Организация

Сновали, правда, еще сомнения, неизбежные там, где блещет аналитический ум, забрасывали червячка: отчего же это информатор, о существовании которого он успел почти позабыть, позвонил именно ему? Лампочкин давался диву. Но кто постигнет логику информаторов? А с другой стороны, вполне оправданным и целесообразным выглядело, что этот человек, глубоко законспирированный, забытый, как бы умерший и похороненный давно, внезапно напомнил о себе: речь шла о спасении Родины. В такие минуты мало кто думает о себе. И информатор думал не о том, что его внезапный рывок и выброс из забвения может кому-то показаться неуместным или даже смешным, а о необходимости посеять тревогу в сердцах бдящих на страже отечественного покоя и порядка.

– Организация, Бог ты мой, Организация с большой буквы, - бубнил Лампочкин прелестным летним деньком.
– Возможны ли такие масштабы лжи, фальсификации, чудовищного лицедейства, ненависти к правде и праву избрателей на свободное волеизъявление, неуважения вообще к людям как таковым?

Издали заходили тучи, чтобы покрыть небо над отечеством, а он был отменно вымыт, выбрит, выхолен, был удивительно хорош в своем расцвете сил и талантов. Не знал он, чему радоваться, чему огорчаться. Радоваться удачному выходу на след, не огорчаясь попусту лютостью дьявольского желания некоторых втереть очки народному большинству? огорчаться ли из-за нечеловеческой злобы неких отщепенцев, не радуясь солнышку, которое улыбнулось следователю да сунуло ему в руки звено в цепи, в большой цепи преступлений, чтоб вывел он на чистую воду злоумышляющих? Информация, что и говорить, скупой была. В Нижнем, затверживал Лампочкин, готовясь предстать с докладом перед начальством, существует Организация, - дал эту информацию к размышлению агент Р., по странному стечению обстоятельств давно считавшийся отошедшим от дел или даже покойным. Организация готовит своего Президента страны. Вопрос к агенту: а ты не сбрендил часом? Агент Р. клянется и божится, что говорит чистую правду, что информация его отличается воздержанием от домыслов и большой степенью содержательности. Следующий вопрос: как это происходит, то бишь подготовка Президента? А вот так. Трудно поверить, - рапортует своевременно воскресший из небытия агент, - но Организацией предумотрено и устроено все, чтобы создать полную иллюзию проведения честных, демократических выборов, совершенно противоположных тем, которые и впрямь собираемся всенародно провести мы и которые, по обнародовании итогов голосования, якобы подведенных в Организации с особой тщательностью и максимальным приближением к истине, должны быть попросту вычеркнуты из народной памяти как небывалые. Этим сказано все, но в порядке комментариев, которых в наше сложное и противоречивое время требует, к глубокому сожалению небогатых умом людей, то или иное воплощение всякой значительной идеи, следует все же добавить, что сотрудниками Организации, словно какими-то обезумевшими чаровниками, воссоздан собственный центральный избирательный комитет, куда поступают липовые документы сначала на кандидата, а потом уже и на Президента, будто бы избранного в каких-то не то чтобы совсем вымышленных, но в свете сказанного бесспорно перевранных, превращенных в нечто смехотворное и практически невозможных округах. Гигантский этот блеф, еще не сказавший свое последнее слово, которое, как можно судить и сейчас, будет роковым для судеб нашей страны, но уже запущенный на полные обороты, заслуживает многотомных увлекательных описаний и более того - пространного философского осмысления, но мы, за неимением достоверной информации о таинственном ордене изобретателей Президента, вынужденны ограничиваться звучащими несколько риторически вопросами: неужели? возможно ли? И не в последнюю очередь возникает вопрос: кто он, этот будущий Президент, и почему он должен взять власть над нами не путем свободной реализации ценой огромных страданий и потерь добытого нашим народа избирательного права, а по праву насильника и обманщика, которое в подобном случае едва ли посмел бы присвоить себе даже и сам лукавый?

О себе же скажу в кратком заключении, - как бы подводит итог своей жизни агент Р., - что я уроженец Нижегородской губернии, вырос на священных для всякого русского берегах Волги и не иначе как на них, благословенных, умру. В моей родной губернии нет ничего дутого и смешного, она не глядится в кривое зеркало. А между тем злокозненными дело представлено таким образом, что-де именно глядится. Судите сами. Округ. Нижегородский избирательный округ. Что может быть достовернее, куда еще больше реализма, чем все эти баллотировочные урны и напряженные лица наблюдателей от партий всех мастей? Чей изощренный ум придумает сказать, что это липа? Аккуратно и добросовестно собираются подписи в поддержку того или иного кандидата, поливаются грязью недостойные быть избранными и на вершину заслуженной славы возносятся мудрейшие, затем, глядишь, с упоением изучаются знающими свое дело мастерами бюллетени, испещренные судьбоносными закорючками избирателей. Но покуда существует Организация, все это, увы, фикция. Небыль. Мол, никто не собирал ни подписей, ни бюллетеней. Потому что у Организации свой Нижегородский избирательный округ, и там-то и происходит все то, что мы, в простоте душевной, принимаем за действительность свободного волеизъявления. А делов-то - много ли? Некто бросает на бумагу росчерк пера - и готово: мнимая, изображенная в воображении, кривозеркальная Нижегородская губерния избрала того, о ком вчера еще и слышать ничего не слышала!

Мы сидим сложа руки, мы беспечно играем в вольную и благоразумную жизнь, - кричит, неудержимо срывается под занавес на душераздирающий вопль информатор, - а где-то, и не где-нибудь, а именно в недрах Организации фабрикуется, растет как на дрожжах и ждет всенародного избрания таинственная и, может быть, не лишенная сверхъестественных черт фигура Президента!

Лампочкин в кабинете, аккурат под его ранг, пожалуй, обустроенный в разветвленных недрах прокуратуры, хватался за голову. Тебе говорят: вот твой новый Президент, ты сам за него проголосовал; а ты об этом человеке в первый раз слышишь. Неправда! подтасовка! фальсификация! впору посмеяться над самозванцем! Ан нет, вот документы, вот подписи, вот печати, все оформлено как полагается. Не поспоришь. А если спорить, то с кем? Идеально задокументирована и оформлена воля народа. Охотник, небезызвестный, на стенах снискавший знаменитость, уже не чешет затылок в простодушном изумлении, а разводит руками, барахтаясь в брехне с однозначным стремлением не погрязнуть в ней, но и никуда из нее не выбраться. Кабинет у Лампочкина хороший. Как и всякий человек, ставящий службу превыше всего, ибо только она дарует ему священное право чувствовать себя человеком, головой отвечающим за благополучие Родины, Лампочкин часто путает кабинет с собственной своей квартирой, с семьей, с женой, которой у него, может быть, и нет, с пушистым котенком, нежным хозяином которого он где-нибудь да является, с грязными носками, впопыхах сунутыми в карман пальто, с перчатками, надетыми по-рассеянности не на те руки, с водкой и похмельем, с льдистым рисунком на окне дачи, со сменой времен года за окном, с тем, что за окном уже вовсю теплит и искрит лето. Распростирается следователь на удобном диване, вытягивает длинные ноги, закладывает руки под голову, устремляет в потолок задумчивый взгляд, своим выражением граничащий с неоскорбительной прострацией отдыха. Лампочкин еще не понимал, и даже не знал, поймет ли когда-нибудь, всей технологии авантюры, поведанной агентом, но чувствовал, что столкнулся, вошел как бы в интимное соприкосновение с умом высшей пробы, похоже, умом коллективным, прекрасно организованным и дисциплинированным, универсальным. Вот уж воистину нигде так, как в этом уме, не уместна мысль: кто не с нами, тот против нас. А как же иначе, при такой-то организованности! А Лампочкин своим по-человечьи слабым, ограниченым и как будто обыденным умом не в состоянии был даже, сообразуясь с этакой величавой мистерией, толком прикинуть, с кем он, по чью сторону баррикад. Такой случай выдался. В самом деле. Окажись он не в прокуратуре, а в Организации, разве ж посмел бы не подчиниться, протестовать, думать что-то противное ее уставу, разве посмел бы хоть на шажок нарушить царящий в ней порядок? Но он постоянно оказывается в прокуратуре, а не в Организации, и законность, на страже которой он несокрушимо стоит, заставляет его в естественном порядке всей душой ненавидеть бесчеловечную выдумку изощренного ума. Заключалось нечто шаткое и сомнительное в такой его позиции, закрадывались мысли о нравственной стороне дела (какого, впрочем, дела, собственно говоря?), а о нравственности и ее проблемах, об этике и этических вопросах Лампочкин умел думать лишь обрывочно, вскользь, с быстротой молнии проскакивая мимо чего-то важного, основополагающего. Был в его мыслях обрывок добра и был обрывок зла, и к жизни они не имели заметного отношения. В прокуратуре у них все так думали, с головой уйдя в решение практических вопросов. Спасение, возвращение к устойчивости и размеренному образу жизни видятся единственно в рассуждении, что никакой Организации на самом деле нет. Любая уборщица прокуратуры рассудит так. Если всенародно избранному Президенту неоткуда взяться, пока его действительно не изберет народ, то откуда же взяться организации, объявляющей такого мифического президента избранным? Но следовательское нутро чуяло: после выборов поздно будет оспаривать и сопротивляться, мандат у... этого (страшно вымолвить)... будет справный - комар носа не подточит.

Надев носки вместо перчаток и перчатки вместо рук, на ходу погладив пушистую кошачью шерстку, Лампочкин поспешил в кабинет Примерова, своего непосредственного начальника. Там всегда идеальный порядок. Начальник спит, скромно подложив под щеку кулачок. Ни подушек тебе, ни перинок взбитых, ни простынек крахмальных. Грубо сколоченный стол, и на нем добрая порция вина в деревянной чаше. Примеров, он записной спартанец. Он уже дослужился до заместителя прокурора, этот Сеня Примеров, теперь вот выслушал подчиненного Лампочкина и долго молчал. В какой-то момент Лампочкину показалось, что чиновный Сеня с непосредственностью большого начальника пошлет его куда подальше. Дружба дружбой, а про разные высосанные из пальца заговоры ты мне не гони, лапшу на уши не вешай, скажет старый, прожженный и прокуренный большим житейским опытом и убеленный благородными сединами офицер. И демонстративно уклонится от обсуждения важного для будущего отечества вопроса, поднятого Лампочкиным на должную высоту. Примеров так и хотел поступить, но взял себя в руки. Все эти седины откинул за ненадобностью в дружеской беседе и кичиться бывалостью своей не стал. Между ним и Лампочкиным давно прекратили существование какие-либо секреты, и сказал Примеров:

– Я знаю об этом.

Ошарашенный поплыл Лампочкин в изумлении.

– Только ли потому, что знаешь наперед все, что я скажу?
– бормотал он словно в забытьи.

– Не только, хотя и поэтому тоже... Но есть приказ пока ничего не предпринимать.

– И там действительно готовят Президента...
– начал было пораженный Лампочкин.

Примеров нетерпеливо перебил:

– Очень может быть. Только ситуация в настоящий момент такова, что нет и, судя по всему, быть не может у нас с тобой оснований, с одной стороны, входить во все это как в отнюдь не пустяк, а с другой, проявлять естественную в подобных случаях озабоченность.

– Все это, выходит, еще только слухи?

– Отнюдь нет. Боюсь, не слухи, Саша. Но нас с тобой это дело не касается. Понял?

Лампочкин кивнул. Он находился уже на высокой стадии подготовки к тому, чтобы вместить и переварить информацию, получаемую от начальника взамен той, которую получил было от нижегородского агента. Дело касалось его и, конечно же, Примерова оно касалось тоже. Но приходилось мириться с запретом касаться его. Долговязый и членами тела сумбурный Лампочкин удрученно бродил из угла в угол. Заходя невзначай туда, где велик был риск нарушить табу, он как ошпаренный бросался назад, на вычерченную вышестоящими полосу безопасности. Примеров, круглый и прозрачный, как мыльный пузырек, добродушно посмеивался, наблюдая за ним.

Примеров побарабанил пальцами по столу. Тошно ему было служить в атмосфере ужасных заговоров, с которыми законодательная, исполнительная и судебная власти но вслух, но внятно запрещали бороться. Сиди и смотри, как заговорищики оплетают страну гибельной паутиной. Он посмотрел в окно на сверкающие солнечными бликами стекла по-московски густого, пузатого дома напротив.

– Я все чаще и чаще спрашиваю себя, - сказал Примеров невесело, - а не выйти ли уже на пенсию? Отпустят, чувствую, что отпустят, поперек горла моя честность всему этому жулью стала, наскучил я им, терпят через силу. Я им кажусь оголтелым. А какой же я оголтелый? Я неистовый, это верно, но моя неистовость, она от сознания долга и чести офицерской, от приверженности идее высшей справедливости, которую впитал я вместе с молоком матери. Иной раз в глаза улыбаются негодяи, упившиеся кровушкой простого и трудового народа, а за спиной скалятся волками. Шакалами воют, ожидая, что я падалью обернусь. Еще, чего доброго, и впрямь обернусь.

Скупо всплакнул невольник чести.

– Не обернешься, Сеня!
– с чувством крикнул Лампочкин, всегда и во всем бравший сторону своего друга.

– Обернусь, если они решат со мной покончить. А уйду на пенсию - так и у них гора с плеч. Большое это, Саша, было бы для них облегчение. И я бы шкуру свою сохранил. Жить все-таки хочется. Боюсь, они мне шею свернут. А разве плохо быть пенсионером и Москву оставить, как считаешь? Я бы в огород с головой ушел, взращивал бы всевозможные полезные культуры. Ты представь себе в своем воображении, как прекрасным днем вроде нынешнего посещаешь меня в моем дачном уединении, а я тебе фрукты-овощи на стол вываливаю в баснословном изобилии - ешь, Саша, наслаждайся дарами природы, гость дорогой! А для кровопийц и масонов этих я вывешу на воротах табличку: не подходи! здесь Русь исконная, земляная торжествует! укусит!

– Я, Сеня, таких замечательных праобразов нашего нынешнего неожиданно скверного существования не пробовал, но чувствую, что от твоих аллегорий веет величайшими истинами, - сказал Лампочкин вдумчиво.
– А все же ты с мечтами такого рода не торопись. Если ты на пенсию выйдешь, меня, может, поставят на твое место, и тогда ко мне все твое наследство перейдет. Мне это не с руки. Я практик, а не теоретик. Сидеть в этом кабинете и вычислять, свернут мне шею или нет, такое, знаешь, меня не прельщает. На улице где пулю принять - это совсем другое, это поэзия и практически готовая песня. Единственная задача, не всегда исполнимая, - успеть ее до конца вытянуть. Но в любом случае это, с моей точки зрения, геройская смерть. А разыгрывать на твоем месте фарсы цыпленка, которому вот-вот головенку своротят набок, я, извини, Сеня, за грубую прямоту изложения, никак не согласен. Стало быть! Сиди тут и отдувайся сам.

Примеров прислушивался к доводам своего подчиненного и находил их разумными. Как не залюбоваться таким выкормышем, все равно что сыном? У него яркая биография, исполненная умного деланья. Примеров и любовался, подперев шарик головы как бы округленным боксерской перчаткой кулачком. Переходили они к обсуждению текущих дел. Живо складывалась подобающая оценка похождений Никиты в Нижнем, о которых доносил кое-что тамошний информатор, сам к оценкам неспособный. С какой стати парень подался на Волгу? Полусвинков, создавая "Эврику", всеми святыми клялся секретов от прокуратуры не иметь и слово свое до сих пор держал, а тут явно недоговаривал, выкручивал для племянника некую секретность. Полусвинков племянником не мог нахвалиться своим, а раз так, напрашивается вывод, что в Нижний он послал его не за пустяком. Не с Организацией ли это связано?