Орел приземлился
Шрифт:
– Отец Верекер?
– Точно.
– Я разговаривал со стариком на кладбище, могильщиком.
– А, да, Лейкер Армсби.
– Если это его имя. Он сказал, что вы, возможно, сможете мне помочь. – Я протянул руку: – Кстати, меня зовут Хиггинс. Джек Хиггинс. Я писатель.
После недолгого колебания он пожал мне руку, но задержка произошла просто потому, что ему пришлось переложить палку из правой руки в левую. И все же в нем чувствовалась сдержанность, а может, это мне показалось.
– Чем же могу вам служить, мистер Хиггинс?
– Я пишу серию статей для американского журнала, – сказал я. – Исторических.
– Прекрасная церковь. – Он сел на ближайшую скамейку. – Простите, я теперь довольно быстро устаю.
– Там на кладбище есть могильная плита, – продолжал я. – Возможно, вы ее помните? «Джеймсу Гриву...»
Он тут же перебил меня: «...который помогал сэру Клудесли Шовелу сжечь корабли в порту Триполи четырнадцатого января 1676 г.». – Он показал, что умеет улыбаться. – Но эта эпитафия широко известна в этих местах.
– По моим данным, когда Грив был капитаном «Орандж три», у него был помощник по имени Чарлз Гаскон, который впоследствии стал капитаном военного корабля. Он умер от старой раны в 1683 г., и вроде Грив привез его хоронить в Клейе.
– Понятно, – сказал он вежливо, но без особого интереса, и в голосе его послышалось некоторое нетерпение.
– На кладбище в Клейе нет никаких его следов, – сказал я. – Нет их и в церковных книгах. Я побывал в церквах в Уивтоне, Глэндфорде и Блэкни с тем же результатом.
– И вы думаете, что он может быть здесь?
– Я снова просмотрел свои записи и вспомнил, что мальчиком он был католиком, и я подумал, что он, возможно, похоронен на католическом кладбище. Я остановился в отеле в Блэкни и разговорился там с одним из барменов, который сказал, что в Стадли Констабл есть католическая церковь. Это действительно забытое богом место. Я искал его целый час.
– Боюсь, что зря. – Он встал, опираясь на палку. – Я в этой церкви двадцать восемь лет и могу уверить вас, что никогда не встречал какого бы то ни было упоминания о Чарлзе Гасконе.
Это был мой последний шанс, и конечно же разочарование мое вырвалось наружу, потому что я упорствовал:
– Вы абсолютно уверены? Как насчет церковных книг того времени? Возможно, есть запись о захоронении.
– Так получилось, что история этих мест – предмет моего личного интереса, – сказал он с некоторым ехидством. – Нет ни одного документа, связанного с этой церковью, с которым я не был бы по-настоящему знаком, и могу вас уверить, что ни о каком Чарлзе Гасконе нигде нет упоминания. А теперь извините меня, пожалуйста. Мой ленч ждет меня.
Священник сделал шаг, но тут палка его скользнула, и он чуть не упал. Я схватил его за плечо и нечаянно наступил ему на левую ногу. Он даже не повел глазом.
Я сказал:
– Простите, чертовски неловко с моей стороны.
Он улыбнулся во второй раз.
– Вы мне не сделали больно. – Он постучал по ноге палкой: – Проклятая неприятность, но, как говорят, я научился с ней жить.
Эти слова не требовали ответа, да священник и не ожидал его. Мы медленно пошли по проходу, и я сказал:
– Необыкновенно красивая церковь.
– Да, мы гордимся ею. – Он открыл передо мной дверь. – Мне очень жаль, что не смог вам помочь.
– Ничего не поделаешь, – ответил я. – Вы не возражаете, если я похожу по кладбищу, раз уж я здесь?
– Вижу, вас трудно убедить. –
Но в голосе его не было досады. – Почему бы нет? У нас есть несколько очень интересных плит. Особенно рекомендую вам западную часть кладбища. Ранний восемнадцатый век и, по-видимому, работа того же местного мастера, что и в Клейе.На этот раз он тотчас же подал руку. Когда я пожимал ее, он сказал:
– Знаете, мне ваше имя показалось знакомым. Не вы ли написали книгу о событиях в Ольстере в прошлом году?
– Я. Мерзкое дело.
– Война всегда мерзкая, мистер Хиггинс. – Лицо его стало мрачным. – Человек предстает со своей самой жестокой стороны. До свидания.
Он закрыл дверь, а я вышел на паперть. Странная встреча. Я закурил сигарету и пошел под дождем. Могильщик ушел, и на некоторое время я оказался на кладбище один, конечно если не считать грачей. Грачей из Ленинграда. Я снова подумал о них, но потом решительно выбросил эту мысль из головы. Надо было делать свое дело. Правда, после разговора с отцом Верекером особой надежды найти могилу Чарлза Гаскона у меня не было, да и, сказать по правде, мне казалось, смотреть-то там было не на что.
Я медленно шел от могилы к могиле, начав с западного края, обращая внимание на плиты, о которых он говорил. Они действительно были любопытными. С барельефами и гравировкой, выразительно, хотя и грубо изображающими орнамент из костей, черепов, крылатых песочных часов и архангелов. Интересно, но к Гаскону никакого отношения они не имели.
Осмотр всего кладбища занял час двадцать минут. В отличие от большинства нынешних сельских кладбищ, оно содержалось в очень приличном состоянии. Трава выкошена, кусты пострижены, встречалось очень мало заросших мест. Но в конце концов я понял, что ничего не найду.
Итак, Чарлза Гаскона нет. Стоя у только что вырытой могилы, я признал себя побежденным. Старый могильщик укрыл могилу брезентом, чтобы не дать дождю залить ее, и один его конец свесился в яму. Я нагнулся, чтобы поправить его, и, когда начал выпрямляться, заметил странную вещь.
В нескольких ярдах от меня, у стены под колокольней, лежала плоская могильная плита на холмике, покрытом зеленой травой. Плита эта относилась к раннему XVIII веку и была типичным примером работы местного каменотеса, о котором я уже говорил. Вверху был мастерски изображен череп со скрещенными костями, а принадлежала плита торговцу лесом по имени Джеремиа Фуллер, его жене и двоим детям. И тут я заметил, что из-под этой плиты как будто виднеется другая плита.
Моя кельтская кровь легко загорается, и меня охватило необъяснимое волнение, будто я почувствовал, что стою на пороге чего-то интересного. Я встал на колени и попытался взяться за плиту, что оказалось довольно трудно. Но вдруг, совершенно неожиданно, она поддалась.
– Вылезай, Гаскон, – тихо сказал я. – Пусть это будешь ты.
Плита сдвинулась вбок, один ее угол приподнялся, и мне открылось... Думаю, это был один из самых удивительных моментов в моей жизни. Под верхней плитой я действительно увидел еще одну, но с немецким крестом вверху – таким, который можно было бы назвать «Железным крестом». Надпись, сделанная по-немецки, гласила: «Здесь покоятся подполковник Курт Штайнер и 13 немецких парашютистов – свободных охотников, павших в бою 6 ноября 1943 г.».