Орхидеи еще не зацвели
Шрифт:
— Однако ее мужу кто-то сообщил об этом свидании. И ее муж, человек ужасно ревнивый, а в еще большей степени эксцентричный, решил вмешаться.
— Что же в этом эксцентричного? — удивился Генри. — Я бы тоже вмешался на его месте. Я бы сам все узнал, жену запер, да и пошел разбираться.
— Это все так, но, видите ли, он оделся… ммм… — Не находя достаточно емких слов, я громко и повелительно хлопнул в ладоши. Тут же явился пупсик Бэрримор.
— Бэрримор, будь добр, принеси-ка сюда портрет Хьюго Баскервиля.
Двухметровый откормленный зайчик метнулся кабанчиком и тут же приволок
— Но это же Лайонс! — воскликнул инспектор, тыча пальцем в портрет.
Все столпились возле бородатого Бэрримора, героически застывшего с выпяченной губой и тяжелым портретом в руках, ни дать ни взять крестьянин в русской опере «Смерть за царя».
— Действительно вылитый! И как мы не замечали! Ну да, ведь он Баскервиль, и к тому же он Хьюго, — зашебаршились они.
— Неудивительно, — сказал Грегори, более материалистически настроенный, чем остальные братья, — ведь он реставрировал эти портреты перед приездом сэра Чарльза.
— Короче, вот так оделся Хью Лайонс перед тем, как идти в Баскервиль-Холл. Все, Бэрримор, можешь уносить.
Пупсик так же безмолвно унес портрет. Мне показалось, что он избегает произносить реплики; я, впрочем, без реплик этого волосатозадого котеночка мог вполне безболезненно обходиться достаточно долгое время. Может быть, это игра воображения, но когда он покидал комнату, мне показалось, что у него из головы торчат рога, так что он у нас теперь не только котеночек, а еще и лосеночек. Или олененочек. Что-то сохатое. «Ну знаешь, братец, — подумал я ему вслед, — надо было раньше в своих бабах разбираться. Я-то тут при чем, Бэмби?»
— У Лайонса действительно есть такой костюм, как на портрете, я его сам в нем видел, — подтвердил Генри.
— Когда? — не без яду уточнил я, все еще мысленно подбирая нежные словечки к Бэрримору. Бросая ретроспективный взгляд из тьмы грядущего на этот разговор, я склонен думать, что тема яда прозвучала впервые именно в этих мыслях.
— Вчера, на болотах. Да что ты спрашиваешь, ты же тоже там был, — удивился Генри.
— Ты говорил, что ничего не помнишь.
— Уж это я помню. Но хватит приставать ко мне со всякими глупостями. Рассказывай скорей свою версию, что ты ходишь вокруг да около!
— Ладно, бог с ним. Итак, Лайонс, обладая значительным сходством с портретом Хьюго Баскервиля, к тому же одетый, как он, и взяв с собой Гинефорта…
— Какого еще Гинефорта? — хором спросили Мортимеры, они же ничего не знали!
— Собака его. Черная, здоровенная, как бычок-двухлетка, — охотно пояснил им Генри. — Чертовски похожа на адского пса, да еще и во рту лампочка.
— Зачем? — раньше остальных спросил Питер. — Зачем лампочка?
— Ну, вы же знаете Лайонса!
— Знаем, — печально сказал Шерлок. — Дальше!
— И вот Лайонс достигает калитки, за которой прохаживается сэр Чарльз. Собака вырывается вперед и привлекает внимание жертвы. Затем сэр Чарльз видит Лайонса, которого, разумеется, принимает за Хьюго Баскервиля, в ужасе бежит…
— А почему он бежит на болота, а не по направлению к замку? — спросил Шерлок.
— Потому что
собака зашла сзади! — азартно посверкивая глазами, объяснил Питер.— А, ну да. Ну и что, от этого умирают?
— Конечно.
— Сэр Чарльз был человеком отважным, — напомнил Юджин. — Он бы не испугался какой-то собаки с лампочкой.
— А, ну да, ну да, — отозвался Грегори, — он об этом рассказывал очень красиво.
— Человек может, например, подраться с оборотнем, через пять минут едва не попасть в зубы к адскому псу, все это воспринимать с легкой улыбкой, а потом испугаться обычной лошади, которая выглянула из кустов, — вставил я, но меня никто не стал слушать.
— Ты думаешь, все это россказни? — спросил Шерлок у Грегори. — Но ты же всегда говорил, что в собаку бы он запустил сапогом!
— Я это говорил потому, что хотел сбить с тебя идиотскую полицейскую спесь.
— Надо же, какие у тебя возвышенные мотивы!
— Но ты же не хотел думать, отчего на самом деле умер сэр Чарльз.
— А что тут думать? Все ясно — он испугался.
— Мне это сомнительно.
— Ты же сам только что сказал…
— Нет, по уровню храбрости испугаться, конечно, он мог. Просто мне кажется, что с трупом что-то не то. Скажем, выражение его лица не отражало картины испуга, вот, собственно, что меня здесь смущает.
— А что оно отражало? — язвительно спросил Шерлок.
— Отражало то лицо, чем садятся на крыльцо! — запел Питер. Божий человек, он что пьяный, что трезвый.
— Его лицо могло отражать, например, отравление каким-то малоизвестным или синтетическим ядом, воздействующим на сердечную мышцу, — серьезно сказал Грегори, резко контрастируя с беззаботным Питером. — С этим трупом определенно что-то не то.
— Как это? Как это не то? — воскликнули все мы в одном порыве. — А вскрытие?
— Некоторые яды быстро расщепляются… Вообще там сложно, тело было замерзшее, сердце могло остановиться даже и от переохлаждения, только тогда труп лежал бы в позе эмбриона, а не лицом вниз.
— Да? — воскликнул я. — Как интересно! Неужели эмбрионам холодно?
— Вообще я терапевт, а не паталогоанатом, — продолжил Грегори, не интересуясь ни эмбрионами, ни новорожденными (представляю, как ему надоела эта тема в разговорах с мисс Адсон при виде очередной четверни, мол, давайте оставим вот этого). — Но мне позволили присутствовать при вскрытии, и я много чего там наслушался. Например, что от холода может быть раскроен череп. Я-то сначала подумал, что это кто-то его стукнул по башке, но кто? И где следы? Где орудие? Чуть не свихнулся. А вот что касается яда…
— Мне Джордж ничего об отравлении не говорил, — заметил Шерлок.
— А ты спросил, сильно оно ему надо? — в ответ осведомился Грегори.
— Может быть, действительно не надо. Но, однако же, яд, пусть даже и малоизвестный, не объясняет открытой калитки, — заученно сказал Шерлок.
Действительно, такое отравляющее вещество, которое самостоятельно открывает и закрывает калитки, я надеюсь, еще не открыто, а если его откроют, то видимо, сразу же и закроют.
— Калитка была открыта, потому что сэр Чарльз ждал Лору, — напомнил я, чтобы внести ясность в этот вопрос.