Осада

– Как будто заранее предусмотрели. Да мощный будет drang nach osten, – Денис Андреевич поморщился, но промолчал. – Первое время вам автомобилисты спасибо скажут преогромное. А потом бензин кончится. Вот тогда, – покусывая губы добавил я, – перегораживайте Садовое хоть КПП, хоть просто границу тяните.

– Артем… – медленно произнес ошарашенный президент.

– Извините. Сорвалось…

– Вам бояться нечего, вы же внутри красной зоны все равно, – неожиданно мне вспомнилась госпожа Паупер, она говорила тоже самое, так давно, казалось, вечность прошла с того нашего разговора. Еще и Милена была жива и прекрасна в своих безумствах и сама Юлия Марковна руководила олимпийской стройкой в Сочи. А теперь ни Сочи, ни ее, ни Милены. Никого. Лишь мы жмемся в кабинете, два последних человека на земле, ожидающих, что в любой момент двустворчатые двери распахнутся, внутрь вломится толпа жаждущих причастить бесконечной смертью, и нам останется, вжавшись в дубовые панели за креслом, ожидать неминуемого.

– Вообще-то есть еще и обслуга. Народ, так сказать. Он выходит на улицу, покупает еду, товары, может и подхватить и занести. А поскольку ключи от всех дверей у народа, даже мертвый вспомнит, как попасть в любую дверь, пока выключен свет и все в своих постелях.

Странно, я произнес это, даже не почувствовав того, что сказал, а вот Денис Андреевич явственно вздрогнул всем телом. Пробормотал что-то под нос об усилении ответственности и безопасности, про то, что «правильную тему подняли, Артем, спасибо, про народ-то мы как-то не подумали» и немедля позвонил Пашкову, сообщив о «рацпредложении Торопца». Разговор длился недолго, вместе со мной президент вышел из кабинета, отправляясь на встречу с премьером. Мне остро захотелось спросить, как же так получилось, что мы вот так запросто потеряли все и почти всех там, в хорошо охраняемых поселках. У президента не решился, не стал беспокоить и премьера. За вопросом отправился к Нефедову. Он сыскался нескоро, он утром делал доклад на заседании узкого состава, а потом словно испарился, вроде и был в здании правительства, но никто его не видел. Наконец, я обнаружил директора ФСБ в комнате отдыха министра иностранных дел, должность, ставшая никчемной неделю назад, но занимаемая до вчерашней ночи, когда и сам министр, как и моя мама…

Я осторожно поскребся в приоткрытую дверь и попросил разрешения войти и поговорить. Нефедов долго смотрел на меня, но затем кивнул.

– Палата с ума сходит, – зачем-то начал он. – Думцы устроили в своем здании косметический ремонт: замену люстр, дверей, ковровых дорожек, еще чего-то по мелочи. А сегодня же сами побоялись приходить, кому-то якобы привиделся мертвец, меняющий таблички на дверях. Потребовали от меня прошерстить здание…. Действительно, хоть бы там мертвец и появился, все проку больше, – и перебивая себя, спросил: – Так о чем вы?

Я объяснил. Нефедов указательным пальцем почесал переносицу, задумчиво оглядел комнату, небольшую метров пятнадцать, диван, два кресла, журнальный столик, шкаф с книгами, домашний кинотеатр с аккуратно разложенными дисками, большею частью релаксационными видами. Наконец, ответил:

– Вы хотите и там побывать, на месте? – внутренне содрогнувшись, понимая, что увижу в этом случае, я кивнул. Не одному, главное быть там не одному. Тогда куда легче. Владислав Георгиевич будто прочел мои мысли, хотя почему будто бы, кажется, они достаточно ясно читались на лице, потому ответил просто: – Лучше будет, если мы с вами туда поедем. Я просто покажу, вы всегда можете повернуть обратно.

– Да некуда поворачивать, – мне ясно представилась картина вчерашнего собственного сидения у телефона, пустой квартиры, она и прежде была пустой, но я не замечал этого, покуда не оказался выжран изнутри поразившим в самое сердце известием. С сердца и началось пожирание, а потом… потом я ничего и не чувствовал, нечем оказалось ощутить сковавшую члены боль бесконечной потери, последней из возможных и самой сильной из мыслимых. – Некуда.

Он кивнул в ответ. Сжал мне плечо.

– Кто еще там остался? – хрипло спросил я, пытаясь отогнать мучительные видения, нежданно ворвавшиеся в мозг.

– Многие. ФСО взбунтовалась… ладно, теперь все равно, – и совершенно неожиданно, хотя и понятно, почему, продолжил: – Родители Марии Александровны так же обратились. Атака оказалась одновременной на оба города. Что подтверждало мою теорию, помните, я говорил… да что проку, – резко парировал он себе.

– А что Мария Александровна, она как?

– Пока не в курсе, я не посмел сказать. Связь с Питером прервана, надеюсь временно. Мы все на что-то надеемся, теперь только это и осталось, – и в ответ на мой немой вопрос, резко встряхнувшись, ответил: – С ней ничего не случилось. Она выехала в Москву за несколько дней до происшедшего. Можете обвинить меня, я уговорил.

– Вы не могли знать, – безвольно ответил я, скорее, себе, нежели ему.

– Подозревал, если хотите.

– А сейчас…

– Сейчас она с ним. С позавчера, – Я кивнул: так вот почему Денис Андреевич покинул свое заточение и стремительно вернулся в дела, к окружению, словно утопающий, схватился за последнюю соломинку, и вырвался из плена вод. Вцепился, пытаясь не отпустить снова, такую маленькую, казалось, совсем беспомощную. Но державшую его все прежние годы. И только после смерти дочери, чудовищного удара для обоих, винящих в нем каждый свою половину, соломинка стала выскальзывать из рук. Последний раз, как я понимал, едва не ушла совсем, но все же вернулась. Возможно, не совсем ради него самого…

– И довольно об этом, – он неожиданно поднялся и вышел из комнаты отдыха. В дверях остановился, будто что-то позабыв, взглянул на меня, бездвижно сидящего в кресле. – Я вам позвоню… тогда, – прибавил Нефедов, прежде чем уйти окончательно. Я кивнул, именно тогда, как за ним закрылась дверь. И снова провалился в пустое сидение, на сей раз в чужом кабинете, непонятно чего ожидая. Спохватился, только когда прошло часа два с момента нашего разговора. И поехал обратно.

Следующие дни прошли в делах, слава богу, что в делах, возвращаться рано домой было выше моих сил, равно как и выше оных оставаться там надолго. Но и скрасить одиночество кем-то со стороны не мог, не хватало сил; внутренняя опустошенность проникла в каждый член моего тела и напрочь лишила его побудительных мотивов.

Прежде от измен меня ограждала Милена. Войдя в мое сердце, тем утром, она уже не покидала его. До сих пор, пока пустота не выгрызла меня изнутри; только тогда Милена ушла, выполнив свою миссию, или просто посчитав меня законченным, как ни жаждал я появления своей единственной, Милена, подобно Валерии Мессалине, lassata viris necdum satiata recessit , неудовлетворенная как и всегда.

Впрочем, снов я больше не видел: стал выключаться на ночь, как робот на подзарядку. И восемь часов сна словно выгрызались из жизни за ненадобностью. Потом вставал, делал дела, возвращался, и отсоединялся до следующего утра, когда ежедневные занятия поглощали меня настолько, чтобы я думал лишь о них.

Наконец, утром, это уже было воскресенье, позвонил Нефедов, напомнив о моей просьбе и заставив сердце отчаянно заколотиться. Я сам удивился реакции, казалось, ее уже не осталось, не должно оставаться. Но кивнул, почти блаженно почувствовав страх перед неизбежным.

Мы выехали около полудня, Владислав Георгиевич ранее не мог, да и я оказался по счастью загружен все утро. После доклада президенту, я отправился к нему. Отправились на четырех машинах, – два БМП присоединились к нам у самой границы «пятого кольца». До этого из ворот Спасской башни выехали два бронированных внедорожника БМВ. На Садовом нас уже встретил готовый блокпост, само кольцо пока действовало, но судя по скудному потоку, идущему по внешней стороне, это ненадолго.

Когда мы проезжали по Рублевскому шоссе, я не мог не обратить внимания на сосредоточения воинских частей возле покинутых коттеджей, я спросил Владислава Григорьевича, остались ли еще не успевшие перебраться в красную зону горемыки, он покачал головой.

– Значит, от чумазых стерегут, – ядовито заметил я; Нефедов, усмехнувшись, кивнул в ответ.

На развязке МКАД и Рублево-Успенского расположилось особо мощное охранение. Полдюжины БМП, три БТРа, я не удивился, увидев здесь и установку залпового огня, жадно нацелившуюся в белесую от перистых облаков лазурь неба. Лесок, прежде уютно располагавшийся сразу за кольцевой, и так частично вырубленный при создании кольца, ныне был выжжен еще метров на двести вглубь, две тяжелых огнеметных установки «Буратино» медленно катились вдоль кольца с внешней стороны. Пахнуло гарью, даже во внедорожника, наполненный кондиционированным, избавленным от посторонних запахов, шумов и взоров, проник прогорклый тошный запах сгоревшей плоти.