Оранжерейный цветок

— Потому что я хочу лучшего для своих девочек, — отвечает она. Её взгляд останавливается на мне. — Я не знаю, что на тебя нашло. Раньше тебе всегда нравились твои волосы.

— Они мне никогда не нравились, — говорю я.

Она смотрит на меня.

— Это из-за Райка, да? Ты меняешься из-за мальчика.

— Райк никогда не говорил мне, как стричь волосы или в какой цвет их красить. Он только говорил мне думать за себя.

Я ловлю её взгляд, направленный на дверь передней кабины, где находится Райк. Она смотрит на неё так, будто она её как-то задела. Она винит его в моих мыслях и чувствах и, возможно, в моей внезапной смене профессии.

— Он говорит тебе, чтобы ты вытеснила меня из своей жизни? — спрашивает она.

— Мама, нет. Он никогда таким не был.

— Я ему не нравлюсь, — говорит она. — Я не удивлюсь, если он говорит тебе все эти вещи...

— Послушай меня, — умоляю я. — Он ни слова не сказал о тебе. Я люблю тебя, мама, и он это уважает.

Она качает головой, не веря. Ей даже не нужно добавлять следующую фразу, чтобы я это поняла, но она все равно это делает.

— Ты бы никогда не пострадала, если бы Райк не поехал за тобой в Париж.

Она снова и снова качает головой.

Печально, но в этом есть доля правды.

Я бы никогда не пошла в паб за Ло, если бы Райк не приехал.

Мы бы никогда не застряли в том бунте.

Но без этого жестокого сигнала к пробуждению я бы никогда не поняла, как сильно мне нужно высказывать своё мнение. Даже если это задевало мою маму. Даже если это разозлит её. Все это должно было быть сказано.

Для меня.

Ни для кого другого.

Ты — свой собственный якорь. Хочешь ли ты продолжать гореть или позволишь себе подняться?

Больше не буду тянуть себя вниз.

Я наконец-то готова подняться.

56

. Райк Мэдоуз

.

Я в комнате наедине с моим, блять, отцом, отцом моей девушки и Коннором. Как только я вошел в самолет, Грэг положил руку мне на плечо и сказал: — Нам нужно поговорить.

Я подумал, что он хочет поговорить об этом с Дэйзи, но я уверен, что позже он проведет ещё одну беседу с ней, просто чтобы подтвердить, что я не спал с ней, когда ей было пятнадцать.

Он провел меня в переднюю кабину и усадил в кресло с кремовой кожей.

Мои больные мышцы напрягаются, чем дольше я нахожусь в комнате с чертовым дьяволом и его подельником. Этот дьявол, кстати, уже налил себе второй стакан виски: чистый, один кубик льда. У окна он делает большие глотки, сидя в кресле рядом с Коннором и наблюдая за Грэгом, сидящим на своем месте напротив меня.

— Я даже не знаю, с чего начать, — признается Грэг, его зеленые глаза нацелены на меня, как на чертову мишень.

Я потираю затылок и говорю: — Вы можете спрашивать меня о чем угодно.

Я не могу смотреть на своего отца, который, блять, находится всего в трёх метрах от меня. Я не находился так близко к нему уже много лет.

— Я могу придумать сотню мест, с которых можно начать, — говорит мой отец, потягивая виски из своего стакана.

Вместо того чтобы встретить взгляд отца, я смотрю на Коннора рядом с ним, выражение его лица не поддается прочтению, он пьет красное вино. Он легко помещается среди этих мужчин, которые вдвое старше его, и Коннор излучает гораздо больше гребаной уверенности, чем любой из них.

Я больше не на природе. Я больше не в своей стихии. Я вошёл, блять, в царство Коннора, и мне интересно, не делает ли он здесь мысленный снимок меня. Как я сделал это с ним в Теннесси.

Глаза Грэга не отрываются от моих.

— Я сам, Джонатан, — его челюсть сжимается, и он говорит: — Я позволил тебе сопровождать мою дочь в поездке на её шестнадцатилетие, — его голос дрожит. — Я доверился тебе, а ты наплевал на меня.

Я не перебиваю его. Я дышу через нос, стараясь не защищаться.

— Я хочу знать, — говорит Грэг, сжимая колени, — избегал ли ты меня последние два с половиной года, потому что знал, что поступаешь неправильно.

— Нет, — говорю я, моя грудь раздувается от нахлынувших эмоций.

— Говори, Райк, — говорит мой отец из окна. — И он заслуживает большего, чем твоё полусерьезное нет.

Я провожу рукой по волосам. Это движение растягивает мои больные дельтовидные мышцы и бицепсы, и я подавляю чертову гримасу. Интересно, похоже ли это на то, что я злюсь на Грэга? Я знаю, что меня трудно прочитать. Я знаю, что люди видят только это, блять, мрачное выражение лица.

Правда в том, что мне не все равно, что он обо мне думает. Может, год назад я бы сказал: Верьте во что хотите. Мне похуй. Но я не хочу, чтобы Дэйзи пришлось выбирать между мной и её родителями. Я не хочу этой гребаной головной боли для неё. Я пытаюсь сделать то, что правильно.

— Я никогда не думал, что быть её другом — это, блять, неправильно, — начинаю я. — Так что нет, я никогда намеренно не избегал Вас из-за Дэйзи.

Я избегал Вас, потому что Вы дружили с моим отцом, которого я никогда не хотел видеть.

Я вижу, что Грэг внутренне пылает. Он тяжело дышит.

— Давай прекратим это дерьмо. Ты был больше, чем просто её другом.

Я слишком измотан, чтобы наклониться вперед и начать кричать. Что, возможно, блять, и к лучшему.

— Нет, не был. Я никогда не целовал её до Парижа, — говорю я ему правду.

Грэг всё ещё в наступлении.

— Помоги мне поверить тебе, Райк. Я работаю восемьдесят часов в неделю. У меня нет времени крутиться вокруг своей дочери, но я прекрасно знаю, сколько времени она проводит с тобой. И я прекрасно знаю, как сильно она в тебя влюблена.

— Тогда почему бы не сказать ей, чтобы она держалась от меня подальше? — спрашиваю я, протягивая руки. — Если Вы считаете, что я так плохо влияю на неё, то почему позволили ей столько времени проводить со мной?

Он тяжело вздыхает.

— Саманте было всё равно на тебя, но я знал тебя ещё мальчиком. Ты был жестким и сильным, и ни от кого не терпел дерьма, даже от Джонатана.

Мой отец улыбается на этих словах и поднимает свой бокал. Его глаза встречаются с моими, и я вижу проблеск чертовой гордости. Что я такой же сильный, как он.