Осада

"Со своими прощаются", - понял Клешков. Склад охраняли сякинские ребята. "Видно, перебили их", - думал он, подходя к стоящему отдельно лабазу. Вокруг лежали тлевшие головешки. На двери был сбит замок. Он откинул засов, открыл дверь. Внутри - хоть шаром покати.

По жестам метавшегося в свете пламени Бубнича было видно, как он объединяет людей на борьбу за лабазы. Склады он, видно, считал потерянными.

"Чего я тут торчу!
– с унылой злобой подумал Клешков.
– Ну и выбрал мне Степан местечко".

Между тем у лабаза начинала собираться толпа. Он подошел, увидел повернутые в его сторону недобрые лица, приказал:

– А ну, двадцать шагов назад!
– И, когда толпа зароптала, вынул наган: - Ат-ставить разговорчики!

Он шел на толпу, и она отступила. Подскакал Иншаков:

– Ты охрана, Клешков?

– Я, товарищ начальник.

– Не подпускать никого без приказу!

– Есть!

– Гляди, если что будет! Единственное, что не сгорело, стерегешь!

Клешков хотел было сообщить грозному своему начальнику, что тут потому и не сгорело, что нечему было гореть, но Иншаков уже несся к складам.

Среди толпящихся перед складом людей он вдруг увидел приземистую знакомую фигуру в картузе, которая мелькала то в одной стороне, то в другой. Клешков сразу насторожился. Степан здесь, поблизости, значит, он поставил его сюда недаром. Горящие склады бомбардировали толпу головнями. Одна упала прямо под ноги Клешкову, и тот сапогом загнал ее в рыжие от близкого пламени лопухи. Толпа впереди страшно заволновалась, он огляделся и охнул. Приземистая фигурка в кожушке и картузе, держа тлеющую головню, заворачивала за угол лабаза. Сцепив зубы от злости, он кинулся к ней, завернул за угол и увидел перед распахнутой дверью лабаза Степана.

– Саня, - приказал тот, - я сейчас этот лабаз поджигаю. Он пустой, хлеба там нет. Но об этом никто не знает. Твое дело ждать, что из этого выйдет, и не рыпаться. Главное, что бы ни было, молчи.

А между тем люди одолевали огонь. В движениях тех, кто тушил, уже чувствовался единый ритм. Ведра точно переходили из рук в руки и выплескивались на крышу, из рукавов хлестали струи, смельчаки с крюками уже сновали по стропилам, спасая крышу, раскидывая в сторону горящие обломки.

Толпа перед Клешковым вдруг снова загомонила.

– Комиссары, - гудел огромный бородач, известный в городе дьякон Дормидонт, - они доведут! Один амбаришко с хлебушком приберегли - и тот загорелся.

Клешков оглянулся. Лабаз, порученный его наблюдению, пылал. И тут же перед Клешковым заплясал конь Иншакова.

– Прошляпил, раззява?
– Иншаков замахнулся плетью, Клешков отскочил.
– Под трибунал!
– кричал, наезжая на него конем, Иншаков.
– Под трибунал у меня пойдешь за это! Не укараулил!

Гуляев высунулся из окна. Не веря своим глазам, смотрел он вниз, во двор: по направлению к амбарам, где держали арестованных, брел обритый наголо человек в косоворотке, в распояску, страшно похожий на Клешкова. За ним, старательно вынося штык, вышагивал парнишка-конвоир.

– Саня!
– крикнул Гуляев, все еще не веря.

Спина узника дрогнула, он на ходу оглянулся, в мальчишеском, таком знакомом лице была усталость, он махнул Гуляеву рукой и побрел дальше.

"Клешкова? За что?" Первой мыслью было - выручать. Надо бежать к Иншакову, к Бубничу...

Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел Иншаков.

– Товарищ начальник, - шагнул к нему Гуляев, - я сейчас...

Иншаков запыхтел. Обычно одутловатое лицо его теперь было худым и старым, под глазами - трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.

– Вот что, Гуляй, - сказал он после недолгого молчания.
– Как там у тебя это дело с ограблением кооперации?

– Пока ничего конкретного.

– Бросай. Не до нее нам. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нито.

– А с кооперацией?

– Отложим. Тут понимаешь какое дело, вдарили нас в самый поддых. Ловко работают, гадовье. Склады-то полуэктовские - последнее наше добро.

– Товарищ начальник, - сказал Гуляев, - я займусь полуэктовскими лабазами, только можно было ведь туда Клешкова бросить! А я бы тогда кооперацию довел до конца.

– Про Клешкова забудь, - вставая, отчеканил начальник.
– Клешковым трибунал занялся.

– За что?
– изумленно спросил Гуляев.

– Поручили ему амбар охранять, а он не уберег, - бросил, уходя, Иншаков.

Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за дощатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах духоты.

Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.

– Иншаков прислал?
– спросил он своим клекочущим голосом.

– Иншаков.

– Садись.
– Бубнич подвинулся на скамье.
– Видел убитых?

Гуляев кивнул.

– Что об этом думаешь?

– Похоже, взяли их всех вместе.

– Думаешь, ребята были в будке?

– Похоже на это.

– Сякинские хлопцы, конечно, подраспустились. И немудрено при таком командире, как Сякин. Все-таки бывший анархист. Но вояки они опытные, сплошь из госпиталей... Что-то не верится, чтобы они могли бросить посты и так запросто отправиться отдыхать.

– Тогда бы их не взяли, как кур. Шесть человек! Едва ли нападающих было больше. И ни выстрела, ни крика... По всему видно: работал батька Клещ. Но вот как он провел всю свою сволочь сквозь патрули, как разузнал, что где - вот вопрос...

– В городе, видимо, работают его осведомители, - сказал Гуляев.
– И ограбление складов потребкооперации - тоже не просто грабеж. Опять все искусно, профессионально.

– Да, - ответил Бубнич, - Клещ - это сейчас главная забота. Мы тут кое-какие меры приняли... Но что делать с поджигателями? Обратились на маслозавод, к ребятам с мельницы, в ячейки, просили сообщить любые слухи, которые дойдут до них об этом факте. На счету каждый человек.

– Товарищ уполномоченный, - воспользовался поводом Гуляев и прямо взглянул в суженные жесткие глаза Бубнича, - людей так мало, а они за пустяк трибуналом расплачиваются.

– Ты это о чем?
– сухо спросил Бубнич.

– Я про Саньку Клешкова. Сгорел там один амбар, а он его охранял... Ну вы же сами видели, какая обстановка была... Обыватель набежал... тут можно ведь не уследить...

– Отставить разговоры!
– резко ответил Бубнич.

Гуляев опустил голову. Конечно, Санька был виноват. Но это ж Санька!