Орел и грифон

— Справедливость свершилась, — сказала она, — Иштен-Яхве не дал нам осудить невиновных и обличил убийцу устами мертвеца. Снимите веревки с пленников и верните им оружие. Пусть вместе с нами проводят Альмоша в царство его предков.

В мгновение ока приказание было исполнено — и вскоре Ярополк и Кувер стояли рядом со всеми, бросая комья земли на могилу Альмоша, пока Саломея читала над ним погребальные слова. После того, как могилу засыпали землей, поверх нее пустили отведенный выше по течению, Ингулец. Мутные речные воды скрыли погребение и вскоре уже никто не смог бы указать, где покоился прах кенде мадьяров.

— Но кто теперь поведет нас на хазар? — спросил Курсан, когда все возвращались в становище, — сейчас, когда наш кенде мертв, один из дьюл тоже. Кто же станет во главе нашего войска — я или, может быть, Бульчу?

— Ты сам сказал, — откликнулась Саломея, — один из вождей мертв, другой оказался предателем — уверен ли ты в том, что высшие силы даруют благосклонность другим дьюлам, которые чуть было не осудили на смерть невиновного? Можешь ли ты сказать, что наш народ достаточно очистился от вины перед Небом?

— Нет, — качнул головой Курсан, — но тогда кто? Немал?

— Он! — рука Саломеи властно указала на изумленно глянувшего на нее Ярополка, — сын великого короля с Запада и брат могущественной колдуньи аваров. Он владеет мечом, освященным именем Черного Кузнеца, которого мы зовем Азазелем, вы Эрликом, а славяне — Чернобогом. Две жертвы нынче состоялись кровью вождей — одна досталась Богу, к которому ушел мой муж, второй же стал подлый Апор, козел отпущения для Азазеля. Как знак искупления нашей вины перед несправедливо обвиненным тот Величайший, что образует свет и творит тьму, делает мир и производит бедствия, желает видеть Ярополка, сына Германфреда, во главе войск, что выйдут на решающий бой когда с востока нагрянут орды нечестивцев.

Войско земное и воинство небесное

— Асмунд! Асмунд, пожри тебя Харос, обернись!

Перегнувшись через луку седла, басилевс Михаил срывал голос в отчаянном вопле, пытаясь докричаться до командира германской этерии. Но бывалому воину и не требовалось предупреждений: он и сам уже орал, перекрикивая шум битвы. Германцы и славяне на ходу разворачивались, выставляя вперед копья и воздвигая стену из щитов, на которую неслись, отчаянно пришпоривая лошадей, лангобардские всадники. Михаил, убедившись, что фланг прикрыт, резко дернул поводья и его конь, оглушительно заржав, остановился, дожидаясь пока отставшие катафрактарии догонят императора. Навстречу им, разбрызгивая воду, по берегу неслись лангобардские копейщики, преследуя удиравших трапезитов, что, отстреливаясь на ходу, мчались к основному войску. Спустя мгновение оба войска столкнулись на мелководье и закипела жестокая битва, где византийское войско, зажатое с двух сторон, стойко отбивалось от вероломного врага. Оглушительно ржали кони, падая на землю, пронзенные стрелами и копьями, в предсмертной агонии давя собственных всадников. С треском ломались копья, пробивая доспехи, вместе с телами противников, тогда как те, кому удалось сойтись в ближнем бою, скрещивали мечи, с лязгом высекая искры из стали.

Рядом кипела не менее жестокая битва — германская этерия достойно выдержала натиск лангобардских копейщиков, вырвавшихся из ущелий Гаргано, чтобы внезапным ударом сбросить наемников в реку. Но напрасно ярились кони, лягаясь и пуская кровавую пену из разорванных вожжами ртов — их всадники, вновь и вновь устремляясь в атаку, так и не смогла проломить стену щитов. Меж тем легкая конница, отступив и перестроившись, обрушила на лангобардов смертоносный дождь из стрел и копий, пока германские наемники рубили и кололи врага. Наконец, лангобарды дрогнули, устремившись в бегство и преследуемые трапезитами, щедро осыпавшими врага стрелами. Меж тем Асмунд, уже разворачивал свой отряд для удара во фланг тем всадникам, что сошлись в жестоком бою с катафрактариями Михаила.

— Умри, ромейский щенок! — высокий воин направил своего коня на басилевса и тот невольно отшатнулся под градом обрушившихся на него ударов. Михаил сразу узнал противника — по золотой гадюке, вытравленной на черных пластинах панциря, выбивавшимся из-под шлема седеющим волосам, и широкому шраму, пересекавшему худое лицо. Адельхиз, герцог Беневенто возглавил эту вероломную атаку: рыча от ярости, он наседал на молодого императора, не давая ему передышки. Герцог был умелым и крепким воякой, его черный жеребец, раньше ходивший под седлом какого-то франка, также выглядел больше и тяжелее коня Михаила. Адельхиз все с большей яростью наседал на басилевса и тот, несмотря на всю свою молодую силу, закаленную годами тренировок, чувствовал, что недолго выдержит навязанный ему бешеный темп. Вот Адельхиз мощным ударом сбил и так плохо державшийся шлем и оглушенный Михаил едва удержался в седле, вцепившись в поводья. Времени отразить новый удар уже не хватало — и герцог, торжествующе расхохотавшись, уже вскинул меч, но тут его тело сильно дернулось, изо рта потоком выхлестнулась кровь. В последнем броске герцог еще пытался дотянуться мечом до Михаила, но слабеющее тело подвело его и Адельхиз, прохрипев проклятие, рухнул на землю. Из спины его торчало древко тяжелого копья — и Михаил, подняв глаза, увидел Асмунда, который, завладев чьей-то лошадью, стремительно ворвался в схватку. Следом шли и прочие германцы, — даже пешие они успешно сражались против конницы, мечами подрубая ноги лангобардским коням и добивая их всадников. Тем временем подтянулись и конные лучники — дождь стрел залпом накрывавший врага, собирал обильную и кровавую жатву, так что вскоре и эти лангобарды, и без того обескураженные смертью герцога, устремились в бегство. Михаил, — покрытый грязью и кровью, вымотанный этим сражением, как никак за всю битву при Кесарии, — посмотрел наАсмунда и криво усмехнулся.

Да уж, неласково его встречала родина предков.

Молодому басилевсу недолго довелось почивать на лаврах победителя сарацин: едва отшумели празднества по поводу его триумфа у Кесарии когда до столицы вновь донеслись тревожные вести — на сей раз с запада. После загадочного, так и не раскрытого убийства короля Гримоальда, государство лангобардов, с таким трудом собранное покойным из отдельных владений, стремительно рассыпалось на части. Сам король не оставил наследника — его единственный сын погиб несколько лет назад в стычке с сарацинами, — и лангобардские герцоги тут же перегрызлись за право одеть Железную корону. Среди нескольких претендентов быстро выделилось два основных: герцог Беневенто Адельхиз, на юге, и Ульфар, герцог Павии и Медиолана, окопавшийся на севере. Пока эти двое грызлись между собой, в Риме папа Климент, собрав ополчение из горожан, выгнал лангобардский гарнизон и направил послание в Константинополь, прося императора взять под защиту Престол апостола Петра.

В самой империи к этой просьбе отнеслись неоднозначно: многие придворные, включая и командира столичной тагмы, хотели воспользоваться смутой в Италии, чтобы вернуть владения, потерянные в более ранние годы. Императрица Ирина, сестра покойного Гримоальда выступала против, не уставая напоминать сыну, что именно ее брат, давший сначала убежище, а потом и войско императору Константину, помог отцу Михаила вернуть свой трон — платой за что и стал Рим.

— Матушка, но ведь я, как племянник Гримоальда, — разве не такой же законный наследник, как и все эти герцоги? — возразил Михаил, — сам Бог велит мне взять Рим под свою руку — и не только Рим, но и всю Италию.

Такая постановка вопроса понравилась Ирине, но не понравилась иным сановникам, опасавшимся слишком глубокого погружения в свару буйных лангобардов. Тем более, что на восточных границах оставались обозленные недавним поражением агаряне, а на севере поднималась непредсказуемая Хазария, после принятия новой веры ставшая настоящим рассадником для опаснейших ересей. Вызывал беспокойство и Аварский каганат, хотя, после того, как Эрнак заключил мир с Омуртагом, опасность на северо-западе несколько поутихла. В итоге приняли половинчатое решение: Рим вернуть, но в дальнейшую свару не ввязываться, по возможности заключив союз с самым надежным из герцогов. На том и порешили — и вскоре Михаил высадился в ромейской Апулии во главе небольшого войска: две тысячи скутатов, тысяча катафрактариев, пятьсот лучников и пращников, триста трапезитов и пятьсот воинов из германской этерии. В первую очередь Михаил направил послов к герцогу Беневенто, с просьбой пропустить его войска в Рим и клятвенными заверениями, что он не претендует ни на что, кроме самого города. Адельхиз притворно дал согласие, но когда басилевс, вместе с частью своих войск, двинулся на север, чтобы посетить базилику Архангела Михаила в Монте-Гаргано, вероломный герцог атаковал ромеев на реке Канделаро. И хотя войско Адельхиза было разбито, а сам он погиб, становилось ясно, что избежать схватки за всю Италию у басилевса уже не получится.

— У нас так не принято, Асмунд, — укоризненно сказал Михаил, глядя как несколько дюжих варваров, — славян и германцев, — ведут по вырубленным в скале ступенях большого быка, с белоснежной шерстью. С еще большим ужасом смотрел на это кощунство пожилой священник, стоявший у входа в базилику.

— Не принято, — сказал Асмунд, взвешивая в руке скрамасакс, — а это тогда что?

Он кивнул на высеченное над входом в базилику изображение быка. Над ним раскрывал крылья архистратиг Михаил, простирая копье над шеей животного.

— Это другое, — неуверенно произнес тезка небесного воителя, однако Асмунд, уже не слушая его, кивнул воинам и те сноровисто уложили быка на пол. Глава этерии подошел к басилевсу и вложил в его руки скрамасакс.

— Давай, конунг, — кивнул Асмунд, — отблагодари своего покровителя. На пороге своего дома он даровал тебе славную победу — негоже оставлять его без жертвы.

Михаил взглянул на своего воспитателя, перевел его на замершие в напряженном ожидании лица воинов этерии — и решительно вонзил меч под левую лопатку животного. Бык захрипел, забился, издавая жалобное мычание, тогда как Асмунд, встав на колени, набрал полные ладони бычьей крови и обильно смазал ею лицо императора.