Оружие победы и НКВД. Конструкторы в тисках репрессий

Сломанные ребра — это невероятная пытка даже во сне, поскольку трудно устроиться на кровати, чтобы ребра не болели. Ландау не давали спать и ночные допросы. В конце концов его сопротивление было сломлено, и физик подписал обвинение. Тем не менее ночные допросы все равно продолжались.

Освобождения Ландау добивался директор Института физических проблем П.Л. Капица. С личным письмом к Сталину обратился Нильс Бор. 26 апреля 1939 года Капица был принят в НКВД двумя заместителями Берии. Когда Капице предложили ознакомиться с «делом» Ландау, тот отказался. Его спросили, готов ли он поручиться за арестованного. Капица ответил утвердительно и написал ручательство: «Прошу освободить из-под стражи арестованного профессора физики Льва Давидовича Ландау под мое личное поручительство. Ручаюсь перед НКВД в том, что Ландау не будет вести какой-либо контрреволюционной деятельности в моем институте, и я приму все зависящие от меня меры к тому, чтобы он и вне института никакой контрреволюционной работы не вел. В случае, если я замечу со стороны Ландау какие-либо высказывания, направленные во вред Советской власти, то немедленно сообщу об этом органам НКВД». Выходя на свободу, Ландау не мог передвигаться самостоятельно.

Сейчас мало кому известно, что лауреат Нобелевской премии Петр Леонидович Капица вытащил из тюрем многих опальных ученых, давал поручительства и возвращал к работе многих людей, которым предстояло сделать большой вклад в науку. Но даже и не в этом, я думаю, его главная заслуга. Он показал, что такое человеческое достоинство, и что можно оставаться самим собой в любых обстоятельствах — и при угрозе ареста, и при предательстве знакомых.

На следующий день после ареста физика-теоретика, профессора Ленинградского государственного университета Владимира Александровича Фока его жена позвонила академику А.Н. Крылову и произнесла фразу: «Владимир Александрович к вам сегодня обедать не придет». Поскольку никакой договоренности об обеде не было, Крылов понял, что Фок арестован. В этот момент у него находился П.Л. Капица, который собирался в Москву. В Москве П.Л. Капица немедленно обратился письмом к Сталину в защиту Фока. В результате ученый был препровожден в Москву и после беседы с Н.И. Ежовым отпущен. С.Э. Фриш писал в своих воспоминаниях: «Владимир Александрович, после нескольких дней содержания в Ленинграде в тюрьме под следствием, был отправлен поездом под конвоем в Москву. Там его препроводили в какой-то огромный служебный кабинет, где за столом сидел маленький человек с узким бледным лицом, в военной форме. Маленький человек задал несколько ничего не значащих вопросов. Потом начал говорить о том, что ученые, оторванные от широкой жизни, может быть, не знают, какими многочисленными врагами окружен Советский Союз; какое количество предательства встречается повседневно; каким надо быть бдительным; как не удивительно, что иногда могут по ошибке пострадать невинные. Но если ошибка вскрывается, то ее немедленно исправляют. После этого он объявил, что Владимир Александрович свободен. Владимир Александрович полюбопытствовал, с кем имел беседу. К своем удивлению, он узнал, что разговаривал с Ежовым. Владимира Александровича немедленно, здесь же отпустили, и он вернулся в Ленинград».

В дневнике Т.А. Аксаковой-Сиверс за декабрь 1975 года есть запись: «Сегодня слышала рассказ о том, как покойный академик Фок однажды закончил свою лекцию на тему «Вероятности» словами: «Трусость не влияет на вероятность отсидки». Последовал гром аплодисментов.

После своего освобождения Фок вместе с Капицей уже хлопотали об освобождении еще одного физика, Петра Ивановича Лукирского. Лукирский стал знаменит работами в области физики ядра, электроники и рентгеновских лучей, с 1933 года являлся членом-корреспондентом Академии наук СССР. Он был арестован 2 апреля 1938 года за участие в «фашистской организации». 2 сентября 1938 года его приговорили к 5 годам «исправительно-трудовых лагерей». В феврале 1939 года целая группа ученых — С.И. Вавилов, А.Ф. Иоффе, П.Л. Капица, А.Н. Крылов, В.А. Фок обратилась с письмом к новому наркому НКВД Л.П. Берии с просьбой «вновь пересмотреть основания, послужившие к осуждению» Лукирского, Круткова и В.К. Фредерикса. В письме подчеркивалось, что Лукирский «был ведущим ученым в области фотоэлементов и создателем целой научной школы. Его работы вошли во все учебники». В феврале 1940 года дело Лукирского было пересмотрено; было вынесено заключение о его невиновности. Однако, несмотря на это, ученый продолжал оставаться в заключении, причем родным стало известно, что он содержится в тяжелых условиях. 4 июня 1940 года П.Л. Капица обращается к вице-президенту Академии наук О.Ю. Шмидту: «Я не знаю, что я лично мог бы по этому поводу предпринять, но, может быть, Вы найдете возможным, ввиду того, что с изъятием Лукирского значительно упала наша теоретическая работа по электронным явлениям, имеющая большое практическое значение, обратиться от имени Академии наук в НКВД СССР с просьбой ускорить рассмотрение дела Лукирского как бывшего члена-корреспондента Академии наук». Дело Лукирского пересмотрено и прекращено 12 августа 1942 года. Освобожден он был в октябре того же года.

Удалось ученым извлечь из ведомства Берии и Круткова — но уже после войны.

Юрий Александрович Крутков был видным специалистом в области квантовой механики. Еще до революции он окончил Петербургский университет, где и работал на протяжении двух десятилетий. Это был известный ученый, знакомый со многими мировыми светилами. Посетив Эйнштейна в Берлине, Крутков показал ему письмо Фридмана с анализом его статьи. До этой статьи Эйнштейн считал идею Фридмана о разбегании галактик неверной, но, внимательно изучив аргументы, опубликовал в немецком «Физическом журнале» заявление: «Я считаю результаты Фридмана правильными и исчерпывающими. Оказывается, что уравнение поля допускает наряду со статическими решениями и динамические (то есть изменяющиеся во времени) центральносимметричные решения». Достижения самого Круткова были столь велики, что его избрали членом-корреспондентом АН СССР. Арестовали его в ночь на 31 декабря 1936 г. и обвинили в том, что он возглавлял контрреволюционную организацию научных работников Ленинграда. 25 мая 1937 г. он был приговорен к 10 годам лишения свободы. После суда его отправили в Канские лагеря. С 1939 и по 1942 г. он работал в туполевской «шараге».

В воспоминаниях Л.Л. Кербера о нем пишется: «Юрий Александрович Крутков, наш Вольтер, с язвительной физиономией, полной сарказма, оживший бюст Гудона. Всесторонне образованный эрудит и энциклопедист, он очаровывал всех тонкостью своих суждений. В ЦКБ-29 академик Крутков был доставлен из Канских лагерей, где работал уборщиком в бараке уголовников. «Неплохая работа, знаете ли, главное, поражала тонкость оценки твоего труда — иногда побьют, иногда оставят покурить. Должен заметить, студенты моего университета были менее притязательны и ни разу меня не били, курить давали безропотно и даже не окурки». Он же рассказывал, как получил вместе с уборщиком соседнего барака задание напилить дров. Два пожилых человека, закутанные в лохмотья, грязные, обросшие седой щетиной, медленно тянут пилу. Между ними состоялся такой диалог: «Ты откуда?» — «Из Ленинграда. А ты?» — «Оттуда же». — «Где работал?» — «В Академии наук. А ты где?» — «Там же», — «Ну уж брось, я там почти всех знал. Как твоя фамилия?» — «Крутков». — «Юрий Александрович? Бог мой, я Румер, помните лестницу, ломоносовскую мозаику, ради Бога, не обессудьте, не узнал». — «Полно, полно, Юрий Борисович, кто здесь узнает. Но не обессудьте, пошел барак топить, а то, сами знаете, побьют, да и только».

До своего ареста Крутков был известен как один из самых лучших знатоков механики. Туполев знал его по работам по теории упругости и гироскопам (вот кто мог бы заняться плохой устойчивостью первых ракет Королева). Туполев вытащил его из лагеря и направил в свой расчетный отдел ЦКБ. После туполевской «шараги» Круткова направили в «атомную». В июле 1946 года о досрочном освобождении Круткова хлопотали в письме к Сталину академики В.И. Смирнов и В.А. Фок. Формально Крутков был освобожден досрочно в середине сентября 1946 года, но его направили «по вольному найму» в атомную «шарашку». Освобожден он был 4 марта 1947-го, однако право жить в Ленинграде не получил и потому был вынужден продолжить работу в качестве «сотрудника объекта Агудзери МВД СССР» (то есть в той же атомной «шараге»). Получив это разрешение на следующий год (после ходатайств ЛГУ и академиков Смирнова, Фока и С.И. Вавилова), вновь стал заведовать кафедрой теоретической механики в университете, но прописку имел лишь временную, которая возобновлялась. В июле 1952, уже лежа в больнице, получил закрытую Сталинскую премию «за выполнение специального задания Правительства» в последние годы заключения. Умер 12 сентября того же года от гипертонии и тяжелого атеросклероза.

Ю.Б. Румера, который вместе с Крутковым пилил дрова в лагере, работник туполевской «шарашки» Л.Л. Кербер назвал «кандидатом в русские Оппенгеймеры». При других обстоятельствах так оно и должно было произойти — однако обстоятельства были не другими, и потому Юрий Борисович Румер — один из создателей квантовой физики, выдающийся математик, полиглот — был доставлен в туполевскую «шарагу» из лагерей в крайней степени истощения. Одет он был в чехол от матраца, на ногах чудом держалось некое подобие сношенных валенок. По всей видимости, одежду и обувь у него забрали зеки (не к этому ли времени относится появление одного из афоризмов Румера: «Люблю сволочей. С ними так просто жить»?)

В «шараге» Румеру выдали нормальную одежду, и он приступил к работе. Выдающемуся физику, знакомому с Эйнштейном и всеми основными светилами тогдашней физической науки, поручили заниматься флаттером туполевского самолета. Задача это была простая, можно сказать, учебная для студента-дипломника — но Румер был рад и ей. Это лучше, чем работа в лагере. (Другое высказывание Румера: «Главное не где и за что сидеть, а с кем сидеть. Но в любом случае решетка Изинга предпочтительнее тюремной»).

С началом войны «шарагу» перевели в Омск. «Флаттерную» бригаду ЦАГИ разместили квартировать в 40-градусный мороз на сцене летнего театра. Даже спать приходилось в шапке, ватнике и ватных штанах.

Работы же, конечно, велись в теплых помещениях, поскольку технику морозить было нельзя. Естественно, после рабочего дня обратно к себе работники ЦАГИ не спешили. Румер садился у печки и, прихлебывая чай, рассказывал о своей молодости, знакомстве с Маяковским и Бриками — и о маленьком уютном университетском Геттингене, где учился...

Легенда гласит, что в 1737 году король Ганновера Георг Август повелел двум своим городам, Целле и Геттингену, выбрать, в каком из них будет построен университет, а в каком тюрьма. Жители Целле, любители немецкого порядка и враги разного рода студенческих вольностей, выбрали тюрьму. Тюрьма была построена; после этого судьба Целле в истории теряется. Возможно, этот город существует и по сей день; возможно, тюрьма и сейчас украшает этот город — но миру он совершенно не известен, в отличие от Геттингена, где был построен университет.

В Геттингенском университете в свое время обучалась правящая элита не только Германии, но и России. Очень многие лицейские друзья Пушкина продолжили образование именно в этом учебном заведении, после чего заняли посты высших государственных чиновников. В Геттингене учился и Генрих Гейне. В двадцатых — начале тридцатых годов XX века Геттинген был ведущим центром европейской науки. Здесь жил Давид Гильберт, выдающийся немецкий математик, особая заслуга которого заключалась в том, что он сформулировал и поставил перед научным миром ряд важных математических задач, которые следовало решить.

Когда при Гитлере от Гильберта потребовали сделать доклад об «арийской науке» и заклеймить евреев, Гильберт, чистокровный немец, взошел на кафедру, заявил, что никакой особой «арийской науки» быть не может, и, захлопнув папку, спустился вниз.

В Геттинген Румер попал не потому, что в СССР ценили специалистов и посылали учиться за рубеж. Причиной тому были два обстоятельства. Первым было то, что его отец пользовался достаточно большим авторитетом в Наркомате промышленности и торговли, чтобы выхлопотать для своего сына направление для учебы за рубеж, вторым же было то, что его воспитательницей была обрусевшая немка Алиса Блекер, научившая еврейско-русского мальчика немецкому языку и познакомившая его с Шиллером и Гете.