Опять ягодка (сборник)

О Сёме нужно сказать особо. Первое время, когда он у нас появился, его долго принимали за кошечку, так как он был трёхцветным. Всё продолжалось до тех пор, пока у лежащей на кухне кошечки не обнаружилось кое-что! Она (как мы были уверены и потому звали Мусей) в тот день лежала на кухне, на диванчике, растопырив лапы. А между ними вдруг выступило то, чего у кошечки Муси не могло быть по определению. Жена повезла её – или уже можно сказать его – в ветеринарную клинику, поскольку не могла в эту новую правду поверить.

Вся очередь ржала. Вы, говорят, чего без очереди? Жена отвечает: «Мы только на минуту. У нас ничего не болит. Нам только – определить пол!» Вот тут-то все и стали ржать, мол, да вы что? С ума спятили? Она же трёхцветная!

Все оказались не правы!

Ветеринар долго не мог понять, в чём дело, пока не обнаружил у кота дефект: яички у него были не снаружи, а как-то запрятаны внутрь, за брюшину. Таким образом пол был установлен, и кот, который уже привык и отзывался на кличку Муся, был переименован в Сёму. Кстати, один приятель, пришедший к нам как-то в гости, еврей по национальности, заподозрил нас в антисемитизме. «Конечно – сказал обидчиво – Сёмой назвали! Кота! По-другому не могли!» Он считал, что кот Васька, начиная с басен Крылова, это нормально, а вот Сёма – это уже антисемитизм.

Ну ладно, Сёма и Сёма… А его половой дефект оказался привлекательнейшим свойством, когда мы его вывозили на дачу. Его и собаку Реми мы возили каждое лето на дачу. И они там вместе, значит, жили. Вот там-то пикантная особенность Сёмы и проявилась. Оказалось, что он из-за неё был… лишён репродуктивной функции! То есть котята от него не рождались. Вообще и никогда! И это очень полезное для дачной демографической системы свойство делало его желанным гостем на всех грядках округи, во всех дворах. Хозяева чуть ли не в очередь выстраивались, чтобы его скрестить со своими озабоченными кошками, потому что котят не принесут, и их, мол, топить уже не надо. И пристраивать куда-нибудь другим хозяевам. И поэтому кот исправно исполнял без всякого риска мужские обязанности.

Ну, не знаю, как насчёт умственной энергии у Сёмы, но, во всяком случае, он был умён настолько, что котята от него не рождались, хотя кошки к нему тянулись всей душой и телом. Их любовные призывы, их страстный вой по ночам не смущали Сёму. Он был царственно невозмутим и доступен лишь избранным.

Однако вернёмся к любви – к отношениям собаки и кота. Она, наша Реми, нежная овчарка, пугливое антилагерное существо, любила его совершенно невозможной любовью. Например, когда у неё родились щенки, ей было на них… не то чтобы наплевать, но они были для неё гораздо менее важны, чем любимец Сёма. Когда щенки в количестве семи штук вываливались из комнаты, которая в тот момент была для них определена у нас в квартире, топая своими толстыми ногами… А щенки немецкой овчарки, они очень хорошенькие… Они устремлялись в коридор, где делали лужи, а потом должны были найти мамку, чтобы припасть к её кормящей груди. В это время Реми, игнорируя совершенно своих законных детей, по всей квартире искала Сёму, чтобы его вылизать, поздороваться, то есть пожелать ему доброго утра. А щенки, они – как-то так, между прочим… То есть они были абсолютно лишены материнской ласки.

Эта любовь, она выражалась во всём… Мы Сёму первое время наказывали, если он нагадит в коридоре… Он метил углы, он не был кастрированным котом, поэтому метил всё подряд. Я его жестоко наказывал. Ну, как жестоко? Вышвыривал за дверь, а до этого тыкал лицом в испражнения и лужи и говорил: «Не надо!» – а потом показывал на унитаз и говорил: «Вот здесь, вот здесь!» А потом вышвыривал за дверь.

За дверью Сёма устраивал целый цирк. За дверью у него начиналась древнегреческая трагедия. Он принимался гулко низким человеческим голосом орать. Орать, как… – я даже не знаю, с чем сравнить, – как роженица, таким голосом, что соседи иногда выбегали в коридор и спрашивали, кто мучает животное.

Реми всё это видела, и вскоре при ней его уже нельзя было наказывать, потому что она за него заступалась, визжала – не могла перенести то, что Сёму вышвыривают за дверь. В один прекрасный день случилось вот что… Сёма сделал свои поганые дела, и Люда мне говорит: «Ты его накажи сейчас, вышвырни, после того как я поведу Реми гулять, чтобы она ничего не видела».

И вот смотрите, что получилось. Какие там собачьи команды? «Лежать», «Сидеть», «Апорт»… Она понимала речь! Услышав эту тираду о том, что ждёт её любимого, она заскулила, бросилась его искать, нашла, взяла за шиворот и стала прятать, запихивать под кровать, чтобы никто из нас его не нашёл, чтобы не смогли наказать. И тем трагичнее для неё была история, которая потом случилась на даче.

Однажды, встав утром, Реми увидела на грядке чудовищную картину предательства Сёмы – его прелюбодейства с какой-то кошкой. Для Сёмы это был рутинный акт, но она такого никогда не видела. Она оцепенела и пошла на эту грядку. Даже не побежала гнать эту кошку лёгкого поведения. Она стала медленно приближаться к совокупляющейся паре. Кошка, увидев приближающуюся к ней немецкую овчарку, животное, с её точки зрения, опасное, быстро, взвизгнув от страха, убежала в кусты. А Сёма остался лежать, как омерзительный, уверенный в себе самец, который считает своё предательство и свою измену закономерной и нормальной. Он продолжал лежать на грядке. Реми медленно подошла к нему и стукнула его лапой, но стукнула как-то вяло, словно говоря: «Ну что же ты, дрянь такая, сделал?» Вот так стукнула лапой и отошла, после чего Сёма встал и отошёл в сторону, видимо, заподозрив, что сделал гадость, которую ему, может быть, уже не простят. Реми так же спокойно вернулась в дом. После этого она не ела три дня. Только пила воду. Для неё это было что-то… не просто шок, а настоящая измена, которую она восприняла, как глубоко оскорблённая в своих чувствах женщина. И потом они вроде как помирились, но прежнего накала чувств между ними уже не было. Сёма подлизывался, как только мог. Он подходил к ней, тёрся об её ногу, она вроде бы равнодушно смотрела на него, и уже никогда не было такого, чтобы она за ним бегала. Она отворачивалась, она ему не простила.

Но, как бывает у людей, у супружеских пар, которые не могут друг без друга и умирают один за другим, – так произошло и с Реми и Сёмой. Наши животные умерли от старости, а, слава Богу, не от каких-то тяжелых болезней. Каждый из них прожил свой отмеренный срок. Но Сёма, надо сказать, был очень одиноким котом. Сын Глеб в это время уже вырос, так что бумажку коту уже никто не кидал. Сёма сам иногда игрался с чем-то: найдёт какую-нибудь бумажку и катает по полу. А с ним никто не играл, никто им не занимался. В общем, он был одиноким котом и привык к тому, что если он никого не тревожит, оставляет всех в покое, то и с ним будет всё хорошо. Поэтому поел и спать, поел и спать. Единственным развлечением для него была собака Реми, которая с ним ещё как-то играла. Но после измены и это прекратилось. Сёма обрёл уже полное, так сказать, одиночество.

Сначала умерла от старости собака. Они, наши животные, умирали по-своему. Реми умирала… Я в это время был на гастролях, а мне рассказали, что она умирала, лежа на полу в прихожей. И в последнюю свою минуту она вдруг ожила и лежа начала быстро-быстро сучить лапами, как будто побежала куда-то за мячиком или палкой, которую ей кинули на бульваре. Собаки, особенно молодые, очень любят бегать за палкой или за мячиком. И вот так она бежала, бежала, как будто в свой смертный час снова вернулась в своё детство и юность. Она бежала, бежала, бежала и затихла.

Вскоре и Сёма умер. Он умер, как джентльмен. Было видно, что ему плохо. Он ходил, ходил, жалобно мяукал, а потом тихо ушёл в угол, лёг там, и мы даже не заметили того момента, как он ушёл из жизни, потому что он лёг в этот угол и затих. И только потом, утром, мы обнаружили, что его больше нет.

А дальше приехали спокойные люди, которые занимаются, как они сами говорят, утилизацией. Получили свои деньги, положили кота в пластиковый мешок так же, как раньше собаку, и увезли.

Вот такая история любви, которую я бы назвал «Джульетта и Ромео», а не наоборот, так как центральным персонажем в ней все-таки была Реми.

Добро побеждает зло

Cлепень Аркадий прилетел на пляж с целью – поесть. Сделав несколько разведывательных кругов над песчаной полосой, Аркадий определил самый привлекательный объект для своей непритязательной трапезы, для скромного своего, так сказать, ланча. Им оказался мощный мужчина на белом пластиковом лежаке, поставленном прямо у кромки воды, очевидно, для удобства купания, чтобы свое грузное тело окунать в воду почти сразу, как только захотел, чтобы не ходить далеко. Аркадий с заведомой неприязнью думал об этом человеке, так как по своей гуманистической, интеллигентной природе просто не представлял себе, как можно впиваться в тело какого-нибудь симпатичного человека. Нет-нет, только так – выбранная жертва должна была внушать антипатию. И такой подход к тому же служил Аркадию неким подобием оправдания его антивегетарианского способа питания.