Орден Святого Георгия

Это сколько же, интересно? Его сиятельство и сам уже давно разменял седьмой десяток, и если тот, другой, выглядел еще старше… Воображение тут же нарисовало кого-то вроде Черномора, Кощея Бессмертного… Или Сарумана из трилогии «Властелин Колец» — такого же седовласого мага с колючим недобрым взглядом и инфернальной харизмой.

Образ получился настолько живым, что я на мгновение даже ощутил отголосок страха, который терзал Вяземского. Будто могущество загадочного колдуна было так велико, что он незримо присутствовал за нашим столом. Сидел третьим на стуле слева — и слышал все до последнего слова.

— Пожалуй, этого достаточно. — Я тряхнул головой, отгоняя жутковатое наваждение. — Последний вопрос, ваше сиятельство: покойный барон Грозин тоже входил в это ваше… общество?

— Грозин? Нет. Хотя, подозреваю, очень этого хотел. — Вяземский презрительно скривился. — Но таким, как он, отведена незначительная роль. В высшем свете всем известно, что барон — лишь цепной пес Меншикова, который имел глупость забыть свое место. Пожалуй, я даже должен благодарить, что вы избавили нас от этого человека… Это ведь ваша работа, верно?

— Никто не обязан свидетельствовать против себя. — Я назидательно поднял палец вверх. — Ну, кроме вас, конечно же… Впрочем, на сегодня можете быть свободны. И подумайте, что говорить моим друзьям из тайного сыска. Вам наверняка придется ответить на много вопросов перед тем, как отправиться в тюрьму.

— В тюрьму? А моя дочь?! — В голосе Вяземского снова послышались панические нотки. — Вы же обещали…

— О нет, вам я ничего не обещал. — Я услужливо пододвинул его сиятельству шляпу и поднялся из-за стола. — А судьба Катерины Петровны будет зависеть от нее самой.

Глава 4

Чай подали чуть остывшим. Впрочем, я не жаловался: жара чуть ли не самого утра перевалила за совершенно не положенные концу июня двадцать пять градусов, и худощавое тело Володи Волкова буквально обливалось потом, допивая кружку на терассе под навесом.

Небольшой ресторанчик — а скорее даже кафе — расположился на углу Первой Линии и набережной Мака… то есть, пока еще Тучковой набережной. Как раз там, где через сотню с небольшим лет откроют выход станции «Спортивная» на Васильевский остров. Дюжина столиков на улице и, подозреваю, примерно вдвое больше — внутри.

Наверняка там, за каменными стенами вполне могло быть и попрохладнее, чем здесь, но я предпочитал свежий воздух и ветерок с Невы. Вкусные баранки, чай, взмокшие прохожие, пыль, громыхание трамваев, слепящий блеск хрома на автомобилях, яркое солнце и небо без единого облачка. Не привычно-блеклое, а будто залитое от края до края берлинской лазурью. Когда еще такое увидишь?

И омрачали этот чудесный выходной… ну ладно — почти выходной день только мысли. Не то, чтобы тягостные или по-настоящему мрачные, но уж точно совсем не подходящие чуть сонному и жаркому летнему благообразию вокруг.

И раз за разом они возвращались к таинственному убийце-колдуну. В его силе и умениях я ничуть не сомневался и до этого, а теперь выходило, что к ним в комплекте шли лидерские качества и недюжинный талант организатора. Об этом, впрочем, можно было догадаться и раньше: злодеяния такого масштаба невозможно провернуть в одиночку, да и с небольшой кучкой приспешников тоже не развернешься. Нужна целая сеть, иерархия… которая, судя по всему, еще и сверху донизу переплетена с криминальным миром Петербурга.

И вот с этой-то структурой я и сцепился. Можно сказать, на всех уровнях, от рядовых каторжан до верховного колдуна. И если первые после знакомства со мной обычно не задерживались на свете, то про второго я до сих пор не знал почти ничего. Список доподлинно известного, мягко говоря, не впечатлял: возраст, седые волосы, тайные знания, запредельный уровень личного могущества и запредельная же старость. Похоже, под сотню лет… С виду, конечно же: сильный Владеющий запросто может прожить и вдвое больше, а уж если мне не посчастливилось столкнуться с себе подобным — то речь и вовсе идет о невозможных даже для местных аристократов цифрах. Этакое древние чудище. Пожалуй, даже пострашнее тех, что лезут на улицы Петербурга из Прорывов.

И если так — к перечню можно смело добавлять и мотив. С опытом в несколько столетий и колдовским даром такого уровня можно желать всего трех вещей: обрести власть, облагодетельствовать все человечество так, чтобы никто и ни в коем случае не ушел обиженным… Или прикупить небольшой домик в глуши со старенький «Нивой» у крыльца. «Ниву» в этом мире еще не изобрели, а на благодетеля колдун с его убойными ритуалами походил мало.

Остается только власть.

— Греешься на солнышке?

— Прячусь в тени. — Я взял со столика кепку и принялся демонстративно обмахиваться ею, как веером. — Ваше преподобие сегодня не на службе?

Признаться, я не сразу узнал Дельвига, хоть он и не пытался изображать из себя секретного агента и уж точно не злоупотреблял маскировкой. Точнее, ее вообще не было — просто я за месяцы нашего знакомства успел привыкнуть к форме. Примерно в середине мая для кожаного плаща стало уже слишком тепло, но черный китель так никуда и не делся — будто прирос к его преподобию вместе с пурпурно-серебряным георгиевским крестом на шее.

Но сегодня Дельвиг почему-то оделся в гражданское: легкие брюки, рубашку и плетеную шляпу-канотье. Пиджак из плотной темной ткани явно не слишком-то подходил для такой погоды, однако разоблачаться его преподобие не спешил — видимо, все-таки прятал под одеждой кобуру с револьвером.

— Я всегда на службе, — буркнул он, устраиваясь напротив. — Но тебе почему-то понадобилось встретиться в публичном месте… Неужели так сложно было доехать до почтамтской?

— Нет. — Я пожал плечами. — Но тогда я бы лишился удовольствия лицезреть ваше преподобие в этой чудесной шляпе… Она вам определенно к лицу. Клянусь, вот та юная особа не сводит с нашего стола глаз!

— К-какая особа?.. Подавальщица? — Дельвиг порозовел, обернулся было — и снова уставился на меня, сердито сдвинув брови. — Сейчас же прекрати паясничать! Я не собираюсь…

Последние слова я не разобрал — в ушах вдруг зашумело так, будто все звуки разом исчезли, оставив только низкий и тревожный пульсирующий гул — я слышал, как колошматит мое собственное сердце. Давление подскочило раза в полтора, но этого взбесившемуся организму этого показалось мало, и он поспешил добавить испарину на лбу и слегка подрагивающие пальцы.

В повседневной мирной жизни это принято называть паникой, но я уже давно предпочитал другие слова. Мне не раз приходилось наблюдать, как солдаты — самые обычные люди без крупицы особых способностей — собирались и спешно покидали насиженное место: здание, траншею, блиндаж или даже прекрасно оборудованный и укрепленный бункер. Иногда даже бросали снаряжение и бежали. Покидали позицию — за мгновение до того, как ее размалывало в пыль бомбами или артиллерийским ударом.