Осажденные камнем
Шрифт:
— Сучки Морасит тоже должны сидеть в темнице, — сказал юноша с изувеченной рукой. — Подумай, что они сделали с бойцами арены, в том числе с тобой, Бэннон! Я вместе с тобой освобождал жертв у пирамиды.
— Как ты можешь стоять рядом с ней? — насмешливо поинтересовалась стирающая старуха, окинув Лилу свирепым взглядом. — Разве она не била тебя, не ломала?
— Все не так просто, — неуверенно сказал Бэннон.
Лила устремила взгляд на людей, поселившихся на невольничьем рынке.
— Вы живете в Ильдакаре. Вы все видели тысячи вражеских солдат за городскими стенами. Наша настоящая битва — против генерала
Ее тон не успокоил их. Один мужчина заплетал длинные кожаные ремешки, изготавливая кнут. Он заговорил:
— За последние несколько лет много беглых рабов ускользнуло из города и начало новую жизнь в Стравере и других горных поселениях. Я остался, но вдруг я ошибся? Возможно, чем скорее Ильдакар падет, тем будет лучше для нас.
— Нам следует покинуть город и присоединиться к генералу Утросу, — высказался кто-то.
От этих слов Лила пришла в ярость:
— Тогда вы настоящие враги Ильдакара и заслуживаете смерти.
— Лила! — заорал Бэннон, испугавшись, что толпа бросится на нее. — Пресвятая Мать морей, ты не понимаешь, где находишься?
— Среди потенциальных предателей.
Затем неожиданно для всех прозвучал юношеский голос:
— Мне все равно, что с нами сделали высокомерные дворяне. Ильдакар все еще наш город. Хотим ли мы заслужить наше новое место в нем или нет? Что бы сказал Зерцалоликий?
— Он сам нас предал, — проворчал человек с кнутом.
Бэннон обернулся и увидел лохматого оборванца не старше четырнадцати лет в грубой тунике и хлипких сандалиях. Как ни странно, кожа мальчика, его лицо и волосы были бледно-серого оттенка. Бэннон тут же узнал его:
— Я знаю тебя — ты погонщик яксенов, уличенный в работе на Зерцалоликого.
— Меня сцапали Морасит, когда я вставлял в стены осколки зеркала, наши условные знаки. — Мальчик фыркнул, глядя на Лилу. — Кажется, она тоже была там, но для меня они все на одно лицо.
— Вы для нас тоже на одно лицо, — парировала Лила.
Бэннон вспомнил день, когда Адесса и другие Морасит притащили пленника в башню властителей. Мальчик признался в связях с мятежниками, и главнокомандующий волшебник наложил на него заклинание окаменения, не дав сообщить никаких деталей. Поскольку сам Максим и был Зерцалоликим, Бэннон теперь понимал, почему он так быстро разобрался с пареньком.
— Ты знаешь, что Зерцалоликий лгал вам, используя волнения низших классов в своих целях, а не для вашего блага? — спросил он.
Мальчик выглядел подавленным.
— Это не значит, что его слова не были правдой. Мы подняли восстание, преследуя свои цели, а не его.
Все еще злившаяся Лила положила руки на черную полосу кожи на талии, коснувшись ножа-эйджаила, который мог причинять другим невероятную боль.
— Ильдакар — ваш город, несмотря ни на что. Будете бороться за него или уклоняться от долга и причитать?
Бэннон подошел к полукаменному погонщику яксенов:
— Они поставили тебя в качестве статуи на рынке рабов, чтобы другим было неповадно выступать против дворян.
— И что, сработало? — фыркнул юноша. — Меня зовут Тимоти, все знают меня. — Он улыбнулся непослушными губами. — Можно сказать,
превращение в статую стало самым знаменательным событием в моей жизни. — Он посмотрел вокруг, и Бэннон понял, что освобожденные рабы, разбившие лагерь на рыночной площади, действительно считаются с ним. Тимоти заговорил громче, обращаясь ко всем: — В этом я согласен с Морасит. Ильдакар — наш город. Мы слишком упорно боролись за свободу, и теперь, когда мы многого добились, разве можем мы так просто отказаться от этого?Бэннон встал рядом с мальчиком:
— Мы сражаемся за одно и то же. Судя по размеру армии за стенами, нам пригодится любая помощь.
Тимоти долго и с неуверенностью смотрел на Бэннона.
— Я слышал о тебе. Ты освободил воинов арены и сражался рядом с Никки. — Он покачал головой, посмотрев на Лилу. — Поскольку я работал на Зерцалоликого, то смирился с тем, что меня когда-нибудь схватят; это не помешало мне распространять сообщения, помогая привлекать новых людей к борьбе за наше дело.
— Мы выследили тебя, — сказала Лила, — и многих других.
— Но все равно победили мы, — пожал плечами Тимоти. Он казался юным, беспечным и решительным, будто был не только каменным, но и железным. — Я согласен сражаться за Ильдакар, и все эти люди тоже, но только если после победы нам отдадут часть города.
Вспомнив невероятных размеров армию снаружи и грохот каменных кулаков, от которого дрожали толстые стены, Бэннон засомневался, что от города что-то останется, если они не справятся с врагами в самое ближайшее время.
— Нам нужна армия, — надменно сказала Лила, — а не мямлящие рабы, которые прячутся в палатках на городской площади.
Тимоти скрестил руки на твердой груди:
— Я буду сражаться, но только если меня возьмут в настоящую армию. Это лучше, чем пасти яксенов.
Лила с грозным видом подошла к нему вплотную, но мальчик не отступил.
— Ты всего лишь тощий костлявый ребенок. Чем ты можешь быть полезен для нашей армии? Ставить подножки солдатам Утроса?
Он смотрел прямо на нее, не уклоняясь от вызова.
— Я буду сражаться.
— Ты никогда не станешь настоящим бойцом. Разве ты в состоянии нанести врагу урон? — Лила молниеносно ударила тыльной стороной ладони по его груди, вложив в удар немало силы.
Костяшки ее пальцев неожиданно хрустнули, соприкоснувшись с его твердой кожей. Ее удар отбросил бы назад любого, но Тимоти словно прирос к каменным плитам. Потрясенная Морасит посмотрела на свою отбитую руку с окровавленными костяшками.
Тимоти усмехнулся и небрежно ударил ее в ответ. Лила, не ожидавшая удара, пошатнулась. Изумленно моргнув, она с гораздо большим уважением посмотрела на уличного оборванца.
— Может, мы все-таки сделаем из тебя бойца.
— Научи драться, и я покажу, на что способен, — сказал Тимоти.
Люди в лагере поднимали головы от костров и выходили из шелковых палаток.
Лила слегка улыбнулась, бросив взгляд на Бэннона.
— Тренировки превратят его в настоящего бойца. Я займусь тобой, Тимоти. Возьму под свое крыло.
— Научи драться нас всех, или нет сделки, — ответил мальчик.
Морасит размышляла, пока бывшие рабы переговаривались. Они уважали Тимоти, который пострадал за их дело, и теперь он, понимая их тревогу, недовольство и протест, побуждал их действовать.