Орлеан

— И что дальше? — спросила трубка.

— Я хочу узнать ваше мнение об Америке.

— В каком смысле?

— Ну, это свободная страна?

— А почему вы об этом спрашиваете именно меня? — с раздражением заметил Лев Давидович. — У меня что, других дел нет, чем отвечать на подобные вопросы?

— Потому что вы жили в Америке, а я нет, — смиренно выдохнул Ленин.

— Мерзкое полицейское государство, — объяснил Троцкий. — Америка не актуальна. Ее скоро не будет.

— Гм… — пробормотал Ленин, бросая тревожные взгляды на своего посетителя, который слегка заскучал, потому что не понимал существа разговора на неизвестном ему языке. — Что же с ней случится, с этой Америкой? Может, ее смоют волны мировых океанов?

— Там будет социалистическая революция, — сказал Троцкий голосом школьного учителя, который объясняет двоечнику элементарный вопрос. — И они все перебегут к нам.

— Гм, гм… Вы думаете, там такой сильный пролетариат?

— А разве у нас такой сильный пролетариат, чтобы совершить то, что мы совершили? — Здесь Лев Давидович слегка сорвался на фальцет и пустил в трубку петуха.

— Не думаю. Пролетариат у нас глупый, неразвитый, — осторожно объяснил Ленин, стараясь не выходить из себя. — Он неаккуратен, ленив, продажен. Он не видит дальше своего носа.

— Именно. А все состоялось именно потому, что у нас есть вожди, — нехотя сказал Троцкий. — Такие, как вы, Владимир Ильич, — добавил он уже совершенно упавшим голосом.

— Но это свободная страна?

— Да вы что, сбежать туда хотите?! — опять потерял терпение Лев Давидович. — Свободой там и не пахнет. Они даже лишили свой пролетариат возможности выпить рюмку после окончания трудового дня.

— А мы разрешили. Что из этого следует?

— А вывод тот, что более свободной страны, чем сегодняшняя Россия, не было и быть не может. Во всей мировой истории.

— Но ведь американцы весьма деловиты, — продолжал пытать трубку Владимир Ильич. — Деловиты, как муравьи. Это не русский байбак-трутень, читающий графа Толстого и рассуждающий о рисовых котлетках. Не русская проститутка, раздвигающая ноги перед тем, кто ее пожалеет и погладит по головке. Согласитесь.

— Владимир Ильич. У меня очень мало времени, — окончательно потерял терпение Лев Давидович. — Если вы хотите, чтобы мы все стали американцами, я сделаю это. Лично для вас. Но не тяните душу. Не могу я больше с вами говорить. Отдайте неразрешимое распоряжение, и мы будем работать над его окончательным разрешением.

— А чем вы заняты?

— У меня второй завтрак, — нехотя признался Троцкий.

— Извините, Лев Давидович. Я позвоню позже. Приятного аппетита.

В голове Ленина сразу же пронеслась картина, как молодой секретарь Троцкого в кожаной тужурке открывает бутылку шампанского в кабинете Наркомата обороны. Пробка бьет в потолок, и из горлышка хлещет зловонная кислая жижа, которую Владимир Ильич не переносил еще с университетских времен. Когда стреляли в Петрограде в октябре 17-го, то издалека казалось, что матросы открывают бутылки в винных погребах Зимнего дворца. Потом это случилось на самом деле, и многих участников штурма пришлось расстрелять. Оправдывало лишь то, что казнимые стояли под дулами винтовок совершенно пьяными и ничего не понимали.

— Мы их аннулировали, — пробормотал Ленин задумчиво по-английски, смотря на раскрытый том сексуальных извращений и эксцессов.

Доктор Хаммер вздрогнул. Реплика вождя мирового пролетариата заставляла задуматься. О Ленине ходило множество слухов, но все они были не слишком кровожадного характера. Борис Рейнштейн, который провожал молодого человека до кабинета Ильича, рассказал о предводителе кронштадтских матросов Дыбенко. Тот яростно влюбился в некую Коллонтай, феминистку и революционерку в интимных вопросах, увез ее в Ялту, чтобы вместе изучать второй том «Капитала». Братишки-матросы, оставшись без своего предводителя, сильно заскучали до анархических настроений. Троцкий негодовал и поставил на Политбюро вопрос о немедленном расстреле Дыбенко и «всей прочей порнографической сволочи», как он выразился. Однако Ильич, взяв слово, сказал: «Нет, расстрел будет для Дыбенко и Коллонтай слишком мягкой мерой. Нужно приговорить их обоих к тому, чтобы в течение ближайших пяти лет они оставались верными друг другу». Все рассмеялись, и вопрос был закрыт, несмотря на то, что Троцкий в знак протеста положил свой партийный билет на стол. Но через час, когда обсуждали вопрос о тифе, опять засунул билет в карман кожаной куртки и сделал вид, что слегка помягчел к окружающим.

Однако сейчас доктор Хаммер струхнул. Вождь говорил о загадочном аннулировании, и молодой человек принял это на свой счет.

— Россия и Америка дополняют друг друга, как муж и жена, — сказал посетитель выспренно, оттого что страх скрутил его солнечное сплетение до размеров молекулы. — У вас есть полезные ископаемые и дешевая рабочая сила. У нас — технология и организация производства. Что еще нужно для успеха?

— Я знаю, что вы мечтаете о концессии. Вам приглянулись асбестовые рудники, — пробормотал Ленин, проявляя осведомленность. — Но ведь асбест — это еще не все. Что вам нужно кроме него?

— Ничего. Я хочу дать России все, на что способен, асбест — это только начало. Я… — Молодой человек запнулся, и взгляд его упал на карандаш, лежащий на столе. — Я… я построю вам карандашную фабрику!

Ленин с любопытством посмотрел на него. Ему показалось, что перед ним сидит жулик, разыгрывающий бизнесмена, но с этого жулика в условиях экономической блокады было что взять.

— Карандаши — это архиважно, — согласился Ильич. — НЭП скоро раскрутит нашу экономику, и карандаши нам понадобятся неимоверно. Много хороших и быстрых карандашей.

Импровизация удалась, и архимедов рычаг был найден. Через пробитую стену недоверия молодой человек увидал глаза Старика: они начали светиться нездешней космической добротой.

— Правильно ли я понимаю, что НЭП — это частичная реставрация капитализма? — осторожно спросил доктор Хаммер.

— Не реставрация, а построение. Настоящего капитализма у нас никогда не было, — признался Ленин себе под нос, рассматривая страницу немецкой газеты.

Доктор Хаммер не понял, шутит ли он или говорит серьезно. Молодой бизнесмен ехал в страну победившего коммунизма, а она на его глазах вдруг вывернулась наизнанку, и вождь пролетариата вдруг оказался вождем нарождающейся буржуазии… Было отчего пошатнуться умом. Ему даже показалось, что перед ним стоит Гудвин из страны Оз, играющий чуждую для него роль и тщательно скрывающий лицо перед своими же товарищами.

— Могу ли я понимать вас так, что американскому капиталу в России будут оказаны преференции? — осторожно спросил гость.

— Можете, — ответил Ленин. — Рабочих накормите?

— Накормим, — опрометчиво пообещал доктор Хаммер. — Пароходы с зерном уже в пути.

— Больницы построите?

— Сделаем. А что потом?

— А потом… Потом мы заложим американские города, которые будут лучше ваших, — произнес Ленин странным глухим голосом, как будто говорил через дремоту. — Лет через десять-пятнадцать они уже появятся. В них вырастет культурный образованный пролетариат, который, окрепнув, возьмет управление государством в свои руки. И государства больше не будет, потому что государством станут сами люди. Ничего больше не будет. Ничего не останется…. — Голос его стал тихим и еле слышным.

— Значит, свобода через капитализм? — решил уточнить доктор Хаммер.

— Свобода через суровую диктатуру. Это диалектика. Эх, да вы все равно ничего не поймете! — махнул рукой Ильич, произнеся последнюю фразу по-русски.

Он как будто скинул с себя минутную слабость и попытался снова стать энергичным, бодрым и злым.

Молодой человек кивнул на всякий случай, хотя прекрасно знал, что никакой пролетариат в его Америке не был допущен к государственному управлению и в ближайшие сто лет это ему не светило. Почему через НЭП возникнет какая-то особая самоорганизация, превышающая американскую, это оставалось великой тайной пролетарского Старика.