Осада

– Вон тех ошпарь!
– крикнул второй номер.

– Чего?
– оторвался на секунду от ручек "максима" первый.

– Я говорю, вон тех, в садах!

Пулемет опять застучал, и тогда Гуляев, неслышно ступая, подошел почти вплотную и выстрелил четыре раза. Двое за пулеметом дернулись и сползли вниз. Гуляев окинул сверху панораму городка. По всей Румянцевской и около исполкома стреляли. Горели дома. Крыша исполкома тоже курилась занимающимся пламенем. Небольшая цепочка лежала искривленными звеньями перед исполкомом и перестреливалась с его защитниками.

Гуляев с трудом опрокинул назад обоих пулеметчиков и стал на колени, прилаживаясь к пулемету. В этот миг цепочка перед исполкомом по знаку человека в шинели вскочила и кинулась к дверям здания. В бежавшем впереди военном Гуляев скорее угадал, чем узнал Яковлева. Он потрогал рукой раскаленный ствол "максима" и, прицелившись, повел ручками. Тяжелое тело пулемета затряслись под его руками. Цепь людей, подбегавшая к дверям исполкома, сразу рассыпалась и заметалась, но Гуляев не оторвался от ствола, пока последняя из мечущихся фигурок не замерла на мостовой. Тогда он поднялся, утер локтем пот со лба и спустился по лестнице вниз. Он выскочил из двери и побежал по звонкому щербатому булыжнику мостовой. Из горящего исполкома выбегали люди, выносили носилки с ранеными, несли их на руках.

– Бубнич здесь?
– спросил он первого попавшегося. Но тот жевал самокрутку и ничего не слышал.

Гуляев обежал всех вышедших. Один был знакомый, он подошел к нему. Ванька Панфилов, чоновец, сидел рядом с носилками.

– Иван!
– позвал Гуляев, но тот даже и не посмотрел на него. Он непрестанно поправлял шинель, прикрывавшую кого-то на носилках. Гуляев наклонился: перед ним лежала Вера Костышева, секретарь комсомольской ячейки маслозавода. Лицо ее было строго и неподвижно. Гуляев всмотрелся, потом приложил щеку к ее рту. Вера была мертва. А Панфилов все накрывал ее сползавшим краем шинели, все заботился о своем секретаре.

Выстрелы на окраине не стихали, даже приближались.

– Отря-ад!
– крикнул кто-то тонким знакомым голосом.
– Стройсь!

Команда сразу обратила всех к действительности. Гуляев подбежал и пристроился к шеренге. Всего стояло человек двенадцать. Перед строем прошелся Иншаков. Он скомандовал:

– На Румянцевскую!
– Стрельба там усиливалась.

– Товарищ начальник!
– Гуляев выскочил из строя и нагнал Иншакова. Там на колокольне пулемет, надо послать людей, оттуда можно любую точку просматривать.

Иншаков, запаленный, с шалыми глазами, тут же крикнул:

– Двое, кто владеет, - марш к пулемету!

С холма, где расположились трое бандитов, охраняющих Князева и Клешкова, только по вспышкам выстрелов да по удалению или приближению стрельбы можно было разобрать, что происходит в городе. Сначала дела у нападающих шли успешно, и стрельба удалилась в центр. Потом в центре штурм увяз в садах и около исполкома, и, хотя время шло, ничего решительного не случалось. Затем нервничавший Клешков заметил, что толпа всадников конный резерв Клеща - вдруг снялась с места и исчезла в овраге.

Князев приплясывал на месте от возбужения.

– Нас-то, нас-то, Сань, того и гляди в расход, а?
– спрашивал он непрерывно.
– Ах, Яковлев, чтоб тебя громом расшибло, где ж вы, ваше благородие, господин ротмистр? Мы за вас тут страждаем, а вы нас разбойникам головой выдали!

Рядом покуривали конвоиры. Прискакал Охрим, послал кого-то к мужикам требовать, чтоб помогли: у кого есть оружие, пусть займут место у оврага.

Откуда-то появился Клещ. Он тяжело дышал, привалясь к шее лошади, отдыхал. К нему подъехал Охрим.

– Конница!
– глухо промычал Клещ.
– Конница ихняя всю музыку спортила. Кто у нас остался, Охрим?

– Человек с полста.

– Так веди их, Охрим.

Внезапно примчался связной:

– Батько! У червонных в тылу якись-то шум, стрельба! Наши прут!

И действительно, пальба и крики снова передвинулись ближе к центру. Пулемет на колокольне все строчил и сверкал алым огнем. По всему видно было, что выступило подполье. Удар был нанесен неожиданно. Клешкова трясло. Князев же ободрился.

– Вылезли наши-то, - теребил он Клешкова.
– Слышь, Сань! Кажись, бог-то нашу сторону принимает.

Клешков ничего не отвечал. Клещ послал одного из конвоиров за Охримом. Минут через пятнадцать тот примчался.

– Батько, червонные знов жмут.

– Шо с подпольем?

– Пидмогли, а питом опять отступили. Пулемет на колокольне зараз знов у червонных.

– Батько!
– кинулся к атаману Князев.
– Бегут твои! Бегут!

Клещ молча посмотрел на него и вдруг, вырвал маузер, выстрелил ему в голову.

Князев упал, покатился по земле, скорчился и затих. Клешков сел, чтобы не привлекать внимания. Подъехал Семка.

– Семка, - сказал ему Клещ, - наши козыри биты. Возьми того пацана, шо був з им, - он кивнул на тело Князева, - да гони его в урочище. Поспрашаем на досуге. Кажись, воны лазутчиками булы!

Семка подъехал к Клешкову:

– Эй, потопали.

Санька встал. Тесная петля аркана внезапно стиснула его тело. Он дернулся, но Семка, дав лошади шпоры, потянул, и Клешков побежал за конем. Петля давила шею при малейшей попытке задержаться, Семка гнал коня рысью.

Он подскакал к дереву на большой поляне, обвил несколько раз вокруг него веревку, отъехал. Клешков стоял, глядя на своего конвоира, понимая, зачем эти приготовления. Семка, отъехав, вынул маузер.

– Гнида продажная!
– крикнул он Саньке, хищно усмехаясь.
– Хто б ты ни був, молись.

Санька повернулся к восходу.

– Стреляй, контра, - сказал он спокойно.
– Стреляй! Все равно тебя кончут наши, и всех вас кончут. Товарищ Ленин сказал: "Вся власть Советам", - так и будет!

Семка пристально посмотрел на него, вложил маузер в кобуру и подъехал к дереву:

– Так ты червонный?

– А ты думал!
– исподлобья глянул Клешков.
– Дальше что?

Семка вырвал шашку и ловко перерубил аркан.

– Слухай, - сказал он, - там у вас служил один якись-то чудной хлопец. В таких навроде сапогах, но тильки воны сами расстегиваются по краям.

– В кругах?
– спросил удивленный всем этим разговором Клешков.
– То мой дружок, Володя Гуляев. Он у нас один в таких ходит.