Опыт нелюбви

Она вышла на балкон. Собственно, это и не балкон был, а веранда. Но бабушка всегда называла веранду балконом, и Кира тоже привыкла так ее называть.

Тихо здесь было так, что в ушах звенело. Она обернулась. Зал с охотничьими трофеями был ярко освещен, люди казались игрушками в волшебном фонарике. Или в волшебном фонарике не игрушки, а просто картинки?

Длугач стоял рядом с мужчиной в сером мешковатом костюме и слушал, что тот говорит ему. Вот он уж точно не казался ни картинкой, ни игрушкой: фигура у него была такая же, как лицо – сплошь состояла из прямых углов и рубленых линий.

Он пожал руку своему собеседнику, и тот отошел в сторону. Длугач посмотрел на Киру. Из темноты она видела его в освещенном зале отчетливо, будто на экране, а он ее, наверное, нет. Но посмотрел именно на нее, не просто вдаль куда-то. И пошел к ней, обходя людей и столики.

Кира прижалась спиной к перилам. Что-то в нем было пугающее. Чужое. Чуждое.

– Устала? – спросил он.

– Нет.

Она покачала головой. Ветер пробежал по волосам от этого движения, и стало зябко. Она поежилась. Длугач заметил это.

– Замерзла, – сказал он. – А я тебе хотел природу показать.

Во время переговоров он обращался к ней на «вы», а вернее, кажется, никак не обращался, просто представил ее всем, а потом она только слушала и задавала вопросы, которые нужны были ей для статьи. И вдруг он разговаривает с ней так как-то… близко и хочет показать природу – как он, интересно, собирается ее показывать?

– Я не замерзла, – сказала Кира. – А природа – она где?

– Да везде тут, – ответил он. – Дикая природа посреди Европы. На зубров можно охотиться. Не за углом, конечно, – добавил он, заметив, что Кира опасливо оглянулась на лес у себя за спиной. – Но в принципе близко. Так как, хочешь посмотреть?

Не очень-то ее интересовала природа или, боже упаси, зубры…

– Хочу, – сказала Кира.

– Пойдем.

– Куда? – не поняла она.

Не ответив, Длугач пошел к лесенке, которая вела с балкона вниз. Кире ничего другого не оставалось, как только пойти за ним. То есть что значит – ничего другого не оставалось? Можно было и не ходить. Но она пошла.

Они шли по дорожке куда-то в глубь леса; так Кире казалось. Но дорожка была все-таки асфальтированная, значит, вряд ли вела прямо в непролазную глушь, где водятся зубры.

Закончилась эта дорожка на круглой, ярко освещенной поляне. По краям поляны стояли какие-то бараки или, может, не бараки, а ангары. И еще стояли вертолеты.

– Ой! – воскликнула она, забыв о том, что в присутствии Длугача у нее темнеет в глазах и пропадает голос. – Мы на вертолете, что ли, полетим?

– Ну да, – сказал он. – А что, боишься?

Кира ни разу в жизни не летала на вертолете. Но ей и летать было не надо, чтобы понять, боится она или нет. Она боялась любой высоты, притом боялась ужасно! Она даже в самолете всегда садилась подальше от иллюминатора. Это были не фантомы воображения и даже не рациональный, а какой-то нутряной, физиологический страх, корни которого уходили, наверное, куда-то в глубь веков, когда предки Киры лазили по отвесным скалам в поисках пищи. То есть, может, не ее лично предки, а вообще – человеческие.

Впрочем, предки Длугача, похоже, лазили по скалам без страха. Иначе почему он ничего не боится?

Кто-то шагнул к нему из темноты и сказал:

– Все готово, Виктор Григорьевич.

– Спасибо, – ответил он и, повернувшись к Кире, сказал: – Садись.

– Куда? – пискнула она.

– В кабину. На пассажирское место.

У Киры ноги стали ватными; впервые в жизни она поняла, что эти слова не придуманная метафора.

«Значит, он умеет водить вертолет, – проговорила она про себя. – Мы с ним не Белка и Стрелка для экспериментов. Если бы он летел в первый раз, то не взял бы с собой пассажира. Ему бы просто не разрешили».

Однако, взглянув на Длугача, она усомнилась в том, что кто-то мог бы ему чего-то не разрешить.

Механик – наверное, механик, кому еще здесь быть? – открыл перед Кирой дверцу кабины. Она поднялась по низенькой лесенке, села в кресло. Длугач уселся с другой стороны, за штурвал.

– Куртку надень, – сказал он. – Там прохладно.

«Там» прозвучало для Киры так, словно он собирался доставить ее на тот свет. Она взяла с заднего сиденья и надела кожаную куртку. И спросила срывающимся голосом:

– А… нас искать не будут?

– Зачем? – удивился он.

– Ну… Мы же никого не предупредили, что уходим… улетаем.

– Я предупредил. И насчет тебя тоже.

Значит, ему и в голову не пришло, что Кира может отказаться лететь с ним непонятно куда. К каким-то зубрам. И это после того, как он не пришел на свидание. Кире стало так обидно, что она едва сдержала слезы. Вот так вот он к ней, значит, относится!..

Но ведь она и не отказалась. А значит, относится он к ней правильно.

Из-за обиды она пропустила момент, в который вертолет оторвался от земли. А когда взглянула в окно – вся кабина казалась ей каким-то сплошным панорамным окном, в которое она смотрела с леденящим страхом, – то увидела внизу огни и тьму, и колыханье вершин, и блеск узкой речки, и людей, стоящих у освещенного дома, будто у лесного костра…

– Мы не разобьемся? – спросила она.

– Нет, – ответил Длугач.

Она посмотрела на него искоса, осторожно. Увидела руки, лежащие на штурвале. Ничего прекраснее она в своей жизни не видела. Это было зрелище совершенной надежности. Перевела взгляд чуть повыше – его лицо, словно из камня вырубленное, потрясло ее красотою. Почему оно казалось ей чересчур простым, даже грубым? Разве может называться грубой скала в своей природной силе?

Кира как завороженная смотрела на его лицо и руки. Наверное, он почувствовал ее взгляд.

– Что ты? – спросил он. – Боишься?

– Нет.

Это была правда. Страх ее исчез, растворился, а то, что наполняло ее теперь всю, до самого горла, было не страхом, а трепетом. Она трепетала от его близости, как птица в силках.

– Ну и молодец.

Ей показалось, что он улыбнулся. Хотя она никогда ведь не видела его улыбки, значит, это могло быть просто игрой ее взбудораженного воображения.

Внизу простирался теперь сплошной лес. Потом появилось озеро, накренилось, блеснуло всей своей гладью и сразу же выправилось снова. Будто бросило на Киру быстрый взгляд и вздохнуло.

И бескрайний этот лес, и озеро с темным волшебным блеском, и его руки на штурвале – все это было одно. Жизнь это была, в таком сильном своем явлении, какого Кира никогда прежде не знала.

Они летели словно не над белорусским лесом, а в каком-то потустороннем пространстве над всей землей сразу. И голоса, которые непрерывно шелестели в кабине, потому что работала рация, казались потусторонними тоже. Из другого мира они доносились, не из этого.