Орёлъ i соколъ

Подскочил и тут же сбросив обороты турбины, лихо посадил машину н, открывшуюся за пальмовой рощицей маленькую бетонную площадку.

– Дубов здесь не видать, – подумал Саша, вылезая из вертолета, – да и уток на пальмах тоже не видать.

На площадке Ходжахмета встречал новый руководитель центра Абдулла Аббас – белый американец по рождению, до принятия мусульманской веры – майор армии США, доктор математики Алекс Аткинсон.

– Это господин Мельников, – по английски сказал Ходжахмет, показывая на Сашу, – возможно он будет жить и работать здесь с вами, если завтра утром мы не отрежем ему голову.

Аббас смерил Сашу взглядом, цыкнул зубом и ничего не сказал.

Они сели в открытую машину и проехав метров пятьсот, оказались возле бетонного бункера, в котором Саша без труда угадал устье или портал наклонной шахты – хода, идущего глубоко вглубь под землю.

Увидит ли он еще это синее небо и это яркое солнце? Не вынесут ли завтра на поверхность его обезглавленный труп?

Sixteen tons

1.

Соседи бесследно исчезнувшего – как в воду канувшего артиста Лжедмитриева, все ходили, все хлопотали – квартиру то давно уже надо было приватизировать и расселять.

Бронштейны, те давно продали свою комнату какому-то приезжему из лиц кавказской национальности и переселились в новенькую двухкомнатную квартирку в Озерках, алкаш Иванов – тот ни на что не претендовал, а вот Вороновы, те как раз очень хотели заполучить Лжедмитриевские тридцать пять квадратных метров. Им, как ветеранам коммунальной квартиры и как семье из двух человек, в отличие от одинокого алкаша Иванова – освободившаяся комната, как говорится – вполне "светила".

Только вот участковый все твердил одно и тоже, де пропавший без вести таковым по закону считается десять лет, и соответственно имеет право на ту жилплощадь, на которой прописан.

– Но он же не платит! – возмущалась Воронова.

– Жэк выселит его по суду за неуплату, но предоставит меньшую жилплощадь, потому что нельзя же человека выбрасывать на улицу! – отвечал участковый.

– А его комнату нам? – не унималась Воронова.

– А в его комнату тех, кто занимал ту меньшую жилплощадь, – отвечал участковый.

– А мы? – упиралась Воронова, – нам ведь надо!

– А вы, – поглядев на Воронову отвечал участковый, – а вы еще мне должны будете ответить на несколько вопросов, не причастны ли вы сами к исчезновению артиста Лжедмитриева, если у вас был такой корыстный интерес.

В театре музкомедии, где служил Лжедмитриев, тоже проявляли беспокойство. Какой-никакой, а все же артист, на котором держался репертуар. На него ходили. И со дня пропажи – многие одинокие женщины приходили и справлялись. Где? Не заболел ли? Не женился ли? Не уехал ли в Израиль?

Нет, в Израиль он не уехал.

Его увезли в другое место.

В том другом месте Лжедмитриев теперь работал слугой.

Он прислуживал старой русской женщине про которую говорили, что она мать самого Ходжахмета.

Люди быстро свыкаются с переменой мест и с новыми условиями жизни.

Что касается комфорта – то такого комфорта как здесь до жизни на этом острове, пускай даже в статусе слуги, у Лжедмитриева никогда не было и он никогда не мог бы даже и мечтать – иметь сказочно богатые апартаменты, роскошный выбор еды и одежд… Раньше, служа в театре и проживая на тридцати пяти метрах коммунальной квартиры на Моховой, Лжедмитриев имел два приличных костюма, а коньяк покупал дагестанский три звездочки, переливая его потом в бутылку из под Реми Мартен.

Здесь же – он мог заказать мажордому любые одежды, любое питьё и любую еду. Даже любой алкоголь, потому как ни он сам, ни его пожилая госпожа – не были мусульманами.

Поэтому, через пару недель Лжедмитриев легко привык к своей новой жизни.

А что до перемены рода занятий, то выскакивать из-за кулис на сцену в тесных панталонах, изображая героя-любовника, не так то уж и лучше, чем прислуживать мадам Вере Алексеевне Худяковой.

Лжедмитриев не находил эту службу особо обременительной.

Чаю подать госпоже Вере Алексеевне, когда она вечером телевизор смотрит, о приеме лекарства напоминать по часам. Да иногда вслух почитать ей с выражением книжки по истории Карамзина и Иловайского про жизнь царей.

Утром и до пяти по полудни, мадам принимала процедуры, спала и обследовалась у врачей. Поэтому в эти часы за ней ходили служанки из мусульманочек, и в Лжедмитриеве нужды не было. Вот и получалось, что рабочий день его был с шести вечера до полуночи, когда его вновь сменяла ночная сиделка в хеджабе.

Вобщем, режим работы был – как в Питере когда он в театре служил.

Пообнаглев за первые две недели спокойной жизни, Лжедмитриев даже решил было возобновить и поползновения лихих сексуальных похождений, свойственных его службе в театре и уже даже сделал пару недвусмысленных предложений медсестричкам в хеджабах. Но был вызван к самому господину Аббасу и после долгого разговора с ним, был поставлен стоять на колени на каменный пол. На целых три часа. А дежурный нукер в бурнусе и с автоматом в руках, при попытках Лжедмитриева пошевелиться и растереть затекшие колени, бил его палкой по пяткам.

А в остальном жизнь Лжедмитриева как бы удалась.

Была бы такая возможность, он бы даже с превеликим удовольствием послал бы Вороновым открытку, где он в превосходном летнем костюме на фоне морского прибоя сидит в роскошном американском джипе… Чего – чего, а автомобилей на острове было – бери – катайся – не хочу!

***

А рядом с Лжедмитриевым, в соседних апартаментах поселили теперь еще одного русского.

Сашу Мельникова.

Голову Саше не отрезали.

Был у него с Ходжахметом разговор.

Сказать, что разговор этот был трудным, это ничего не сказать. Это как бы сродни тому облегченному эффемизму, когда про Победу сорок пятого говорят, что она далась нелегко.

Саше дали умыться, поесть и поспать. Его не били, и охрана, повсюду неотступно следовавшая за ним, вела себя вполне уважительно.

Наутро, после завтрака, состоявшего из свежего йогурта, овсяной каши, фруктового салата и чашечки кофе с теплым круасаном, Сашу отвели к Ходжахмету.