочинения, той позиции мысли, которая в нем отразилась, а не темы. Философия движется по лезвию бритвы, норовя постоянно соскользнуть в соседние территории: в теорию, в религию, в политику и пр. Мне важно ее собственное место. Спасительно не то, что она находит, а то, где она находится.
Большая просьба. Если Вы увидите, что моя «позиция» слишком в стороне от Вашей, не стесняйтесь, так и скажите, нам незачем изводить друг друга неуместными вежливостями, да, признаться, нет на это ни времени, ни сил. Забегая вперед, скажу, к примеру, что для меня «от-сознание» смерти есть окончательная смерть человека как человека. Событие человека есть всегда-мое (jemeinige), фактичное здесь-теперь-так событие, случившееся на время лично со мною раз и навсегда и могущее произойти только в предельной осознанности всех этих границ. Горизонт бытия очерчивается мышлением, а не сознанием. Сознание не первично, а отстой самосознания, т. е. самонахождения человеком себя в онто-логическом горизонте (очерчиваемом мышлением). Философия мыслит не в этом горизонте, а об этом очерчивании, о логике онто-логического очерчивания. Ее «позиция» – отродясь, от Парменида – не бытие, а ничто (как не заметить, что мысля свое бытие, Парменид находится не в нем и не с ним, а в ничто, которого нет). И уж подавно не «существование». Философской позиции соответствует особое – философское – самосознание и соответствующее сознание, например, трагическое в Античности…
Далее – решайте.
Итак, попробую в общих чертах обрисовать свое отношение, чтобы Вы могли сразу либо скорректировать мое чтение, либо просто констатировать инородность моих мнений. Заранее простите, я собираюсь тут говорить по ту сторону приятельства и самого искреннего дружеского расположения к Вам. Речь ведь как-никак о «спасении». Говоря ниже «Вы», я имею в виду только внутреннего автора Вашего текста)
1. Самое общее и самое сомнительное – Ваша мета-позиция. Как некое божество, дух Ваш носится надо всем временем и пространством мировой, пусть хоть индо-европейской, мысли, проникая в сердцевину каждого учения, легко выхватывая сходное и отбрасывая на ходу негодное. Как ни оговаривайтесь, а это компаративистика, не внешняя, не культурологическая, внутренняя, но компаративистика. Не только разные эпохи, но и разные сферы, как математика, физика, индуистские учения, суммы схоластов, современная философия – находятся как будто на одной плоскости, сравнимы в одном уравнении. Это уравнение решается Вами, Вы находите его рациональные корни. Но я – посторонний читатель – вижу только очередное существо подлунного мира, развертывающее свой угол зрения в мировой горизонт всеобщего понимания. Что же, известное и даже во многом оправданное дело метафизики, важно лишь насколько основателен угол и состоятельна логика развертывания.