Осада
Шрифт:
Гуляеву стало вдвойне не по себе. Надо служить идее, как того требует революция. А он - мягкотелый интеллигент, вот он кто. Надо изживать в себе это.
Ночью они оба лежали на широких лавках в том же подполе. Дьякон ушел, недвусмысленно звякнув замком.
– Попали мы с вами, товарищ Степан, непонятно к кому, - шепнул Клешков,
– Запомни, - донесся к нему шепот Степана, - для тебя я Василий Петрович, что бы ни было - Василий Петрович! Или дядька Василий. Очень может быть, что повезло нам. На тех нарвались, на кого нужно было. Я, правда, по-другому обо всем этом думал, когда задумывал,
– Если у них агент среди наших есть - могут узнать.
– Тогда как будут спрашивать - не скрывай и сам.
– Ясно!
Проснулись они одновременно от громыханья замка. Вошли, освещая путь свечой, трое. Один, закутанный до самых глаз буркой, в нахлобученной до переносья папахе, остался в углу у входа. Князев с дьяконом прошли к столу, уселись там на лавке и стали прилаживать свечу, которая все время падала.
– Вставайте, ребятки, - сказал елейно Князев, установив наконец свечу, - все равно не спите, да и не время сейчас спать.
Степан сразу отбросил кожух, сел, поскреб в волосах, ткнул Клешкова:
– Малый, кончай дрыхнуть, хозяева идут.
Клешков вскочил, проморгался и поклонился сидящим.
– Почитает старших-то, почитает, - сказал, хихикая, Князев, - сразу видать, что у купца обучался. Видать.
Степан, перекрестясь на угол, где неслышно таился закутанный в бурку, почти невидный в темноте третий, прошел и сел на лавку рядом с дьяконом.
– Скамью-то поднеси, малый!
– приказал Князев.
– А ты, Василь Петров, ты с им насупротив садись. Разговор у нас к вам.
Клешков подтащил к столу и поставил лавку, на которой спал. Степан и он сели против хозяев.
– Дормидоша, займись!
– прогундосил Князев. Дьякон грузно вылез из-за стола и ушел куда-то за спины Клешкова и Степана.
– Так вот, соколики, страннички вы милые, - запел старик, шмыгая носом и посмеиваясь, словно радуясь чему-то, - вот решили мы тут, значит, полюбопытствовать, кто ж вы такие будете. И узнали кой-чего... Оружие-то есть?
– Есть, - сказал Степан и вынул из кармана браунинг.
– А у тебя?
– старик цепко посматривал на Клешкова.
Санька поглядел на Степана.
– Покажь, - сказал Степан.
Санька вынул и положил на стол свой наган.
– Дайкося, - врастяжку сказал старик и потянул к себе за стволы оба пистолета.
– Дормидоша, - ласково сказал он, - займись.
Клешков почувствовал, что он взмывает из-за стола, что неведомая страшная сила поднимает его все выше и выше. Он вскрикнул. Дормидонт отпустил его ворот, и он упал на корточки.
– Василь Петров, - сказал старикашка, прищуривая глаза, - а ну дуплет к штофу?
– Икра паюсная да сельдь.
– Красно говоришь. Какую материю купец любит?
– Кастор, драп, а женский пол - для праздника крепдешин или крепсатен, панбархат, шелк, атлас. Для буден гипюр...
– Стой-стой, -
со сверкающими глазами кричал Князев, - бостон в какую цену клал?– Аршин - по десять, а то и по пятнадцать брал, - хитро, но с достоинством и не медля ни секунды отвечал Степан, - для визиток сукно первого сорта до двадцати за штуку материи догонял.
– Хват!
– восторженно закричал Князев, стукнув рукой по столу. Первеющий ты, брат Василь Петров, первеющий ты человек в торговле!
– Он посидел, пошевелил губами, обернулся к безмолвной фигуре в углу и вдруг скосил глаза на Саньку.
– Доверяю я тебе, Василь Петров, - он снова хихикнул, - а вот малого-то свово ты, брат, видать, плохо знал.
– Знал, - сказал веско Степан, - не боись, купец, и тут мой товар без накладу.
– Оно без накладу-то - факт, ан переоценил ты его! Скажи-ка, Саня, старичок весело блеснул глазом на Клешкова, - ты к хозяину-то свому сам приблудился, ай как оно вышло?
– Освободил он меня, - сказал Клешков. Его вдруг залихорадило от веселья в маленьких глазках Князева, от молчаливого присутствия человека в бурке, от длиннопалой руки с длинным ногтем на мизинце, которой тот придерживал полу, от тяжелой близости дьякона за его спиной.
– Шлепнуть меня хотели, - пояснил он, чувствуя, как пересохло горло, и облизывая губы, - ну, и тут Василь Петрович... Я ему, как родному отцу...
– Ан и врешь, парнишка, - вскочил и подбежал, обогнув стол, вплотную к Саньке старик, - врешь все, милой! Комиссары тебя подослали, комиссары красненькие! Большевички-коммунисты!
Санька дернулся, но сзади на плечо упала чугунная рука, и голос дьякона предупредил:
– Стой смиренно!
– Какие комиссары!
– воскликнул Санька, озлобляясь. Он сам понимал, что его сейчас может выручить только злоба.
– Я этих комиссаров своими бы руками! Они меня под трибунал подвели.
– Занапрасно, Аристарх Григорьев, мальчонку теребишь, - сказал со своего места Степан, - ни в чем он не виновный. Что служить к большевикам пошел - за то я его хулю, да все по молодости, жрать-то надо! А малый он вполне нам сочувственный. Я его мысли наскрозь вижу.
– Наскрозь?
– отскочив от Клешкова, сощурился Князев, - ой ли, Василь Петров, а про комсомол его знал, а?
– Так что - комсомол!
– сказал Клешков.
– Это я сам могу сказать.
– Говори!
– поощрил Князев.
– Я в восемнадцатом году на электростанции работал...
– Рабочий!
– уличающе поднял палец Князев.
– Да какой он рабочий, когда торговые все в роду, - перебил Степан, он же мой двоюродный племяш! Рабочий! Времена-то какие были! Тут хоть кто рабочим станет!
– Значит, комсомол?
– спросил Князев, торжествующе усмехаясь.
– Так, толкуй, кайся.
– Немцы в Харькове были, - пояснил Клешков, - а там ребята против них поднялись. Я и пристал к ним.
– Та-ак, - протянул Князев, - пристал, говоришь? А отстал ли?
– А на кой они мне, - сказал Клешков, - думаешь, дядя Аристарх, приятно было? Я и при обысках бывал. Все больших людей, солидных, обыскивали. Доведись так-то отцу бы не разориться да не помереть, и его б туда же, в чеку...