Опять не могу без тебя

– «У животных есть чувства, ешьте растения! Но у растений есть чувства, ешьте камни! Но у камней есть чувства, ешьте Бруклин Бридж! Но у Бруклин Бридж… а, ну да».

– Брукс, ещё одно слово из этого района, и я позову полисмена, – Гилберт разозлённо поёрзал и вытащил из-за спины Боббиного жирафа. – Когда ты принимаешься себя ругать, тебя никто не переубедит. Но помяни моё слово, что среди продюсеров тебе самое место, и режиссёрское кресло по тебе плачет. И когда-нибудь дождётся, я уверен, – он помолчал, чтобы она как следует усвоила его слова, со стуком захлопнул блокнот и сказал совсем другим тоном: – А первый, кто выиграет от этого решения, будет твоя австралийская режиссёрша.

Мигом разобравшись в причине его хитрющей ухмылки, Бруклин схватила первый попавшийся сценарий и в сердцах метнула ему в голову. Гилберт умело уклонился, кинул в неё жирафа и попал.

– Да! Если бы я и взялась за эти продюсерские игры, то начала бы как раз с этого австралийского проекта, – подтвердила она, подражая его интонации.

– Я и не сомневался! Что ни говори, но австралийцы – твоя слабость.

Не удостоив его ответом, Бруклин с крайним вниманием принялась складывать сценарии в пустой ящик для игрушек, расправляя листы и поправляя канцелярские зажимы. Яркие коробки на колёсиках оказались отличным вместилищем для рабочих бумаг.

– Сколько у тебя их было, Брукс? Тот высокий, потом бизнесмен, еще коллега Стивена из Канберры… Тебя что, заводит их акцент?

– Твой день проходит зря, если ты не припомнишь мне мои косяки?

– Нет, Брукс. Для зря прожитого дня у меня совсем другие критерии, – Гилберт сгрузил в её коробку оставшиеся листы и от души потянулся, смешно сочетая детскую гримаску со своим большим телом. – Вот сегодняшний вечер кончится, и они как раз начнутся. Два десятка дней, проведённых зря.

– Ну не совсем зря, Гилберт, бедный, – уловив печаль в его голосе, Бруклин тут же пристыдила себя, что так бессовестно позволяет себе пользоваться его добротой. Сегодня Гилберт пришёл раньше, чтобы побыть с Бобби накануне отъезда, и вечер получился таким душевным и замечательным. Но вечер кончался слишком быстро, время почти истекло, и ночь, как всегда, всё отяжеляла. – Блин, ты прости меня. Ты же торопишься, а я тут со своими проблемами. Вешаю их на тебя и рада.

– Никуда я не тороплюсь. И нифига ты не рада, – Гилберт поднялся с ковра и подошёл поправить занавеску, которая беспокойно металась на ветру. Эта комната была в её доме одновременно и кабинетом, и игровой, и гостиной. Давно стемнело, но они с Гилбертом не зажигали света и сидели в сумерках, привыкнув к негромкому свету настенной гирлянды. Его фигура тёмным силуэтом выделялась на фоне большого окна. – Я понять не могу – ты так любишь сидеть дома, у тебя за пять лет свободными больше пары недель не выходило. Что тебе неймётся браться за эти совершенно пустые фильмы?

Бруклин снова опустила взгляд, машинально катая туда-сюда наполненную распечатками коробку. За эту недолгую передышку она так привыкла о чём угодно болтать по вечерам с Гилбертом. Не стоило привязываться так сильно.

– Ну ты же не всерьёз мне предлагаешь ждать подтверждённых проектов и не сниматься до следующего лета.

– Ты же сама в первую очередь рассматриваешь этот вариант.

– И что я в этот год буду делать? Целый грёбаный год, Гилберт! Даже когда Бобби родился, я не сидела без работы больше трёх месяцев.

В свете гирлянды его отражение в стекле вспыхивало то синим, то красным светом.

– Ты хочешь мне сказать, что не найдёшь, чем заняться, если у тебя будет свободное время? Что не получишь удовольствие, если позволишь себе передышку?

Он смотрел в сад, но Бруклин всё равно опустила глаза, отведя взгляд от его отражения. Гилберт прекрасно всё понимал. Ему не было страшно признаваться.

– Я правда очень боюсь снова стать ненужной.

Она и сама не ожидала, что сможет сказать это вслух. Впрочем, может быть, и не сказала. Может быть, её голос был невнятным. Гилберт так временил с ответом. Может быть, ему кто-то написал, и он отвлёкся на телефон? Может быть, её не было слышно?

Смешавшись, Бруклин поднялась с пола, заняла чем-то руки, чтобы отвлечься и не ждать его ответа, а когда повернулась, Гилберт оказался гораздо ближе к ней, чем она ожидала. Неуклюжий и громоздкий, иногда он по-актёрски умел двигаться совсем бесшумно.

Взгляд у него был неспокойным, и она смутилась, не понимая. Что такого скандального она сказала ему? Почему вдруг он выглядит так, как будто рассержен, на неё или на кого-то ещё?

– Брукс… – он поднял руку, запустил в волосы и так и стоял, не закрыв рта.

– Ты что, Гилберт?

– Честное слово, Брукс…

– Гилберт, дорогой! Будь добр, подойти ко мне на минутку!

Голос у Нэнни был совсем не громким, но Гилберт вздрогнул от неожиданности. Бруклин и забыла, что Нэнни ещё не ушла к себе.

– «Больница доктора Грея» закончилась, – пробормотал Гилберт, взглянув на часы.

– Ах да, – вспомнила Бруклин. – Сегодня же последняя серия сезона.

– Сейчас приду, – Гилберт поспешно вышел, всё ещё рассерженный чем-то непонятным.

Бруклин растерянно оглянулась в комнате, сердясь, что так неожиданно закончился их странный разговор.

Бруклин помнила рядом с собой Нэнни столько же, сколько себя саму. Мама наняла постоянную няню, когда старшему брату ещё не исполнилось года, а до рождения Бруклин оставалось несколько месяцев. У Нэнни всегда были наготове ответы, когда Бруклин требовалось объяснение, почему небо голубое, трава зелёная, а мама приезжает домой только по вечерам и совершенно не интересуется содержанием её сна, историями её игрушек и прочими важными новостями. Нэнни приходила смотреть, как Бруклин танцует на рождественских праздниках и умела утешить, когда та приходила домой в слезах, пытаясь понять, почему в школе никто не хочет дружить с нею. Мама всегда находила какие-то недостатки в детях, авторитарно ставила им в пример свои достижения и не прощала их ошибок; Нэнни с неизменной строгостью объясняла, что хорошо, что плохо, и с искоркой озорства разрешала слегка преступить эту черту по большим праздникам. Нэнни была мягче мамы, была рядом гораздо чаще, чем мама – Нэнни никогда не могла заменить маму, но с самого начала тоже была кем-то, кого никто не мог заменить.

Иногда в голову и приходили трусливые мысли, что Нэнни надоест вечно жить на работе, но такие страхи быстро проходили. Бобби стал прекрасным предлогом снова соединиться вместе, так что Нэнни осталась незаменимой, и когда её контракт с матерью Бруклин давно закончился. Когда после успеха второго фильма серии «Холодный горизонт» они задумали идею этого бункера, Нэнни сама решила построить свой дом на том же участке, чтобы быть рядом. Гилберт говорил, что она живет на остановке «Добрая фея».

Он вообще ужасно к ней подлизывался.

– Брукс! Брукс, спаси меня, – взъерошенный и покрасневший, Гилберт поспешно поманил её из гостиной, где Нэнни коротала вечер за просмотром очередного медицинского сериала. Давно, совсем в молодости, Нэнни страстно мечтала стать врачом и с тех пор смотрела все подряд «Скорые помощи» и «Докторов Хаусов». Когда кто-то из её близких заболевал, она обрушивала на него вал медицинских терминов, которые чаще всего перевирала, и беспощадно критиковала назначения состоявшихся врачей. Гилберт пару раз наблюдал это и чуть не умер со смеху, утверждая, что, произнося названия лекарств или симптомов, Нэнни «бодалась», совсем как молодой Джордж Клуни. – Брукс, мне дают с собой примерно полтонны еды, а я уезжаю через пару часов. Вмешайся, Брукс, умоляю!