Опыты

Разыскиваются

В четких, лапидарно сбитых квадратах стеллажей (три на три) расположены предметы и вещи, которых без помощи живописи мне было бы никогда не воскресить. Их утрата очень по-разному задела мое сердце, но острое чувство учиненной несправедливости равно сопровождало каждый из ниже описываемых случаев. Потому-то мелкие вещи изображены на полотне достаточно крупно, почти вровень с большими.

Большой медный самовар. Был утрачен в семьдесят втором году во время ограбления нашей дачи и попытки ее поджога с целью замести следы.

Свитер мохеровый, фиолетовый, производство Франция, который моя в то время жена Люба, имея такую возможность, приобрела на закрытом складе. Украден три года спустя во время субботника по месту работы на мясо-молочном комбинате, в подсобке, для чего в ней было разбито стекло.

Две хрустальные вазы (а на самом деле было еще пять хрустальных пепельниц и столько же наборов чайных ложечек, которые мне бабуся дала на реализацию в качестве свадебного подарка, поскольку работала тогда старшей медицинской сестрой в отделении терапии и ей подобные вещи дарили чуть ли не каждый день). Были взяты на реализацию Любиной знакомой Светланой, которая вместе с ними в конце семьдесят четвертого года бесследно исчезла.

Телевизор "Рубин-714", по неправедному решению суда (от двадцать пятого мая семьдесят седьмого года) оставлен себе моей бывшей женой Любой.

Нож складной, с семью различными приспособлениями, производство Швейцария и авторучка марки "Паркер". Пропали в восемьдесят четвертом году во время несанкционированного обыска в нашей квартире, когда крупную утечку строительных материалов сотрудники ОБХСС (при переводе на иностранные языки - контрольно-ревизионные органы) пытались связать с именем моего отца. Однако в конечном итоге сделать им это не удалось.

Портмоне светло-коричневое из кожзаменителя, часы круглые, плоские, марки "Полет" и ботинки зимние, чешские. Были с меня сняты мародерами в декабре девяносто четвертого года, в первые десять-двадцать минут после автомобильной катастрофы, когда я еще находился без сознания за рулем автомобиля "Нива", - в то время как перевозил из Москвы по гололеду турецкие кожаные изделия, приобретенные моей сестрой для мелкой торговли. За время моего беспамятства часть партии, находившаяся в салоне машины, была также украдена.

Икона кающейся святой Магдалины в серебряном окладе и четыре еще с дореволюционных времен уцелевшие тарелки кузнецовского завода. Исчезли на сороковой день после мулиной смерти, во время поминок, на которых присутствовала младшая мулина сестра Люся, уже и на девятый день без обиняков говорившая, что эти вещи по родительской линии теперь положено унаследовать ей. Воспользовавшись незакрытыми дверцами наших шкафов, и унаследовала!

Однако несмотря на все выше сказанное общий колорит произведения с преобладанием теплых тонов, четкое членение картины на девять равных частей, а также тщательная проработка разнообразных фактур и самых мелких деталей должны вызвать у зрителя чувство невольного любования миром предметов, стать скромным гимном созданию рук человеческих.

Буквы "о"

Эта картина написана мной много лет тому назад, когда я находился на излечении в стационаре психо-неврологического диспасера (диагноз: невроз навязчивых состояний). Она представляет собой абстрактное сплетение округлых букв и прямых линий, свидетельствуя тем самым о богатстве подвластных автору манер и стилей. Прямые линии изображены мной главным образом в виде пересечения бетонных плит. И, с точки зрения биографии художника, об этом стоит сказать особо.

В ноябре девятого класса после долгого разбирательства с моим днем рождения (см. картину "Этот колокол звонит по тебе" и пояснения к ней) я бросил занятия в драмкружке. Не задумываясь. Но интуитивно, видимо, понимая, откуда и какая исходит для меня опасность. В дни, когда бывали репетиции, убегал еще перед последним уроком, чтобы уйти от возможности пойти в актовый зал и увидеть Артиста, его лицо, его легко вспыхивающую улыбку и то, как в полете он запрыгивает на сцену, как весело жестикулирует, говорит… В себе я был твердо уверен: это только веление дружбы - быть там, где и он. Но в юношеском возрасте дружба, особенно дружба к человеку немного старше тебя, переживается совершенно особо. Сейчас я даже не смогу описать, как сильно я по нему тосковал, шлялся по городу, по его грязным окраинам, чтобы эту тоску убить, пил водку, блевал в подворотнях. Или как плакал возле телевизора, когда актриса Доронина в фильме "Старшая сестра" восклицала: "Любите ли вы театр, как люблю его я?", а у нас в это время в актовом зале шла репетиция пьесы Арбузова "Город на заре", как раз воспевающей красоту совместных усилий.

Моего возвращения в драмкружок Артист добивался на протяжении нескольких месяцев. Звонил мне домой, говорил: "Нам всем тебя здорово не хватает! Олежа (он так произносил мое имя), Олежа, але!" Но его голос при этом растекался, как пот, и я отлично слышал: дело тут не во всех, меня не хватает ему. Потом он пришел на первый урок. Положил руку мне на плечо и так посмотрел, что я почувствовал его язык у себя во рту. И после тех неприятностей, которые у меня из-за всего этого уже были, я его руку при всех сбросил. А сильное чувство его языка я еще целый день носил у себя во рту, как "долгоиграющую" конфетку. А ночью, чтобы от этого избавиться, вытащил из красной бархатной подушечки самую толстую иглу и стал ею колоть себе ладонь.

Еще два раза Артист меня поджидал: первый раз около школы, но я специально прошел к нему впритык и сделал вид, что его не заметил, а во второй раз он вообще сидел на ступенях моего подъезда. Я подошел, он встал. От него на километр разило сладким одеколоном и, видимо, на меня еще так подействовал этот запах, что я увидел его в нем, как в дымке, как рисуют людей художники-прерафаэлиты. И я с новой силой ощутил, что хочу его видеть всегда, ходить с ним по улицам или хотя бы только пусть в трубке слышать его голос. Я не помню точно, но у меня, видимо, встали в глазах слезы. Он снял с себя свой шейный платок, он всегда в нем ходил, и протянул его мне. Без единого слова. Я подумал, чтоб промокнуть им глаза. А он ни с того ни с сего мне подмигнул, хотя я видел, какая у него тяжесть на сердце, а подмигнул он из гордости, и ушел. Он, может быть, думал, что я буду его платок носить, но тут он просчитался. Несколько дней мне было сильно нехорошо от одного его запаха и вида, так что я подержал-подержал его под матрасом, а потом отнес на помойку.

Тот факт, что его мертвое голое тело нашли в общежитии, все исколотое ножом, меня застал на первом курсе техникума торговли (см. картину "Сон: гибель Артиста"). И та же наша девчонка из драмкружка мне сказала уже в открытую, что он был гомосек. "Шли по лесу дровосеки, оказались гомосеки", - она еще так сказала. И что у этого сорта публики превыше всего - ревность и месть. И тогда наконец все, чего я страшился чисто интуитивно, получило ясное подтверждение. И мне стало больно из-за того, с каким человеком я хотел дружить, из-за какого страшного человека загубил в девятом классе всю учебу, на почве выпивки связался с дурной компанией, много прогуливал, чем и похоронил свои мечты о юридическом институте. И когда после встречи с этой девчонкой я шел домой - шел через площадь перед гостиницей "Урал", которая выложена квадратными бетонными плитами, я не мог ее перейти, мне было страшно идти через поперечные линии. И я пошел в обход по улице Политпросвещения. Хотя по этой улице уже давно не ходил из-за огромной люминесцентной надписи "Молоко". Я понимал, что этого не может произойти, но я все равно боялся: а что если буква "о" отвалится? все-таки этих букв было три, что значительно увеличивало вероятность. И я побежал домой с выпрыгивающим из груди сердцем. И об этих симптомах в первый раз кому-либо рассказал. Это была, естественно, бабуся, работавшая тогда старшей медицинской сестрой в отделении терапии. И она сразу сказала: невроз! и его надо поскорее зафиксировать, потому что с этой болезнью не берут в армию. А то, что с ней не берут в юридический институт, она тогда от меня утаила.

Палата № 9

Эта картина является собирательным портретом людей, которые лежали со мной в одной палате нашего городского психо-неврологического диспансера. Исключением является только фигура Льва Ароновича Рейнблата, о чем будет сказано ниже. Стоящий на заднем фоне аквариум, висящая на стене марина (морской пейзаж), лежащее на тумбочке мужской палаты вязание - все это вместе с теплым колоритом и позами братски обнявшихся людей должно создать атмосферу доверия, заботы и понимания, созданную в отделении медперсоналом. Номер палаты (перевернутая цифра шесть) отсылает зрителя к одноименному рассказу Чехова и наводит на мысль о переменах в лучшую сторону, которые произошли в жизни общества при Советской власти.