Орфей
Шрифт:
– Так сразу и не перескажешь всего, о чем мы с ним говорили, Кузьма Евстафьевич А вы подглядывали, значит, всей честной компанией? По привычке?
– Что вы говорите, Игорь, - вздохнула Ларис Иванна, - мы, например, с Вовиком просто вышли подышать. Ночь так чудесна.
– Чудесна, Лариса, лучше слова не подберешь. Но и чудеса кончаются. Предлагаю - по домам. Отчет завтра. Доброго сна всем.
Мне не хотелось их видеть. Только не сейчас. Я знал, что это пройдет, но сейчас мяе были отвратительны их ожидающие лица. Кролики получили новые клетки, в кормушки засыпан корм, а теперь они еще хотят жвачки для ума. Сема с Бледным затеяли спор о том, как это получалось, что кто бы
Кстати, друзья, мне сейчас пришло в голову - ведь мы обязаны этот огонь сохранить!" - "Навроде Олимпийского?" - "Ну да! Он будет залогом и символом для нас..." Я еще немного посмотрел из темноты на полыхающие языки. Отсюда было хорошо видно.
Меня догнали шаги. Я узнал их и остановился.
– Что скажешь?
– А у тебя красивая жена, Игоречек. Славный чижик. Ты за ней ездил? Где ты ее нашел?
– Ты не поверишь, где я ее нашел.
– Наш Кузьма Евстафьевич правду говорит?
– Насчет чего?
– Насчет того, что тот... ушел насовсем?
– А ты его не знала?
– Так, видела. Один раз. У меня были кое-какие неприятности, он помог выпутаться. Зато потом засадил за колючку.
– Но помог же. Между прочим, костер разжигал я, так можешь Кузьмичу и передать. Обыкновенными спичками.
– Хочешь хохму: Володька тут обжечься умудрился. В первый вечер тоже Лариске костер разводил. Сейчас удивленный...
– Я тоже удивленный. Надо же.
– А тут колючки нет. Я в лес ходила.
– Мне говорили.
– Муравейник нашла.
– И как?
– Так... Спокойно. Молча. Ты что на месте стоишь, не хочешь, чтобы я тебя до твоей провожала?
Костер остался в стороне, не подсвечивал, и уже чувствовалось, что вот-вот начнется рассвет. Ксюхина шея белела в темноте. Волосы она подколола высоко, и за ухом у нее чернела большая, с земляничину, родинка. Я ничего не сказал. Я знал уже давно, просто она, рассказывая тогда, подставила мне другое ухо.
– Да, - сказал я твердо.
– Не хочу.
За лесом послышался рокочущий звук. Он переместился на небо, и я почти сразу нашел вспыхивающий-гаснущий игольчатый огонек.
– Маньяк пролетел...
– Это вертолет. Откуда здесь быть вертолету? И так близко.
– Не туда ты смотришь, Игоречек. Ты на небо смотри выше, а не повдоль. Звезды падают. Вот еще одна...
Быстрый штрих прочеркнул по Кассиопее.
– Желание загадывай.
– Не-а, Игоречек. Не полагалось на Руси на падучую звезду загадывать. К несчастью считалось это. И от человека того, который видел, и от места того бежать надо было без оглядки. А на звезду так и говорилось - "маньяк" - Маньяк пролетел. Не одни вы с Кузьмичом образованные. Звезда упала значит, кто-то умер.
Шум вертолета гудел уже далеко. А Ксюхина шея - совсем близко. Маньяк пролетел. Умер кто-то.
– Игоречек...
– Извини, Ксеня. Я хочу побыть один.
...Я упирался лбом в крутой бок Дома, и это было даже не очень больно.
Может быть, все именно так и должно было кончиться? Может быть, жизнь наша - это сплошные переезды из тела в тело, из Дома в Дом, из Мира в Мир? Может быть, если нужен кто-то, кто помогает нам, кто перевозит, тасует наши души средь Миров,
чтобы сохранились Миры, чтобы было, куда душам переходить, то нужен и тот, кто станет якорем своему Миру? И каждому ли дано перейти в следующий Мир?Перевозчик появляется, не спрашивая согласия Мира, и уходит, не ожидая благодарности. И если делает что-то сверх необходимого для живущих, то лишь из любезности, и не по обязанности. И за сделанное его нужно вспоминать добром, а за пропущенное не укорять. Пусть даже точно знаешь, что больше тебе никто помочь в твоем Мире не может. И не сможет никогда, потому что пока жив ты, Перевозчик здесь больше не появится.
Разве не привык ты уже надеяться лишь на самого себя? Разве не это было главным всегда в твоей работе? Деле твоей жизни? Разные жизни в твоем Мире, и разные в них дела.
А что не увидеть тебе Миров других и не измыслить даже - то не горюй. В этом тебе возвращено все, чтобы отыскать то самое счастье, про которое всем известно и которого ни у кого нет.
Или создать, как ты это умеешь, Певец, верно?
Дверь скрипнула, и звук я ощутил как хрустящий вкус. Ослепительная темнота вдруг запульсировала в такт ударам сердца. Бледно-голубой шершавый звон, источая запах лаванды, сопровождал каждое движение. И как пароль, известный одному лишь мне и еще ТЕМ, кто мне его прислал, прозвучало зелено-рыжее: "О, Эжени".
Милый, ничуть не смешанный синестезией с чем-либо посторонним голос сказал:
– Ты?.. Гарька мой, Гарька. Что же ты стоишь на пороге? Входи скорей. Что ты здесь делаешь? О чем ты думаешь?
о Перевозчике
услышал я и повторил, чтобы это было слышно и понятно в Мире:
– О Перевозчике.
Эпилог
Сегодня 1 января 1999 года. Первый день последнего года тысячелетия. Условность, конечно. И уже ошибка - следующий век начнется не через год, а через два, не 1 января 2000-го, а 1 января 2001-го. На то он и первый год, чтобы с него начиналось. Но пусть уж останется так.
Зимой мои солнечные часы перебираются с книжных полок на бок печки. В Доме очень светло от яркого дня за окном и пахнет елкой. Я сам ее срубил и поставил вчера, а Ежик нарядила. Она что-то делает в прихожей. Надо сказать, чтобы меньше возилась на холоде, простужаться ей совсем ни к чему. Этот год должен быть для нас счастливым - ведь в нем сплошные девятки.
Новые коттеджи укрыты свежим толстым слоем снега. Из окна с моего рабочего места мне видны только три, но я знаю, что и четыре других тоже. Снег блестит и искрится. Меж домами он также нов и нетронут, за исключением второго отсюда, где жила Ксюха и перебравшийся к ней после того, как остался один, Юноша. Эти уехали последними, но и там едва намеченные тропки почти сглажены прошедшими за декабрь снегопадами.
Да, они разъехались. Все. Я так им ничего и не сказал, только следил, чтобы никто из них не покинул наш лес с Домом раньше известного одному мне срока. Проще всего было с Кузьмичом, так как его дата была самой первой и прошла благополучно еще летом, когда все тут утрясывалось и никто ничего толком не понимал. У Кузьмича оказались родственники, которым он просто позвонил. Не сказал бы я, что крупные коллекционеры и их близкие имеют сильно роскошные выезды. Скромный "мерседесик".
Зато за Ларис Иванной прислали целую кавалькаду. Ее Марика я так воочию и не увидел. Сему, при котором безотлучно пребывала Н.Н., пришлось до середины октября поить, но в меру. Юноше я самолично еще раз разбил физиономию, когда он взъерепенился и заявил, что тоже здесь сидеть не намерен. Мне пришлось действовать одной левой, но с ним я справился. Пообещал, что Новый год он может встречать где ему заблагорассудится. А на душе было скверно.