Осада

Борис обнял ее и увел со двора, Настя сколько ни смотрела в окна, но больше никого не видела. Они вошли в толпу, движущуюся все медленней и медленней, пройдя всего метров триста, они остановились, как по команде. Видимо, народ впереди уперся в кордоны на Калужской площади, а ведь до них было около двух километров, и раз уж не пропускали, принялся ждать – не то вечера, и подхода мертвецов, чтобы набраться отчаянного мужества, либо большей людской плотности – и тогда навалившись лавой на пулеметы, они смогли бы преодолеть заслон. Вот только рисковать и бросаться первым никто не хотел.

Первые выстрелы прозвучали через полчаса, по толпе разнесся слух, что пока еще стреляют в воздух, но патроны экономят, ведь в Москву, по разным сказам, вошло не меньше двух десятков миллионов зомби, может и преувеличение, но вряд ли большое. Общей картины никто не мог знать.

Кондрат неожиданно предложил пробиваться вперед, пока толпа не такая плотная, хоть посмотреть, что происходит на Калужской, а там уже решать, что делать дальше, Борис согласился, до зданий Горной академии они шли более-менее спокойно, лавируя меж остановившихся людей, но за полкилометра до площади, им пришлось продираться сквозь разом уплотнившуюся толпу. Впрочем, люди, стоявшие в ней, отнеслись к этому совершенно безразлично, помимо этой троицы взад и вперед сновало много народу, от ближайших зданий уже доносился запах испражнений, видимо, стояли долго.

Снующими взад и вперед, как выяснилось вскоре, оказались добровольцы из «Московской Руси», собирающие свои разрозненные отряды в один кулак, получалось плохо, поскольку их звеньевые и прочие руководители, а так же самые шустрые и проворные, особенно из числа тех, кто жил меж Садовым и Третьим транспортным, уже давно ушли за кордон, присоединились к воинству Кирилла; теперь оставшимся приходилось самоорганизовываться, что получалось крайне плохо. Некоторые пошли молиться в церковь при больнице святителя Алексия, некоторые продолжали патрулировать улицы, иные отправились на поиски знакомых, а те, что поотчаянней, принялся занимать лучшие места у площади, забираясь на крыши домов или расположившись у громады памятника Ленину.

Именно с помощью добровольцев они смогли дойти до детской библиотеки, давно превращенной в лагерь беженцев и с черного входа зайти на четвертый этаж, пробраться к окнам, выходящим на Калужскую площадь. И сквозь пыльное разбитое стекло разглядывать ее всю, а так же Крымский вал, ныряющий в тоннель под памятник Ленину и выныривающий лишь затем, чтобы снова уйти под землю уже у Серпуховской площади, Житную улицу, идущую параллельно, но чуть дальше и выше вала, и Большую Якиманку, куда им и предстояло пробраться, минуя хорошо простреливаемую площадь, аккуратно разделенную рабицей по середине, так что Ленин остался на этой стороне, а вот зеленые насаждения уже далеко на той; возле самого памятника копошилось несколько человек, видимо, стреляли по ним. Рабица оказалась усеяна трупами, особенно в районе моста, не похоже, чтобы от недавних выстрелов, скорее, трупы старые, еще с тех ночи или может раньше. Ветер северный, вонь чувствуется даже здесь.

Позади рабицы, на пересечении улиц, среди кустов и меж зданий, находились спешно созданные из блоков, мешков с песком, или просто досок и щебня редуты, за которыми укрывалось изрядное количество народа, не только внутренние войска и армия, но и люди в штатском, с белыми повязками на рукаве, скорее всего, из «Московской Руси». Эту версию подтвердил и проведший их к разбитому окну, посмотрев в бинокль. Больше того, кажется, кого-то он узнал, потому как выматерившись, поспешно спустился вниз и уже оттуда, выйдя через главный вход, крикнул той стороне:

– Серега, не дури. Что ты там делаешь? Живо дорогу дай.

Безвидный Серега отвечал все больше матом, иных слов почти не разобрать было. Его не то товарищ, не то родственник, однако понял все куда лучше, и потому заорал, чтоб дали дорогу, а то всем будет хуже. В ответ послышался выстрел и довольный голос рявкнул уже через мегафон, разнесясь по всем закоулкам:

– Ну что, старик, угомонился?

Разговаривавший с Серегой, поднялся снова на четвертый этаж с лицом, залитым кровью, от услуг санитарки немедля отказался, грубо послав ее куда подальше, сам перевязал царапину и вновь принялся смотреть в бинокль. Снова выматерился.

– Не один он там, паскуда. Вдвоем коцают.

– Снайперы? – догадался Борис, тот в ответ кивнул.

– И эту гниду я еще называл… – пострадавший не уточнил как называл, поскольку хватило его лишь на новые матюкания. Подозвав к себе какую-то бледную девицу в черных одеждах, попросил «достать заразу побыстрее, как умеешь» и спустился вниз. Девица подошла к соседнему окну, не спеша достала винтовку Драгунова, любовно укрытую мешковиной и принялась устраиваться. Попросила не мешать, иначе и их достанут, снайперов на той стороне… тут снова в ход пошла обсценная лексика. Троица спустилась.

Толпа тем временем, никак не поддаваясь усилиям добровольцев, пытавшихся отогнать ее с простреливаемого Ленинского по дворам, приблизилась к рабице вплотную, больше того, начала дергать ее, рабица, с плохо закрепленной «ежевикой» по верху, шаталась и готова уже была завалиться секциями, когда нервы у блокпоста на Большой Якиманке не выдержали. Очередь из крупнокалиберного пулемета не прекращалась около полуминуты, била примерно в один квадрат, и выкосила несколько десятков человек на сотне метров вдоль проспекта. Толпа в ужасе стала разбегаться. Люди давили друг друга, не разбирая, кто стоит на пути, ослепленные страхом люди стремясь укрыться как можно скорее, за зданиями библиотеки и входа в метро. На площади и проспекте осталось около сотни человек, далеко не все ушли в мир иной, но подобраться к живым не давали. Скорее всего, Серега, как решил раненый в голову, и снова начал кричать на ту сторону, но без особого результата.

В ответ раздались разрозненные винтовочные хлопки. Несколько человек бросились помогать вынести раненых, но пулеметная очередь, на сей раз действующая куда прицельно, скосила их, а заодно и тех, кто в помощи нуждался. Кроме одного младенца и старика, примерно через четверть часа подавшего голос. Крики услышали и там, и снова заработал пулемет. Старика задели, он замолчал, а вот младенец раскричался тем больше, что видимо еще живую мать, пулеметчик последней очередью добил. Пронзительные крики маленького стали еще невыносимей в наступившей после стрельбы тишине, они буквально разрывали воздух.

– Да что там нелюди сидят, что ли, – бурчали в здании библиотеки добровольцы, не решавшиеся снова лезть под пули. Какая-то женщина, из беженцев, выбежала на площадь, размахивая белой тряпкой, как флагом, выстрел скосил ее за двадцать шагов до младенца, следом выбежал кто-то еще, верно ее муж или брат, едва он добежал до тела, как рухнул с продырявленной головой. С этой стороны площади послышались автоматные очереди, кажется, больше для собственного успокоения.

– Следующий выходи, я как раз перезарядил, – донесся до них голос Сереги. Раненый скрежетнул зубами, но ничего не сказал. Когда еще одна женщина, так же не выдержавшая истошных криков, оказалась убита буквально в шаге от младенца, он не выдержал.

– Я вырву тебе сердце, ублюдок! – истошно крикнул он, с силой стукнув кулаком по мраморной облицовке и даже не заметил текущей по разбитым костяшкам крови. И закашлялся. Попросил у Кондрата сигарету, тот с видимым сожалением пожал плечами.

– Может мне пойти? – с некоторой надеждою спросил он в ответ. – Я дьяк, может быть это…

– Да ему сейчас …, дьяк ты или кто еще, лишь бы пострелять. Всю жизнь в тире призы собирал, и вот дорвался …, нет, я его не просто убью, я убью его с наслаждением, – и тут только заметил кровь, и с какой-то плохо скрываемой жаждою стал ее слизывать, а затем попросил пластырь и бинты.