Орел и грифон

Мар Ормаз еще раз окинул взором реку, лес на ее другом берегу, растущие из воды камыши и, не заметив ничего подозрительного, повернулся к войску.

— Отец Величия с нами!- крикнул он, — четыре лика его зрят во все стороны света и от них не укроется благость наших деяний. Да очистят Он нас от скверны пролития крови и да вознесутся к Нему частицы Света, освобожденные из плена Тьмы. Вперед, Сыны Света!

Он тронул поводья своего коня, направляя его прямо в воду — и вслед за ним, ступая по заранее разведанному броду, двинулось и остальное войско. Передние ряды уже углубились в лес, а задние все еще входили в воду, когда над рекой вдруг пронесся громкий свист, которому отозвался весь лес — и из леса на войско обрушился ливень стрел и копий. Хазары, не растерявшись, принялись стрелять в ответ — и донесшиеся из-за деревьев крики боли показали, что их стрелы достигли цели. Однако сразу же выяснилось, что лесные лучники — не единственная здешняя напасть. Воды Ворсклы вдруг всколыхнулись и оттуда вынырнули полуголые воины, покрытые тиной и илом. Сплевывая на ходу зажатые в зубах тростинки, они вонзали рогатины в животы коней, заставляя их вставать на дыбы и сбрасывать всадников, которых древляне тут же добивали дубинами и топорами. Из леса по-прежнему сыпались отравленные стрелы — и мар Ормаз, вместе со столпившимися на лесной тропе согдийцами, хотел уже повернуть коней, когда дорогу ему преградили вышедшие из леса пешие воины, выставившие перед собой длинные копья. Поворачиваться к ним спиной джавли-бек не решился: вместо этого он приказал своим бойцам принять бой. Что оказалось нелегким делом: небольшой отряд, пусть и вооруженный много лучше большинства врагов, на открытом пространстве согдийцы смели бы с налету, однако здесь, где негде было разогнаться, он оказался серьезной преградой. В этом убедились и передние воины: оглушительно завывая, они раз за разом пытались проломить стену щитов, но всякий раз напарывались на острые копья и мечи русобородых варваров, загромождая лесную тропу грудами мертвых людей и лошадей.

И все же числом хазары многократно превосходили врага — и даже застигнутые врасплох в конце концов, перебили славян, — если бы позади войска вновь не послышались воинственные крики — и два конских клина, вынырнувшие, казалось, из-под земли, ударили по хазарам сзади. Во главе одного из клиньев, вопя во все горло и размахивая кривой саблей, мчался Курсан, вождь рода ньек, ведущий за собой воинов своего рода и рода тарьян а также немногочисленных, но отлично экипированных иудейских всадников — мужчин и женщин . На острие же второго клина расположились аварские всадники, а за ними мчались угры родов кер и медер, вопя и стреляя из луков. Возглавлял их, скачущий с черным мечом наголо, молодой Ярополк.

— Один! Один и Сварги-хан! Кровь и души для Черного Бога! — орал он.

Сын короля Тюрингии не считал себя опытным воином — несколько подавленных славянских мятежей да пара незначительных стычек с болгарами — вот и весь боевой опыт. Однако, годы, проведенные при дворе Эрнака, приучили его слушать, что говорят старшие — и сейчас, выслушав несколько мнений от поставленных под его командование военачальников, он все же принял свое решение о предстоящей битве. Еще ночью венгерская конница, вместе с аварами, переправилась через Ворсклу, чтобы залечь в заранее примеченных оврагах. Одновременно древляне и другие славяне залегли в лесу, с луками наготове, а также попрятались средь тростников, дыша через камышину. Лесную же тропу перегородил князь Немал со своими дружинниками и с переданными ему воинами Ярополка из славян и германцев. В выставленную им стену из щитов и уперлись, согдийцы мар Ормаза, пока из леса на них сыпались славянские стрелы и копья. Зажатый на лесной тропе конный отряд напоминал медведя в нос которого вцепилась росомаха, пока его самого со всех сторон жалили пчелы

Хазары также огрызались, пытаясь повернуть коней и прорваться к реке. Воды Ворсклы уже текли кровью, отовсюду слышались предсмертные вопли и жалобное ржание лошадей: в предсмертной агонии они сбрасывали седоков, но и сами топтали копытами оказавшихся недостаточно проворными славян. Их же собратья, принявшие сторону хазар, были сметены ударами конных клиньев. Сам Ярополк схлестнулся с вятичским князем, оказавшимся молодым парнем, немногим старше сына короля Тюрингии. Оседлавший лесного конька, вятич носил плащ, отороченный волчьей шерстью, наброшенный поверх дрянной кольчуги, куда худшей чем панцирь Ярополка. Бой оказался недолгим — отбив целивший ему в лицо клинок, Ярополк нанес стремительный ответный удар. Черный меч сходу прорубил и кольчугу и мясо с костями, проникнув глубоко в грудь вятича. С яростным воплем тот повалился наземь, а Ярополк, рывком выдернув меч, обрушился на остальных. Его меч, напитавшись кровью, казалось, сам светился сейчас зловещим багряным светом — и немало славян обращались в бегство от одного только вида заклятого клинка. Впрочем, им и без не оставалось выбора — против двух конных ратей, преимущественно пешие ратники могли немногое. Вскоре вятичи и дончане побежали, за ними кинулись в бегство зихи с касогами, а также волжские угры, и так без особой охоты шедшие на соплеменников. Однако на берег Ворсклы уже разворачивался клин алано-печенежской конницы — и дикие вопли угров, заглушали только крики самих печенегов, не меньше мадьяр, желавших схлестнуться в бою с заклятыми врагами. Туча стрел, взметнувшаяся от обеих конных войск, разом сразила множество всадников, прежде чем аланы, мадьяры и печенеги сошлись в ближнем бою.

Волна битва вынесла на Ярополка аланского царя Гоара — рослого воина в железном панцире и остроконечном шлеме. При виде молодого князя чернобородое лицо озарилось хищной усмешкой — пришпорив коня, алан ринулся навстречу Ярополку, занося меч и второй рукой раскручивая на цепи увесистую гирьку-кистень . Оба всадника сшиблись — и Ярополк едва успел вскинуть щит, ловя на него удар кистеня. Тупая боль разлилась по левой руке, бессильно повисшей, словно плеть, и Ярополк чуть не выронил щит, второй рукой отражая удар меча. Новый удар чуть не вышиб его из седла — Ярополк пошатнулся, откидываясь назад и алан, уверенный в том, что с мальчишкой уже покончено, метнулся вперед. В последнем отчаянно рывке Ярополк повернул коня — и удар, предназначавшийся самому юноше, пришелся вскользь на шею несчастного животного. Пока алан пытался выдернуть застрявший в лошадиных позвонках клинок, Ярополк метнулся в отчаянном рывке — и черный меч вонзился прямо в распахнутый в воинственном крике рот, разом снеся полчерепа. Алан повалился, брызжа кровью и мозгами, тогда как Ярополк, соскочив с гибнущего скакуна, перескочил на аланского коня и, пришпорив его, вновь устремился в самую гущу схватки.

Меж тем мар Ормаз все же развернул согдийцев с тропы и, ломясь сквозь лес, устремился к реке. Почти сразу в уши ему ударили крики и конское ржание — некоторые всадники с разбегу угодили в вырытые по обе стороны тропы волчьи ямы, с утыканным заостренными кольями дном. Впрочем, другие согдийцы прорвались, попутно зарубив несколько десятков славянских лучников, что не успели убраться с дороги хазарского войска. Мар Ормаз вознес хвалу Отцу Величия, Первочеловеку и всем богам светлых эонов, когда перед ними открылась широкая тропа, в конце которой, сквозь редкие деревья, блестела лента реки. «Краснознаменное» войско устремилось туда — и Мар Ормаз едва удержал коня, отчаянно вопя скачущим за ним согдийцам остановиться. Все они оказались на большом обрыве, нависшем над Ворсклой. На другом берегу джавли-бек увидел сражавшихся угров, алан и печенегов, сразу отметив, где его войско может быстро спуститься, чтобы одним ударом обернуть сражение в пользу хазар.

Но тут случилось то, что не могло привидеться в самом жутком из кошмаров.

Обрыв, на котором стояли согдийцы, вдруг содрогнулся, встал на дыбы, словно норовистая лошадь, и со страшным шумом осыпался в воду. Крики и ржание людей, заваленных комьями глины, перекрыл оглушительный рев — и перед взором пораженных согдийцев предстало жуткое чудовище. Словно весь обрыв, поросший кустами и мелкой растительностью ожил, обернувшись безобразным великаном из грязи и глины. Могучие лапищи крушили хребты коням, разрывали на части людей, давя их в ярко-красную кашицу и запихивая в огромный рот. Стрелы и копья не могли сразить это чудовище, живое воплощение самых жутких рассказов «Сокровища Жизни» и «Книги Гигантов» об ужасах Тьмы и Материи . Один лишь мар Ормаз, уцелевший при падении, отважно развернул коня, и, подскочив к чудовищу, что есть сил ударил саблей.

— Отец жизни и Мать живых вознесли Человека из бездны битвы! — вопил он, — Первочеловек сошел в бездну, воевал и бился с царем Темных и силами его!

Его крики сорвался на душераздирающий вопль, когда огромные лапы вырвали хазарина из седла и одним мощным движением разорвали его на две части. Этой жестокой расправы согдийцы не выдержали — поворачивая коней они кинулись в повальное бегство. Некоторые из них утонули в реке, другие же, выбравшись на берег, внесли дополнительную сумятицу в печенежско-аланскую конницу, в слепом страхе рубя всех, не разбирая своих и чужих. Ярополк же, собрав венгерских конников, снова швырнул их в наступление — и враг, наконец, побежал, преследуемый торжествующими победителями. Они догоняли и убивали, убивали и догоняли врагов, покуда не зашло солнце — и из почти двадцатитысячного войска вернулись в Хазарию немногим более шести тысяч.

Огромное чудовище не преследовало никого — что-то неразборчиво бормоча себе под нос, оно продолжало разрывать людские останки, когда его спиной вдруг выскользнула тонкая фигурка. Цепляясь за торчащие из земли корни и глыбы земли, Саломея с величайшей осторожностью спускалась к чудовищу. Вот ее рука коснулась лба твари, стирая одну букву из вырезанной на нем надписи — и голем обрушился в воду грудой глины, ничем не напоминавшей недавнего монстра, словно и сам он был лишь наваждением, кошмарным мороком насланным на хазарские полчища. Саломея с облегчением перевела дух — несмотря на огромные усилия, которых ей стоило создать этого монстра, она ничуть не сожалела о его разрушении. Страшно представить, сколько бед причинил голем, если бы остался в живых, уже отведав крови. К счастью чудовище сделало свое дело — и теперь Три Народа могли праздновать заслуженную победу.

Длань смерти

Чуть больше года прошло с тех пор как франко-лангобардское войско вернуло Марсель христианскому мир — и вот по его улицам уже вновь гарцевали арабские жеребцы. Всадники — арабы и берберы, в белоснежных бурнусах и цветастых халатах, вооруженные длинными копьями, мечами дамасской стели и берберскими флиссами, — недобро поглядывали на жавшихся к стенам испуганных горожан. Многие из них лихорадочно вспоминали, где они были во время жестокой резни мусульман, случившейся во время освобождения города. Немногочисленные же сарацины, пережившие тот погром, напротив шумно приветствовали воинов Ислама.

Наибольший страх и изумление, граничащее со священным благоговением, вызывал тот, кто возглавлял всю эту процессию. Впрочем, поражал горожан не сам всадник, хотя, справедливости ради, он тоже производил впечатление, — статный рыжебородый мужчина, в бурнусе из синего шелка, скрывающем остроконечный шлем и искусно сработанную кольчугу. С пояса его свисала берберская сабля-нимча с рукоятью украшенной золотом и драгоценными камнями. Но изумленные люди больше смотрели на его скакуна — огромного слона с белой кожей и красными глазами. Могучее тело покрывала попона, сотканная из шелка и бархата, расписанного золотыми и серебряными узорами. Огромные бивни украшали насадки с золотыми шариками, а длинный хобот держал шипастую палицу, небрежно помахивая ею из стороны в сторону. Невиданный доселе зверь, с величавой неторопливостью шествующий по главной улице города, вызывал почти священный ужас у горожан и этот же страх распространялся и на его наездника — халифа Магриба и аль-Андалуса Яхьи ибн Йакуба. Над его головой реяло странное знамя, чье древко крепилось к слоновьему седлу: черный стяг с изображением белого рога, в окружении четырех крыльев, с арабскими письменами поверху. И все это шествие неспешно приближалось к мраморному дворцу, окруженному садами и фонтанами. Изящные шпили и минареты ненавязчиво напоминали о недавнем сарацинском владычестве, память о котором не смогли затмить наспех возведенные кресты, смотревшиеся на редкость чужеродно среди этой восточной роскоши.