Орлиная степь

Вслед за Холмогоровым через проточину двинулся на своем тракторе Виталий Белорецкий.

Бригада и его наградила аплодисментами и одобрительными возгласами, когда он заслужил это, но уже гораздо в меньшей мере: всем стало ясно, что, ничего особенного на проточине не происходило. Ванька Соболь даже крикнул:

— За что тут хлопать-то? Дай дорогу!

Он быстро и лихо перетащил свои тяжело нагруженные сани по льду проточины. Вся бригада, окончательно убедившись, что опасения были напрасны, шумной толпой побежала следом, расплескивая на льду лужицы, и, пока Соболь, минуя разведчиков, опять занимал первое место в колонне, высыпала на другой берег.

— Давай смелей! Не задерживай!

— Гони-и-и!.. — полетело с той стороны.

С посветлевшим взглядом, потрогав ладонью грудь, Леонид сказал Зиме:

— Ну, отлегло!..

Уже без всякой тревоги он проводил Костю Зарницына с санями, Владимира Белоусова с вагончиком и, наконец, Репку с голубым баком для горючего… Распрощавшись с Зимой, он с улыбающимся лицом, радуясь удаче, пошел вслед за Репкой, который уже двигался по льду проточины. И вдруг, пронзая сердце Леонида, впереди раздался оглушительный, знакомый с детства треск, и огромный бак, закрывавший от его взгляда трактор, полез куда-то среди запрыгавших вокруг льдин, а в разные стороны от него — до берегов и камышей — хлынула пенистая вода…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

У синеватого мыса соснового бора, от которого уходила вдаль чистая, беспредельная степь, показалось Лебяжье. Когда-то это было большое и красивое село; теперь оно стало, может быть, самым неприглядным и неприютным в степном Алтае.

В Лебяжьем не осталось ни одной целой улицы: нигде не видно было больше десяти домов в ряду, чаще всего они стояли в одиночку среди пустырей, над которыми возвышались покинутые хозяевами старые, полузасохшие тополя, отчего все село казалось разбитым на отдельные хутора и заимки. В большинстве это были крестовые или пятистенные дома старинной рубки, покосившиеся или вросшие в землю, почерневшие, должно быть, насквозь от времени и сырости, с высокими завалинками и нередко с прогнившими тесовыми крышами, покрытыми мшистой плесенью с северной стороны. Лишь у некоторых из них сохранились резные наличники — чудо мастеров топора и пилы — да вкривь и вкось висели филенчатые ставни с едва приметными следами красок: в былое время они сверкали всеми цветами радуги. Но среди этих черных домов, от которых веяло стариной, там и сям виднелось жилье недавней стройки. Это были избенки, сколоченные из старья и утепленные камышом, приземистые саманушки и даже плетенные из вербняка халупы, обмазанные глиной с коровяком; у всех у них были крохотные оконца и плоские крыши, над которыми торчали невысокие трубы. Поблизости от жилья, а то и рядом стояли крохотные сарайчики и клетушки, зачастую с голыми стропилами, а вокруг торчали из снега, да и то не везде, шаткие оградки из хвороста.

Село стояло на песках, как и бор, что был рядом, и потому снега в нем таяли особенно быстро. Здесь уже повсюду сильно осели грязные, запыленные золой и гарью сугробы, обнажились кучи навоза, бугры и надувы с высокими кустами волоснеца (песок неудержимо двигался через село с запада на восток) и во все улицы разлились желтые лужи. Со всех крыш, особенно на солнцепеке, текли ручьи; все постройки пропитались влагой. И оттого, что в селе уже вовсю хозяйничала весна воды, издали оно казалось особенно мрачным среди степи, все еще сверкающей белизной..

Ванька Соболь, ведущий головной трактор бригады, счастливым взглядом, слегка подрагивая от волнения и частенько порываясь вперед, осматривал родное село. Оно было таким, каким он привык видеть его прежде, а потом и во сне, каким он любил его с детства, и потому оно не показалось ему убогим и сирым. Оно было его самой дорогой родиной и всегда, даже в самом плачевном виде, оставалось для него красивейшим в мире.

Выглянув из кабины, он радостно крикнул:

— Вот оно, Лебяжье!

Однако молодые новоселы смотрели на Лебяжье другим взглядом. Они повидали уже много сел на Алтае, хороших и плохих, богатых и бедных, но впервые увидели такое жалкое село. Они не любили его и не могли пока любить, и мысль о том, что отныне им придется здесь жить, до боли сжала их сердца. Все они вдруг примблкли, будто птицы перед непогодой, а у кого-то из девчонок даже слезинка засверкала на щеке…

Из села навстречу колонне выскочила верхом на серой гривастой лошадке Галина Хмелько. Она уже знала о беде на Черной проточине: из За-лесихи ей звонил час назад Зима; он вернулся туда с Репкой, который, спасая свой трактор, довольно долго работал в ледяной воде. Осадив перед трактором Ваньки Соболя своего маштака, Хмелько озабоченно крикнула:

— А где Багрянов? Там остался?

— Там, — ответил Соболь, вылезая из кабины.

Хмелько слегка нахмурилась и немного помолчала, закручивая поводья на луке седла.

— И здорово там трактор засел?

— Намертво.

— Своими тракторами так и не взяли?

— Ни с места! Слабы.

— Сейчас выйдут два дизеля и машина, — сказала Хмелько и, оглянувшись на Лебяжье, добавила: — Вон они, уже идут!

— Тросы взяли? — спросил Соболь. — Все взяли.

Вновь нахмурясь, Хмелько спросила:

— Кто же теперь-то в воду полезет?

— А кто больше? Сам.

Сорвав поводьями маштака с места, Хмельно крикнула:

— Давай за мной!

Минуя Лебяжье, Хмельно провела колонну снежной целиной на его северную окраину, к небольшому хуторку из нескольких саманушек и халуп: отсюда начиналась дорога, по которой через день-два бригада должна была уйти в степь.

Под вечер Ванька Соболь, в темно-синей бобриковой тужурке и начищенных хромовых сапогах, чисто выбритый, чем-то едва приметно встревоженный, с важностью проходил по родному селу, изредка бросая по сторонам зоркий, охотничий взгляд.

Ванька Соболь уже знал, что его возвращение в Лебяжье вызвало самые разноречивые толки, да и не мудрено: ведь он вернулся в село первым из тех сотен лебяжьинцев, что покинули его за четверть века. Одни рассуждали в том смысле, что Ванька — шальной, непутевый парень, и его возвращение — очередная его причуда; другие уверяли, что хитрый парень приехал только потому, что обзарился на деньги, а дай срок — вновь сбежит в город; третьи намекали, что Ваньку вернули в село лишь сердечные дела… И только очень и очень немногие верили, что Соболь возвратился с тем, чтобы всерьез работать в Лебяжьем, и возвращение его расценивали как знаменательное начало обратного движения лебяжьинцев на родные земли. Но ни заглазные толки и пересуды, ни ехидные вопросы встречных сельчан не смущали Ваньку Соболя: не из того он был десятка, чтобы терять самообладание по ничтожным причинам.

Ваньку Соболя тревожила лишь встреча с Тоней Родичевой и ее семьей, и он сердцем чуял: тревожила не напрасно. Здесь обстоятельства для Ваньки были так сложны, что могло помочь, пожалуй, только чудо.

…Открыв калитку во двор Родичевых, Ванька Соболь тут же, неожиданнее, чем предполагал, увидел Тоню; она вышла из сеней словно бы нарочно навстречу ему, с пустыми ведрами в руках. Увидев Соболя, она вдруг замерла на крыльце и быстро, со звоном опустила оцинкованные ведра… «Все пропало!» — обомлев в суеверном страхе, подумал Ванька. Но еще более оробел он, когда разглядел Тоню. Господи, и что только может сделать природа с семнадцатилетней худенькой, глазастой девчонкой за два года! Теперь это была крепкая, статная девушка, с высокой грудью, с тяжелыми темно-русыми косами, сложенными кренделем; ее полненькое, мягко очерченное лицо, тронутое ранним загаром, на удивление очень украшали, веселили и делали на редкость милым реденькие золотистые веснушки — без них она, вероятно, была бы обычной. И не остренькие, озорные глазоньки, какие виделись Ваньке во сне, а большие ясные очи освещали ее лицо. Все бледнея и бледнея, она стояла на крыльце, и Ванька Соболь, не в силах оторвать от нее восхищенно-растерянного взгляда, с трепещущим, обмирающим сердцем подумал: «Чистая царица! Прямо с картины!»

Немалых трудов стоило Ваньке Соболю собраться с духом. Не один раз он в замешательстве переступил на месте, пока смог-таки наигранно весело крикнуть:

— Собака-то у вас, хозяйка, дома?

— А что? — спросила Тоня насмешливым голосом, но без улыбки. — Или попроведать ее зашел?

— Вот выдумала! Боюсь, покусает!

— Не покусает, она с ребятами убежала… Поняв, что ему не очень милостиво, но все же

разрешено войти, Ванька Соболь еще более осмелел и направился к крыльцу, со звериной осторожностью трогая легкими сапогами землю; его чернявое лицо сильно потемнело от прилившей крови.

Наблюдая за Соболем, Тоня про себя отметила, что он гораздо старше на вид, чем был до отъезда из Лебяжьего: линии его суховатого лица стали резче, губы — тверже и суше, взгляд — острее и глубже. Все это сильно мужало его, делало чужим и далеким. Но вот он остановился у крыльца и поднял на нее вороненые до блеска глаза — и Тоня тут же, точно при вспышке молнии увидела его прежним… Часто бывает так: откроет девушка сундук, начнет перебирать свои слежалые наряды, и вдруг пахнёт от какой-нибудь кофты любкой или мятой, и тогда, с изумлением вдыхая чудом сохранившийся запах, она за короткие секунды до мельчайших подробностей вспомнит прошлое.