Оренбургский владыка

— Корнилов — действительно наше спасение. Другого спасения нет!

Керенский засуетился — понял, что появилась решительная сила, человек, который, если понадобится спасать Россию, может во имя этой цели смести кого угодно, в том числе и самого Керенского. Он совершил несколько спешных поездок на фронт. Поездки эти вызвали у офицеров горькие улыбки. Неприязнь фронтовиков министр уловил очень четко и не на шутку разозлился.

— Я единственный, кто выступал против смертной казни, теперь все — хватит! — заявил он громко. — Пусть Корнилов поставит всех вас под дула винтовок!

Керенский, как всегда блефовал — он считался большим мастером по этой части. В конце концов поняв, что никогда не овладеет тонкостями военного дела, Керенский сдал свой министерский портфель террористу Борису Савинкову, сам же решил сосредоточиться на управлении разваливающимся государством. Ощущал себя Александр Федорович по-прежнему неуверенно, опасность, как он считал, продолжала исходить от Корнилова, и Керенский метался из одного угла в другой — то ночевал в Гатчине, то во Пскове, то на одной из питерских квартир.

Печать тем временем заговорила о предстоящем выступлении большевиков — партия Ленина решила вооруженным восстанием отметить полугодовой юбилей Февральской революции и преподнести Керенскому подарок. Александр Федорович заметался еще пуще — ему стало страшно.

Корнилов для наведения порядка двинул в Питер конный корпус под командованием генерала Крымова [22] . Керенский перетрухнул совсем — хоть пеленки под человеком меняй: он посчитал, что конники, находившиеся уже совсем недалеко от столицы, первым делом повяжут его, — и снял Корнилова с поста главнокомандующего, а корпусу Крымова велел возвращаться на фронт.

22

Александр Михайлович Крымов (1871–1917) — из дворян. С апреля 1917 г. занимал должность командира Третьего кавалерийского корпуса, генерал-лейтенант. В период Корниловского выступления назначен главнокомандующим отдельной Петроградской армией, после его провала представил А.Ф. Керенскому свои объяснения произошедших событий. Вернувшись от Керенского, застрелился.

— В окопах для ваших лошадей найдется больше овса, чем в Питере, — сказал он.

Корнилов отказался подчиниться приказу, честный генерал Крымов меж двух огней не выдержал и застрелился. А Керенский только руки потер, будто получил от этого горького спектакля удовольствие, более того — велел вооружить питерских рабочих.

— Они покажут Корнилову кузькину мать, — злорадно пообещал он, — пусть только этот генералишко сюда сунется. Питер — не Берлин.

«Генералишко» Корнилов, — особенно после побега из австрийского плена и побед над немцами в долине реки Быстрицы, когда ему сдалось более семи тысяч германских солдат и почти полторы тысячи офицеров, — был одним из авторитетных в русской армии генералов. Буквально две недели назад, двадцать седьмого июля семнадцатого года, приказом по армии и флоту Корнилову была присвоено звание полного генерала — генерала от инфантерии. И вдруг пренебрежительное: «генералишко»! Нет, явно у председателя Временного правительства не все в порядке было с головой — перегрелся во время поездки на автомобиле по фронтам.

Керенский очень, — буквально до обморока, — боялся потерять власть, а Корнилов боялся потерять Россию, — «генералишко» прекрасно понимал, к чему все идет, понимал, какие козыри вброшены в колоду и что вообще поставлено на кон.

Тем временем в газетах появились более точные данные о мятеже, который большевики готовили в Петрограде. Были названы два дня, когда начнутся беспорядки: двадцать восьмое и двадцать девятое августа.

Ночью двадцать седьмого августа, в темноте — пора прелестных белых ночей уже миновала, где-то около полуночи Дутов срочно собрал совет Союза казачьих войск. На заседании он рассказал о дневном визите в штаб Петроградского военного округа, о распрях между Керенским и Корниловым, о фактах бегства с фронтов целых дивизий…

Члены совета сидели в дутовском кабинете с вытянутыми шеями, словно собирались задать какой-нибудь каверзный вопрос. Дутов ощутил, как по ключицам у него забегали колючие мурашки, и неожиданно понял, почему так странно и старательно вытягивают шеи собравшиеся: они ждут, не раздадутся ли на улицах выстрелы! Но было тихо, — напряженно, тревожно, но тихо.

— Вопрос перед нами стоит один, — вздохнув, проговорил Дутов, — это извечный российский вопрос: что делать? Прошу высказываться!

Вначале все молчали, продолжали прислушиваться к тиши, стоявшей за стенами бывшего Главного управления казачьих войск, — управление это Керенский расформировал, а здание передал Дутову, — потом заговорили разом, перебивая друг друга, давясь словами, захлебываясь, будто радуясь тому, что пришел конец этой страшной обрыдлой тишине…

Гомонили примерно час, затем утихли, выпили традиционного чаю с сушками и бубликами и приняли следующее решение: послать своих представителей в Могилев, к Корнилову, на переговоры, следом послать представителей к Керенскому — также на переговоры. А потом свести их вместе, Керенского и Корнилова… Междоусобица России не нужна. Решение было разумным.

Дутов позвонил во дворец, где, как он знал, проходил поздний ужин с несколькими министрами, в том числе и с легендарным Савинковым, узнал, что Александр Федорович уже освободился, но спать пока не ложился, — и получил приглашение прибыть к премьеру… Все-таки крикливый адвокат, чьи поступки не всегда были понятны, а широкой публикой просто воспринимались враждебно, хорошо относился к Дутову и тот вздохнул благодарно — такое отношение надо ценить.

Ночь шла на убыль, небо изрезали темные длинные полосы облаков. Пустые улицы были таинственны и тихи, где-то далеко горласто и горько кричали вороны — то ли кто-то разбудил их, то ли увидели валявшегося посреди тротуара покойника. К Керенскому поехали втроем; кроме Дутова — Караулов и Аникеев, казачьи обер-офицеры.

Керенский нервно носился по кабинету, хрустел костяшками пальцев, громко сморкался в надушенный батистовый платок. В углу, в роскошном кожаном кресле, сидел мрачный Савинков. Увидев появившегося в дверях Дутова, Керенский ткнул в него пальцем, будто стволом пистолета, и выкрикнул истончившимся от переживаний голосом:

— Корнилов — изменник!

Дутов вытянулся, словно принял эти слова, как приказ к действию, ощутил, что внутри у него образовался мелкий пузырь, пополз вверх и застрял в глотке. Видеть нынешнего правителя России таким было неприятно. Керенский перевел взгляд на Савинкова, как будто хотел услышать его мнение о Корнилове. Савинков по-прежнему мрачно молчал. Керенский досадливо подергал уголками рта и сказал Дутову:

— Ваш совет должен принять однозначное решение: Корнилова объявить изменником, а Каледина [23] — мятежником.

Каледин — донской атаман, видя, что происходит в России, не дрогнул и поддержал Корнилова, потому и впал в немилость.

— Ваше высокопревосходительство, — Дутов обратился к Керенскому по военной старинке, как уже не обращались, отметил, что такое обращение премьеру понравилось, — я предлагаю сделать попытку примирения — чтобы и волки были сыты и овцы целы…

23

Алексей Максимович Каледин (1861–1918) — генерал от кавалерии. В июле 1917 г. на Большом Войсковом круге избран атаманом войска Донского. В октябре 1917 г. возглавил выступление донского казачества против советской власти, которое было подавлено. Застрелился.

— Интересно, за кого же вы меня принимаете, за волка или овцу? — неожиданно спросил Керенский.

Дутов смутился, сбился, Керенский покровительственно улыбнулся.

— Не смущайтесь, — сказал он, — поводов у вас для этого нет.

Караулов и Аникеев молча стояли в дверях, в разговоре участия не принимали.

— А что… В идее примирения что-то есть, — ожил Савинков, достал из самшитовой папиросницы, лежавшей на небольшом лакированном столике одну папиросу, привычно смял пальцами ее мягкий толстый мундштук. — Почему бы не попробовать, Александр Федорович?