Осада
Шрифт:
— Будет сделано. А вам желаю удержать город до моего возвращения.
С тем он выпустил руку Лонго и пошел к штурвалу.
— Уильям, я думаю, что проскользнуть незамеченными удастся легко. В такую темную ночь турки примут «Ла Фортуну» за свой корабль.
Палуба под ногами качнулась — заработал буксир, выводя корабль из гавани. Лонго снова ухватил Уильяма за руку, сжал ее крепко.
— Возвращайся целым и невредимым.
— Я вернусь, обещаю, и мы вас не подведем, — ответил тот.
Лонго вскочил на борт и спрыгнул на удалявшийся пирс. Там он остановился и смотрел, как «Ла Фортуна» медленно движется к заливу. Уильям махнул еще
— Не бойся за него, — сказал Тристо, положив руку Лонго на плечо. — Уильям — крепкий орешек, живучий как черт. Он вернется.
ГЛАВА 18
Суббота, 5 мая, и воскресенье, 6 мая 1453 г.
Эдирне
35-й и 36-й дни осады
Ситт-хатун сидела в спальне и взирала на мир, простиравшийся за окном султанского дворца, по-за реку. В утренней туманной дымке едва виднелась вереница тяжело груженных барок, отправлявшихся с припасами для осаждающей армии. Видя их, Ситт-хатун невольно представила недавний побег в Манису и тут же укорила себя — нет смысла вспоминать прежние беды и унижения. Те времена прошли. Теперь она стала бас хасеки, матерью будущего султана, денег и служанок у нее хоть отбавляй. Теперь есть все, чего душа ни пожелает.
Она отвернулась, посмотрела на сына — Селим тихо играл в углу с Баязидом. Такие разные мальчики: четырехлетний Баязид — крепкий, сильный, сноровистый, со светлой кожей и темно-русыми, с рыжиною, волосами. Уже видно, что из него выйдет отличный охотник и воин. Селим, на полтора года младше, — тоненький и хрупкий, с оливковой кожей и черными волосами. Добрый, спокойный — но с Мехмедовыми умными, пронзительными глазами. Хоть и рано для своего возраста, он уже проявлял ненасытное любопытство, радовавшее наставников.
Ситт-хатун улыбнулась. Воистину, пути судьбы неисповедимы, ибо кто же мог представить себе подобный оборот: сын злейшей соперницы станет частым гостем в доме и лучшим другом Селима. С тех пор как Ситт-хатун показала Каче секретный проход в покои, Селим с нянькой приходили все чаще. Баязид любил ее покои куда больше, чем материнские, и неудивительно. По словам Качи, Гульбехар все чаще спала до полудня, а большую часть дня проводила за курением гашиша. С тех пор же, как Мехмед уехал воевать в Константинополь, Гульбехар впадала в ярость почти ежедневно, оглашая гарем злобными воплями. Неудивительно, что малыш норовил удрать подальше от матери.
Сперва Баязид приходил только по ночам, когда мать спала, но теперь уже являлся и утром. Кача была начеку и спешила сообщить, если Гульбехар принималась звать сына. Ситт-хатун постепенно полюбила несчастного мальчика. Сперва она видела в нем лишь оружие против Гульбехар, готовилась обратить приязнь в средство посеять вражду между сыном и матерью. Но вскоре обнаружила, что Баязид дорог ей почти как собственный сын.
Ситт-хатун подошла к кровати и села, глядя на игравших мальчиков. Оба возились с резными фигурками, воображая осаду Константинополя. Среди игрушек имелись башни, ворота, участки крепостной стены, сводимые в единое целое. Были крошечные фигурки турецких воинов и христианских рыцарей. Все было с изумительным мастерством изготовлено из слоновой кости. Мехмед послал эту игрушку Селиму, чтобы тот мог следить за
ходом осады и постигать азы военного искусства.Баязид помогал Селиму воздвигнуть стены Константинополя. Дети играли в осаду всего ничего, но миниатюрная стена уже протянулась по полу комнаты на четыре фута.
— Теперь башню, — сказал Баязид, и Селим протянул ему нужную деталь, а тот ловко укрепил ее в положенном месте. — А сейчас ворота!
Когда Баязид установил ворота, Селим поставил туда фигурку турецкого бея верхом на коне. Повернулся и с гордостью показал матери:
— Смотри, анне, это папа!
Он всегда называл ее только так: анне — мамочка.
— Селим, замечательно! — Ситт-хатун улыбнулась.
В тайную дверь постучали, вошла Кача.
— Простите, госпожа. Гульбехар проснулась и зовет сына.
Баязид надулся и сел на пол, сложив на груди руки.
— Я не хочу идти!
— Ты должен, — сказала ему Ситт-хатун. — Если сейчас не вернешься, твоя мама рассердится. А если она узнает, что ты ходишь сюда…
Ситт-хатун не договорила. Баязид понимал: если его визиты к сопернице матери станут известны, он никогда больше не увидит ни Ситт-хатун, ни Селима. Мальчик нахмурился, но все же встал и пошел к тайному проходу. У дверей остановился.
— Я принц, так отчего я не могу выбрать сам, где мне жить? Почему не могу выбрать себе маму?
— Увы, и принцы властны не над всем, — ответила Ситт-хатун, печально покачав головой. — Иди же, маленький принц. До свидания!
Кача взяла мальчика за руку и повела прочь. Когда дверь за ними затворилась, Селим подошел к матери и положил ей руку на колено.
— Анне, что случилось?
Ситт-хатун вдруг поняла: по ее щекам катятся слезы. Ведь приучила же себя сдерживаться, но слова Баязида попали в больное место. Мальчик заслуживает лучшей матери, чем Гульбехар. Но как можно притворяться заботливой матерью, если ему предстоит умереть, чтобы Селим занял трон? Нужно было либо привыкнуть к мысли о том, чтобы хладнокровно использовать Баязида, либо попросту никогда с ним впредь не видеться. Любить его было невозможно.
Ситт-хатун вытерла слезы, усадила сына на колени.
— Ничего, мой мальчик, ничего.
Иса находился в Эдирне. Он стоял у входа в тенистую аллею и ждал, пока мрак опустится на шумную широкую улицу. На другой ее стороне, куда выходила аллея, теснились лавки и купеческие дома. Посреди торчал дом, отличный от прочих, таких же убогих, оштукатуренных жилищ, лишь тем, что служил тюрьмой для семьи Исы. Иса не видел жену и детей уже почти год, но этой ночью они вновь будут вместе. И теперь уже он заберет их с собой, уведет подальше от этого проклятого места. Осталась лишь одна преграда, одно задание. Когда юный царевич Баязид погибнет, Иса и его близкие обретут свободу.
Тени сгущались, толпа редела, пока на улице не осталось лишь несколько торговцев, спешивших по домам. До восхода луны были еще часы. В облегающих темных одеждах Иса казался почти невидимым.
Время пришло — Иса повернулся к заветному дому спиной и пошел по аллее. Держась в тени, подобрался к дворцу, затаился у выхода из узкой улочки. Дворец окружала полоса открытого пространства, мощеная улица шириной футов двадцать, освещенная факелами. Ночью ступать на нее запрещалось. На стенах караулили лучники, любой нарушитель рисковал быть подстреленным без предупреждения. Чтобы попасть во дворец, следовало пересечь эту полосу незамеченным.