Оракул петербургский. Книга 1

Проблема выживания, чаще физического, анатомического, а уж потом душевного, всегда остро стояла перед гражданином "великой России". Переход на животный уровень мироощущения остается актуальным для россиянина и по сей день. Ибо многими основательно забыты вещие слова: "Братолюбие между вами да пребывает. Имейте нрав несребролюбивый, довольствуясь тем, что есть. Ибо Сам сказал: "не оставлю тебя и не покину тебя", так что мы смело говорим: "Господь мне помощник, и не убоюсь: что сделает мне человек?" (К Евреям 13: 1, 5-6).

В любом цивилизованном государстве тяга общей массы людей к городскому комфорту проходит известное чистилище: большинство мигрантов селится в некой резервации (например, в Бруклине). Там непроверенная, негодная особь будет перегрызать глотку подобной себе гадине. Поднимутся в другую, более высокую общественную страту, как правило, только воистину достойные. Такой режим ассимиляции и селекции освобождает нормальное общество от социальных вампиров, распахивает врата перед прогрессивной евгеникой. "Ибо, если мы, получивши познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грехи, но некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать противников" (К Евреям 10: 26-27).

В заурядной земной жизни большинство людей позволяет себе отступление от вполне очевидных праведных принципов, надеясь на сиюминутные блага. Но это ошибка. Даром дается только сыр в мышеловке. Для всего остального требуется стойкая вера. "Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом" (К евреям 11: 1). В сознание социальной группы основательно вбита порочная практика – сколачивание хоть малой, но монолитной по реакциям собачьей стаи, еще хуже если формируется волчья стая.

Сергеев, как опытный психотерапевт, прекрасно понимал, что такой вариант борьбы за жизнь, за место под солнцем заимствован у несовершенных социальных отношений, свойственных подросткам (реакция группирования). Это настолько распространенное явление, что многие его даже не осознают, не замечают, хотя оно является ярким подтверждением низкого уровня цивилизованности всей нации. Специалисты подсчитали, что Россия по уровню цивилизованности отстает, например, от Дании, Швеции, на пятьсот лет.

Любой маленький чиновник-начальничек, проживающий в босяцкой среде, тащит в учреждение своих родственников, подчиненных подбирает по принципу "лично известен", "лично предан", опробованному еще великим казуистом Ульяновым-Лениным. Кстати, отечественное понимание единой команды кардинально отличается от цивилизованного восприятия. У них – это группа людей, объединенных единой целью, но остающихся независимыми личностями с чувством собственного достоинства. У нас – такое объединение цементируется круговой порукой, рабской (собачьей) преданностью.

В современной России, как заметил академик Александр Панченко, чиновник – это всегда человек, занимающий не свое место, прежде всего из-за недостатка ума и совести. Такой начальничек объединяет и связывает по рукам и ногам стайку верных людей лишь для того, чтобы она с дружным лаем могла в нужный момент навалиться на отщепенца. На том строилась вся система советского коллективизма. Коллектив, по существу, всегда выступал в роли единого доносителя, экзекутора, корчевателя инакомыслия. Такой социальный атавизм вышел из примитивной деревенской среды – людской и животной.

Известно, что если на деревенской улице тявкнула главная сука, привязанная, конечно, у порога самого большого и богатого дома, то ей обязаны вторить из под своих подворотен все остальные шавки. Улица в момент заливается единым собачьим стоном, пусть только на ней появится неизвестная, нежелательная персона. Сергеев отдавал себе отчет в том, что такой универсальной схемой будут руководствоваться новые администраторы больницы, в которой ему сподобилось работать. Отучить таких деятелей от своеобразной формы социальной адаптации невозможно. "Но с ними случается по верной пословице: пес всегда возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязь" (2-е Петра 2: 22).

Усердием истории сформировано клеше своеобразной душевной проституции, помогающее сохранить свою биологию, выжить в условиях тоталитарного режима. Сергеев отдавал себе отчет в том, что в его построениях бытует грех излишней гиперболизации. Потому он не собирался брать копье на перевес и бросаться с критикой вперед, на ветряные мельницы.

Его останавливало замечание одного из любимых писателей-поэтов Венедикта Ерофеева: "А то, что я принимал за путеводные звезды, оказалось – потешные огни". Более решительный человек может и упростит ситуацию, напомнив, что в местах своза фекалий зарождается специфический запах. С такими выводами спорить бесполезно. Не замечать такое может только профессиональный золотарь, давно погубивший обоняние.

Миссия Сергеева, как врача, не критиковать язвы жизни, а лечить всех без исключения бестолковых дурашек. Но тут ему на память пришло другое замечание, равное исповеди великого прорицателя (Венедикт Ерофеев): "Двенадцать дней не пью, и замечаю, что трезвость так же губительна, как физический труд и свежий воздух". Вот кардинальный ответ на вопрос: "Почему в России так много пьют"?

Даже в состоянии сильного алкогольного наркоза Россия не могла отказаться от своих несчастий – все в одночасье вылезло наружу. Известно, что стартует стагнация с малых форм бюрократии, но финиширует – полным согласием извлекать личную пользу любыми способами. А это и есть социальная проституция – уродливый эмбрион, который зачат в душе практически каждого от самого рождения.

Александр Пушкин в свое время напомнил об особенностях российского архетипа: "Упрямый дух нам всем подгадил: в родню свою неукротим, с Петром мой пращур не поладил и был за то повешен им". Гинекологам, акушерам еще предстоит разбираться с тем, что же происходит с горемычным плодом, воспринимающим даже обычные звуки жизни через специфическую биологическую, водно-белковую преграду. Он пребывает в нирване, в медитации, тренируя интроверсию и, может быть, начинает воспитывать в себе противоречивые качества.

Может быть от того взрослые и дети так любят сон – это упоительное напоминание о былом. Но благодатная погруженность в самонаблюдение, внутренний мир, личные переживания и размышления взрывается чрезмерными внешними раздражителями. Тут начинает формироваться экстраверсия, никогда не дающая ощущений полной защищенности, покоя, благополучия.

Может ли испуганный плод не волноваться, когда пьяный папа колотит по животу маму. Не лучшие ощущения, если кругом бушует война или раздаются звуки железного рока. Замечено, что большинство новых представлений, интересов имеют свойства внешнего мира. Но в душевную копилку откладывается только пережитое и отстоявшееся внутри. Интересно, как при этом зарождается подлость и приспособленчество, способность торговать душой и телом?