Орфей

– Не факт.
– нагло сказал я.
– Я их вообще не читаю, а тем более переводных. А этот наверняка с какого-то ихнего медицинского справочника передрал. А получил как за свое. Я-то знаю, как такие дела делаются. А с вами вот - что? Неважно выглядите. Плохо спали?

– Спал? Нет... впрочем, да. Что сейчас хорошо? Берите гренки.

Только речь коснулась его самого, Кузьмич тут же увял, сник, и боевого утреннего задора у него стремительно поубавилось. Черт побери, что же никто из них настолько не переносит личные вопросы? Даже самые безобидные? Я тут же возразил себе: ты их, что ли, сильно любишь, личные-то вопросы? Да не особенно. Но мне их тут пока никто и не задавал, в Крольчатнике. Один я суечусь-колгочусь, героический герой.

– Благодарю, Кузьма Евстафьевич.

– Погодите, я еще ряженки... нет, я сам вам налью, а то ж капнете только на донышко. Знаю я вас, деликатничаете не в меру. Что у вас с лицом?

– Я умылся с мылом.

Перед походом в сторону Наташи Нашей мне пришлось отнести наполненную тарелку на свой столик. Взамен я прихватил пустую. В жизни мне всего этого не съесть. Кружку с Кузьмичевой ряженкой я держал в руке.

– Приятного аппетита, Наташенька, и доброго вам утречка. Будьте добреньки, уделите забывчивому Альцхаймеру от вашего изобилия.

Опять-таки не спросясь, уселся за чужой столик. Наташа Наша судорожно проглотила. Робко кивнула. Несмело улыбнулась. А ведь я с ней вот так близко впервые. Личико у Наташи Нашей скуластенькое, смугленькое. Над губкой пушок черенький, за очками глазенки черенькие-раскосенькие. Буряточка какая-нибудь Наташа Наша, или там... друг степей калмык. А то и ныне дикий тунгус. Судорожно-робко-несмело. Очень может быть.

– По... пожалуйста.
– Сделала жест, будто хотела пододвинуть ко мне сразу все.
– Конечно. Берите. Раз так.. Я уже сыта.
– И покраснела.

– Да мне бы хлебушка только.
– Я бесцеремонно рассматривал ее в упор.
– Так-то мне надавали всякого. Народ у нас в Крольчатнике нежадный.

– А у меня салаты только...

– Хлеба не кушаете, фигуру бережете?

– Нет, я...

– Бросьте, Наташенька, голодания да диеты всякие - то глупость несусветная. Вот Мор, знаете? Который Томас. Ну, "Утопия", знаете? Он чувство насыщения ставил превыше всех наслаждений. Даже полового, представляете? Да и что вам себя ограничивать, у вас и так все в порядке, хай стандарт, Джейн Фонда-лук-алайк. Вы на Ларис Иванну взгляните. Лопает себе эклеры и в ус не дует. И правильно. Мор, он не дурак, что насыщение ставил перед сексом, хоть в его времена небось и слова "секс" не было. Когда он там, в пятнадцатом, да? В шестнадцатом, в начале? Что, было такое слово? Вот не подумал бы... А вы знаете, что он ставил на третье место среди всех физических удовольствий? Сперва, значит, покушать, потом любовь, а следом... Не к столу, конечно, будь сказано, но мы же люди взрослые, а это, согласитесь, любопытно...

Ох, несло меня, несло! Наташа Наша поеживалась и смугло пламенела, пока я ей подробно и со смаком перечислял не к столу будь сказанное у выдающегося английского гуманиста, основоположника утопического социализма. Сам, почти не заботясь о том, что там выговаривает мой язык, искоса поглядывал на вход. К неудовольствию моему, там пока больше никто не появлялся.

– ...значит, договорились? Да? Что нам мешает устроить маленький пикничок? Такой, знаете, на обочине жизни? И пускай присоединяются все желающие. Пусть цветет сто цветов, мы тоже люди нежадные... А послушайте, Наташенька, а пригласите вы меня в гости! Не-ет, Бога ради, ничего дурного! Стопроцентная порядочность. Но ведь скучно же так, право слово. Завтрак, обед, ужин, в самом деле, как кролики у кормушек. А мы посидим! Поболтаем! Я знаю уйму анекдотов. Например: идут в двадцать втором веке по Сахаре Рабинович и Иванов... Или давайте к кому-нибудь нагрянем? Давайте нагрянем?

– Это же запрещено, - отважилась пискнуть Наташа.

– Что запрещено? Кому? Кем?

– Ну, вы разве не подписывали обязательство?

– Никаких обязательств никому я не подписывал. Я, если угодно, вообще пишу с ошибками.

Расхотелось мне шутки шутить. В дверях появился-таки Юноша Бледный. Демонстративно отвернувшись от парочки в углу, прошел к столику, который всегда занимал, когда они с Ларис Иванной приходили порознь. Держался очень прямо. Я проводил его взглядом и вернулся к Наташе.

– Так кем и кому запрещено?

– Ну как же.
– Она окончательно потерялась.
– Ну, не так прямо запрещено, просто...

– Просто - что?

– Не рекомендуется. Общение не рекомендуется, кроме, ну, там, на обеде или... во время принятия пищи.

– Каз-зарма, - сказал я.
– А как же я вас с Ксюхой видел на дорожках? Прогуливались, щебетали о чем-то? Третьего дня с Семой на лавочке битых два часа в го резались?

– Это как раз можно. На улице.

– На улице можно, а в гости нельзя, получается, так?

– Получается... так.

– По-моему, маразм.

– Н... не знаю.

– Наташа, что же это за обязательство такое? Мне действительно ничего такого не предлагалось.

Наташа Наша сделалась совсем пунцовой. Пальчики ее замелькали, укладывая мне снедь на тарелку.

– Не знаю, - очень тихо и очень упорно пробормотала она.
– Может, не всем так. Крутое яйцо вам положить?

– Наташенька-а, - задушевно позвал я, - расскажите мне, пожалуйста-а. Я же по незнанию могу чего-нибудь не того наворотить. Или рассказывать тоже нельзя?

– Да, - ухватилась она за соломинку.
– Тоже. Вот, возьмите, это под соей. Вы любите соевый соус? Какао?..
– Увидев мою полную кружку, запнулась.

Не стал я ее больше мучить.

– Да нет, спасибо. Не сердитесь, Наташенька, нельзя так нельзя.

Пробормотав еще что-то, она выскочила из-за столика и пулей вынеслась из столовой. По-моему, даже на дорожку не пошла, сразу свернула в сторону.

Я прокурсировал до своего кораблика туда-сюда и отправился к Семе. Надо же, и зальчик-то не так чтобы велик, а ловко у меня выходит двигаться неспешными петлями. Теперь мне требовалась соль. Солонки на моем столе, сами понимаете, не было. И на всех незанятых столиках тоже. Недаром я караулил в кустах, когда замок в створках щелкнет и они сами собой чуточку разъедутся, чтобы заскочить раньше всех, пока меня не увидели. Забыл я вчера заказ сделать, как же. Кстати, утром сегодня еще раз убедился, что все в столовой происходит само собою. Автоматически. Или, если кому нравится, по волшебству. Черт, я не хотел сейчас об этом думать!

– До побачэння, Наташа! Нэв журысь, Наташа Наша!
– продекламировал я на всю столовую. На меня посмотрели. Правдивый покрутил пальцем у виска.

У Семы я не взял ничего. Во-первых, было уже некуда. Во-вторых, ел он что-то до такой степени невразумительное, чего мне наотрез не захотелось. Зато мы славно пожелали друг другу доброго утра, А как спалось, старичок? А ничего себе. А я полночи зубом, понимаешь, промучился, а в аптечке конь не валялся, у тебя что-нибудь имеется, или ты медикаменты тоже употребляешь? Ну, зачем ты так, старичок, зачем сразу - употребляешь... конечно, есть, анальгин, там, или трамадол, конечно. Хорошо, я тогда забегу после завтрака, лады? Н-нет, не надо, я лучше тебе сам. Да мне нетрудно зайти, старичок. Нет, ст-тарик, не надо, не надо, я сам тебе, мне тоже нетрудно, если хочешь, я прямо сейчас сбегаю. Да нет, спасибо, сиди, кушай, успеется...

В общем, ничего не вышло у меня с Семой. И признаться, все мои маневры мне уже надоели. Не хотят по-хорошему, придумаю им какой-нибудь героический поступок. Но пока - последняя попытка.

Я положил ладонь на плечо Юноши Бледного. Твердое плечо, крепкое, по субтильному, хрупкому общему виду Юноши и не догадаешься.

– Дружище, извините сердечно, позвольте солонку на пару секунд.

Произошедшее следом иначе как неадекватной реакцией не назовешь. Юноша дернулся, будто я по меньшей мере выстрелил у него над ухом. Твердое плечо совсем окаменело. Голова по уши вжалась в плечи и только потом неловко повернулась ко мне вполоборота.