Орфей

Я понял, что пора идти. Сема Арон. Мастерская, самим художником превращенная в сортир. Моя нетронутая машинка и горящая бумага без единой строчки.

– Благодарю за содержательный разговор. Простите, если не так что.

– Святой богомаз Андрей Рублев держал схиму молчания двенадцать - или четырнадцать?
– лет. А нарушил - и появилась "Троица".

– Подождем, - согласился я, - у Семы, значит, все впереди.

– Целые монастыри существуют, где послушники все до одного несут обет "нераствержения уст", - продолжал Кузьмич.

– Ну да, - сказал я как мог простодушно, - самый известный на данное время, кажется, где-то под Триестом. Местечко Монофальконе, по-моему? В Тезее еще.

– Иоанн Дамаскин, принимая постриг, поклялся не прикасаться к перу и бумаге, но также клятвы не сдержал. Написанную им панихиду поют и поныне.

Я решил, хватит. Пусть Кузьмич не столько про Сему говорит, сколько обо мне выведать хочет, это ж видно, но довольно с меня тонких намеков и состязаний в "кто умнее". Все-таки я не сдержался:

– Ту панихиду Дамаскин написал на смерть своего лучшего друга. И больше не писал ничего.

– Да-да, почтеннейший, вот ведь как случается... Вот и у Ксюши нашей бывают срывы. Не сдержалась, бедненькая, и из постоянного мощнейшего энергетика-репеллента вдруг на короткое время сделалась столь же мощным биоэнергетическим антрактантом. Вот к ней и полетели, хоть она и не переносит. Терпеть просто не может...

Не любит он новых словечек. Заморских названий. Сморчок старый. Здорово, как он мне ненавязчиво о каждом накапал.

– Что могут хотеть от столь неординарных людей люди вполне ординарные, но к власти приближенные? Знаний. Приемов. Воздействий.
– Кузьмич внимательно вглядывался в шар.

– У них получается?

– С чего бы это у них получилось? Они ж ординарные. Что у них есть? Власть. Деньги. И все.

– Скотт Фицджеральд однажды написал: "Богатые не похожи на нас с вами". На что ему было сказано весьма просто: "Ага, у них денег больше", А я от себя добавлю: и пристукнуть могут.

– Что вы, почтеннейший, кто же будет рубить голову курочке, про которую точно известно, что рано или поздно принесет золотое яичко. Что сейчас не несется - просто не сезон. Или корм не тот, или мало его. Убедительно?

– Убедительно. Я даже не хочу вспоминать о пользе лечебных диет вплоть до голодания, которые нам тут могут устроить. Или не могут?

– Как вы недоверчивы. Не стоит тревожиться, право. Живите одним днем, не задумывайтесь о будущем, вот и будет на душе спокойней.

Странно, но Кузьмич напомнил мне Правдивого сейчас. "Сегодня к Воротам не вызвали, живи и радуйся". Что-то в этом роде он мне посоветовал. Засунуть свой язык себе... В общем, не странно ничуть, это, похоже, культивируемый в Крольчатнике императив. Модус вивенди. При том, что все понимают, что - только на словах.

Кузьмич любезно проводил до самого порога, так что глазами рыскать по сторонам получалось не очень. Но особый вид чистенького стариковского уюта заметен в каждой мелочи. Как стоят тапки, как висит зонт с толстой роговой рукоятью. И запах такой бывает в квартирах стариков. Еще одна загадка. Насколько я могу судить, одинокие старые люди совсем не так опрятны. У Кузьмича кто-то наводит порядок?

– Да, мы тут люди немножечко странные, - сказал я.
– На обычный просвещенный взгляд. Какие-то непонятности вокруг нас происходят. Ладно бы попросту - показали тебе фотографию, ты лобик поморщил, пассы поделал, чертей погонял - нате вам, информация: труп находится там-то и там-то, преступник тот-то и тот-то, деньги и ценности зарыты под старой избой, как войдешь, направо семь шагов.
– Я хотел, чтобы последнее слово осталось за мной.
– Всем все понятно, даже браткам в кожанах. Экстрасенс, магия, в разряде объявлений под рубрикой "Разное", вход за углом, плата по таксе, такса сто баков. Так ведь нет же...

– Именно, почтеннейший, именно. Странные люди. Вот у красавицы нашей Ларисы потолок зачем-то мягким покрытием обит. Как в "мягких комнатах" в желтом доме. Отчего-то не стены, не пол, а только потолок.... Вы что-то о гороскопах спрашивали? Вы сами-то не Близнец ли, почтеннейший? А то ведь я, признаться, магические Таро на вас раскинул. Ну, доброй ночи, почтеннейший. Хотя какая ночь, утро на дворе.

На совсем светлом небе готовились спрятаться последние звезды. Апельсинная долька поблекла в вышине. Лев свесил лапу с мерцающим Регулом в когтях. Я разулся и пошел босиком, неся мокрые кроссовки. И кажется, не дорос еще с Кузьмичом в хитром змействе тягаться. Как и Наташа Наша, Кузьмич, похоже, получил от нашего разговора больше, чем я. С Наташей, тогда в столовой, у меня тоже было это чувство. А не удержался Кузьмич, в лучших традициях Крольчатника отлил пулю. Завернул поганку. Благородные звери у Киплинга употребляли эвфемизм: "Сказал то, чего нет". Или не у Киплинга, не суть. Как, спрашивается, он мог раскидывать Таро на меня, если подснимал не я и карту-сигнификатор вытаскивал не я. И вообще основным в магии Таро является сенситивный контакт желающего узнать судьбу и гадальщика. И тасовать должен был я. Я дошел до своего четвертого номера. Ступни леденило от росы. За спиной раздался множественный треск и скрип, шум многих падающих веток. Я оглянулся так быстро, что едва устоял на ногах. Увиденное напрочь выбило у меня мысли о домашних магических забавах с картинками.

***

Человек десять подростков играли в "килу". "Кила" - это небольшой тряпочный мячик, который делается из нескольких свернутых старых носков, а сверху для прочности засовывается в обрезок женских колготок. "Килу", у нее, впрочем, есть и другие названия, пасовали ногами, вставши в круг, и надо было не уронить. Вокруг шумели фонтаны, потоки машин, светя рубиновыми огнями, двигались с Моховой на Тверскую и вверх по Охотному ряду. От множества фонарей площадь, приподнявшуюся перед старым Манежем, над бывшей 60-летия Октября, было видно, как днем. Прилетевший звон курантов возвестил о полуночи, но народу не убавлялось. Все лавочки были заняты компаниями, мраморные фонтанные ограды облеплены парнями и девушками. Пили, пели, смеялись, звенели гитарами. Банки из-под пива и колы гремели под ногами, пластиковые бутылки и оберточный мусор лезли из пакетов в бессчетных мусорных бачках. Вился дым сигарет, попахивало "травкой". На ближайшей лавочке отвернувшийся в сторону парнишка в джинсовой куртке быстро скрутил купюру на манер папиросной гильзы, высыпал на подставленный кулак белого порошку и втянул попеременно ноздрями через бумажку. Откинулся, закрыв блаженно глаза. Черноволосая миниатюрная девушка в их компании показала на него пальцем через плечо, все засмеялись.

Вынимая под свист остальных в который раз угодившую в фонтан мокрую "килу", парень в лихо заломленной козырьком назад черной суконной кепке показал глазами на мужчину, который расположился на лавочке, стоящей спиной к огромной вытяжной тумбе, через которую снизу, с трех подземных этажей поднимался теплый воздух. Светловолосый, широкоплечий, в летнем бежевом костюме с искрой, он сидел здесь уже почти час, небрежно наблюдая за игрой подростков, лениво поглядывая по сторонам на отдыхающую, гудящую вечернюю молодежь. Один раз он закурил, и приметливый игрок в кепке увидел, как на крышке желтого металлического - золотого, что ль?
– портсигара полыхнул ярким огнем сверкающий треугольник. Отчего-то, несмотря на столпотворение, которое, впрочем, было здесь делом обычным, на лавочку к мужчине никто не присаживался. В летнем душном вечере он оставался один среди людей. В крупной руке появились четки из желтых же металлических шариков. Игрок в кепке просто еще мало видел этого густого жирного блеска, не то сразу бы догадался, что и перебираемые, тихо пощелкивающие шарики сделаны из настоящего червонного золота. Приятель игрока, в длинной клетчатой рубахе навыпуск пожал плечами и состроил физиономию, означавшую "Да ну его!..". Донесся через зубчатую стену одинокий мелодичный удар - Спасская башня отбила четверть первого.

Называющий себя Михаилом Александровичем Гордеевым словно очнулся от оцепенения. Зевнул, прикрывшись ладонью, встал с лавочки. Позади, на центральном возвышении, виднелся подсвеченный синий купол с бронзовым Георгием Победоносцем, и Михаилу представилось, как он выглядит изнутри карта России со множеством городов. Час назад, дав указания рыжему Мишке, он спустился с ним из ресторана, сошел по широкой беломраморной лестнице и через стеклянные двери казино "Оазис" вышел на площадь. Мишка убежал направо за угол, где у "Седьмого континента" его ждал в машине Геник. Михаил не преминул подковырнуть Мишку насчет привычек новых русских евреев. Он не договаривался с Мишкой о месте встречи и способах связи, как можно было бы ожидать в данной ситуации. Ему это просто не требовалось. На прощание Мишка махнул рукой. Живущая ночной жизнью площадь манила. Михаил медленно шел, лавируя в толпе. Он уже почти с трудом узнавал этот город, как с трудом приноравливался к Миру, в котором был рожден... когда? Пожалуй, определить это было бы нелегко. Разум давал четкую дату, но даже она ничего конкретного сказать не могла. В десятках систем времяисчисления только этого Мира она выглядела совершенно по-разному. Просто считать количество оборотов планеты вокруг светила тоже не годилось, поскольку то была лишь одна-единственная планета одной-единственной Вселенной одного-единственного Мира, а ему уже довелось побывать во многих Мирах, в том числе и таких, где нет Вселенной как понятия и космологии как науки. И очень, невообразимо долго он пробыл там, где нет самого Времени. Да можно ли вообще так говорить, ставить рядом "не существует Времени" и "долго"? Михаил курил на лавочке и усмехался. Начинались обычные схоластические дебри, когда пытаешься выразить на языке конкретного Мира нечто абстрактное, лежащее за его пределами.

Наверное, было ошибкой сохранить себе прежнее имя и прежнюю внешность. Но имя, как он сказал однажды здесь же, в этом Мире, ему было дорого как память, а возвращаясь в человеческое тело, он не желал смотреться в зеркало и видеть там незнакомое лицо. Пробовал несколько раз - отвратительное зрелище. Пусть уж будет, как привык, хоть и сопряжено с очевидными, и совсем немалыми, трудностями. Впрочем, и это не факт. Вряд ли осведомленный круг лиц, которых наверняка меньше десяти, но которые обладают достаточным влиянием, допустит, чтобы его фото пошло в чей-либо посторонний банк данных, от криминальной милиции до Интерпола и разнообразных контрразведок. Опять усмехнулся, доставая четки: тезка-Мишка прав, отдаляется он, вот уж и понятия не имеет, как здесь кого называть, какие ведомства упразднились, какие образовались, какие просто сменили вывеску в этой непрерывно бурлящей стране, которая, как всегда, хочет совместить несовместимое - сразу, чохом сделаться совершенно новой, оставшись вместе с тем тою же единственной и неповторимой, какой была. Отдаляется он? Да, и не вообразить тебе, Мишка, насколько далеко. Но и такие вещи, оказывается, не забыл. То есть сам пытается совместить несовместимое? Ему стало совсем смешно. С именем у него тоже не все так просто...