Орфей
Шрифт:
– Сленг - это пить, что ли? Или колоться? А еврей - это Серафима?
– Ладно, Геня, я ему сам позвоню. Эк херово-то. Но вы с Леликом все равно молотки.
А объявился Мишкин шеф Михаил, ничего не скажешь, эффектно. Сидели под Новый год в "Тонусе", главной Мишкиной фирме. Сделку спрыскивали и вообще. Только свои. Ну, Лелик с Геником - это понятно, ну, еще там. И вдруг выходит. Из абсолютно пустого чулана даже без окон. И так вежливенько: Михаил Иванович? Тот самый? Рад встрече. Вы, быть может, меня помните?.. А глаза смеются. Да Мишка и сам, что греха таить, когда оторопь прошла... обрадовался, что ли. Какое там - до соплей рад был. И снова закружилось все. Как встарь. Вот почему он за шефом Михаилом побежал: надоело все. Девки, любимые честные женщины,
– Лелик, детка, ты адрес той чувы знаешь?
– Обязательно. Я тоже дежурил, смотрел.
– Дуй туда, пока пробок нет. Разбудим Спящую Царевну. Я к ней слова с того света приволок.
***
...и ты сделаешь то, что ОН тебе скажет. Потому что ОН - теперь один из НАС.
вспышка - цветы - дорога - зеленый газон - вспышка
Инна Аркадьевна Старцева, двадцати двух лет от роду, иногда думала, что ей уже тысяча лет, и за эту тысячу лет она прожила сто жизней. Даже если сделать поправку на ее весьма своеобразное холодное, но жгучее воображение - как ледяной огонь, - причины она имела. Сиротство. Интернат. Горький вкус подлинной жизни, который пришел лет на десять раньше положенного. Ранняя яркая красота, которую все чаще хотелось назвать проклятием. Цинизм, заменивший мечтательность. Ожог очень раннего и очень короткого замужества. Веселая жизнь после. Пришедшее, как взрыв, решение уехать, уехать, бросить все здесь, за что не зацеплена ни единым корешком, ни одним по-настоящему добрым воспоминанием. Яростные усилия для осуществления этого. И вдруг... Встреча с человеком, то есть не совсем человеком, даже не человеком совсем, но он был так хорош... Он и открыл ей, что имеет она здесь свои корни, рассказал и объяснил, что мир - это Мир, и чем он занят здесь, в этом Мире, и даже открыл ей истоки ее собственных, редких и необъяснимых видений о самой себе, о других людях, их и своем будущем. И многое она пережила с ним в дни, когда этот Мир, который он называл и своим, чуть было не рухнул. Он, этот человек, Мир спас. Она видела собственными глазами. Она присутствовала при этом.
Потом он ушел туда, откуда приходил и о чем никогда не рассказывал. Ей не хотелось вспоминать, какую роль в его уходе сыграла она. Что оставалось ей? Ведь Мир был спасен, и в нем надо было продолжать начатое. Она все-таки уехала в Америку с новым мужем. Нелегко было жить, сознавая, что только ты знаешь, что было бы с этим Миром, если бы не тот человек, пусть подчас он являлся и в нечеловеческом, жутком обличье. Только ты видела, что уже начало разрушаться. И как. Только тебе открылось даже чуточку вперед. Только ты сохранила об этом память. Она справилась бы с этим, она умела справляться. Но...
Она вернулась из Америки - страны мечты. Не пробыв там и полугода. Оставив уютный домик в университетском кампусе, горько недоумевающего молодого мужа, близкий грин-карт и положение "очаровательной супруги гениального математика из России". Вернулась, чтобы взвалить на плечи ношу исполнения решений неведомых ТЕХ, которые стали приходить ей в снах. ТЕХ, кто не допускает чужого в наш Мир, а нашего - в чужие Миры. Она только видела сон с паролем и встречалась с тем, кого ей называли или показывали. Ничего более. Точно так, как рассказывал тот человек. Она была лишь орудием, охраняющим эту частичку ее Мира. Деньги и условия, чтобы жить здесь не роскошно, но безбедно, ее уже ждали. Так сделали ТЕ. И то, что видения ее прекратились, тоже приняла как награду. Ничего светлого они не принесли ей в прошлом, ее внезапные и совершенно точные прозрения.
...Просыпаться Инне не хотелось, она
чувствовала, что еще рано. Но после сна с паролем обязательно наступало пробуждение. Ни в какую не отвертишься, лучше и не пробовать. Что-то еще ей мешало. Да это звонок... В дверь звонили настойчиво, хамски. Так себе позволяет только милиция. И братва, когда приходит вышибать долги. Инну охватило страхом от воспоминания. Когда-то она зналась и с теми, и с теми.Когда-то, но не теперь. Она отбросила шелковую черную простыню. Если не принимала у себя мужчину или ей просто не хотелось секса, она всегда постилала черное. Жутковато, но ей нравилось. Да и мужиков отпугивало какая любовь на черном? К себе она приводила редко, ее дом был ее крепостью. В дверь звонили.
Инна спустила голые ноги с высокой постели. Она всегда спала без одежды. Так рано мог заявиться только Роберт. У него наглости хватит. Натянула, переступая длинными ногами, узенькие черные трусики из глухих кружев, не торопясь закурила тонкую черную сигарету. Больше ничего черного не было в спальне Инны Старцевой. Белье и сигареты. Ее изящные узкие ступни утопали в шкуре белого медведя. Мебель цвета слоновой кости, стены - белый штоф. В дверь звонили. Она не беспокоилась за сон-приказание. Такие сны не забывались в отличие от обыкновенных.
Так, Роберт, это если из своих. А если нет? Посмотрела на часы восемь ноль одна. Отодвинув верхний ящичек столика с изогнутыми тонкими ножками, достала сверкающий никелированный пистолет. Выдвинула-вдвинула обойму, отвела ствол, поставила сектор предохранителя в боевое положение. По движениям понятно, что они ей привычны. "Кольт" велик, тяжеловат, но в руку ложится хорошо. Вспомнилось давнее: "Какой прок от оружия невзведенного? Все равно что от незаряженного". Тот же человек ей сказал. Тот же.
Не стала накидывать даже короткой рубашки, так и пошла, встряхнув роскошной гривой. Вот еще что черное было в спальне - Иннина бобровая, с серебряной сединой грива и крупные, очень тяжелые соски. Мужики балдели.
А нехороший человек, если он за дверью, в любом случае секунду потеряет, вылупившись, подумала Инна. А она успеет выстрелить.
– Кто?
– спросила, стоя чуть в стороне, надавливая ногой кнопку переговорника, отведенную под вешалку.
– Долго спите, Инна Аркадьевна, - сказал из динамика наглый голос.
Милиция. Менты. Не может быть. ТЕ так хорошо ограждали ее до сих пор.
– Что вам надо? Уходите, я не открою.
– Не тревожьтесь, я пришел не со злом, - сказал наглый голос.
– Я принес вам привет от вашего старого друга, Ивана Серафимовича. Может, вы лучше его вспомните как Михаила Александровича?.. Инна Аркадьевна, вы не ушли?
– Я... Да. Я сейчас. Простите, я не одета. Подождите.
"Кольт" она все-таки сунула в карман длинного, до полу, шелкового халата. Чтобы не оттягивал тонкую ткань, пришлось держать в руке. Да и спокойней все же. Хотя какое спокойствие, сердце колотилось у самого горла.
Вошел рыжий, с рыжими глазами. В отличной замше и драной каскетке.
– Инна Аркадьевна, вы в меня стрелять не будете? Михаил Александрович предупредил, что вы девушка решительная.
– Как... чем вы докажете, что это именно он прислал вас?
Рыжий тщательно закрыл за собой дверь и, по-прежнему по-волчьи скалясь, раздельно произнес:
– Вспышка. Цветы. Дорога. Зеленый газон. Вспышка. Где будем пить чай, Инна Аркадьевна? И покормили бы, а то я прямо с самолета - к вам.
***
До станции Тучково он доехал, голоснув на шоссейке. Смешался с ожидающей толпой на платформе. Под выходной народу много. Он даже взял билет в прохладном зале из окошечка кассы. Ему вдруг захотелось быть как все. В тамбуре пригородной электрички, которые не стали чище с тех пор, когда Михаил Гордеев, понятия не имевший обо всем, что ему предстоит, ездил в таких же, он прислонился к дверям с выбитыми окошками и стал глотать горячий воздух. Но ощущение прелести этого Мира уже прошло. И оно посещало его все реже. Все реже, появляясь здесь, он ловил себя на мысли: я дома. С этим ничего нельзя было поделать. Он понимал.