Осажденный Севастополь

Керн молчал. Адмирал поднялся на банкет у следующего орудия и снова стал смотреть в трубу.

–  Не угодно ли вам отслушать всенощную, - сказал Керн, стараясь не показать виду, что боится за адмирала.

–  А вот сейчас я приду-с. Ступайте, я вас не держу!

Керн, разумеется, не пошел. Нахимов снова высунулся.

–  Да не высовывайтесь, Павел Степанович! Что за охота так рисковать!

–  А что? Не всякая пуля в лоб-с. Да ведь они плохо стреляют, - сказал Нахимов, обернувшись к Керну.

–  Однако!
– заметил Керн.

В это время пуля ударила в земляной мешок подле самого Нахимова.

–  Павел Степанович, лучше извольте отойтить, - сказал один из матросов.

– Неравно заденет!

Нахимов продолжал смотреть, наконец отдал трубу вахтенному.

–  Ради Бога, отойдите, ведь могут попасть, - снова сказал Керн.

–  Это дело случая, - сказал Нахимов.

–  А вы фаталист?

Нахимов промолчал. Он собирался уйти.

В это время с нашей батареи была пущена бомба по кучке англичан, несших фашинник. Вахтенный, следивший в трубу за полетом бомбы, закричал:

–  Ловко, подлецы, стреляют! Трех англичан сразу подняло!

Нахимов повернулся, чтобы посмотреть, но вдруг упал на правый бок так быстро, что его не успели подхватить. Пуля попала ему в висок над левым глазом, пробила череп и вышла около уха. Керн бросился к нему первый. Адмирал произнес что-то невнятное и впал в беспамятство.

Кое-как адмиралу сделали перевязку и на солдатских носилках понесли в Аполлонову балку; кто-то приказал везти на Северную. Повезли на вольном ялике и лишь на пути пересели в катер и прибыли в бараки. С трудом нашли свободную комнату. Все бывшие налицо медики столпились сюда. Послали за льдом. Едва достали на Корабельной в трактире "Ростов-на-Дону"{143}. Из раны извлекли шестнадцать косточек.

Весть о ране, полученной Нахимовым, мгновенно разнеслась по всему Севастополю. Все видели, как провели лошадь Павла Степановича, как проскакали его адъютанты. Одни говорили - ранен, другие - убит.

Лейтенант Лихачев находился в это время по поручению начальства у Графской. Народ бежал по Екатерининской улице, ожидая, что адмирала повезут с Малахова домой. Лихачеву кто-то сказал, что раненого отвезли в Михайловскую батарею. Лейтенант бросился туда, прямо к старшему офицеру, которого нашел во дворе, в толпе офицеров и матросов.

–  Слышали!
– крикнул Лихачев и по лицам видел, что все знают.

Старший офицер был чудак, любивший поговорить и узнать все обстоятельно.

–  Пойдемте, - таинственно сказал он Лихачеву. Пошли по длинным лестницам и коридорам. Офицер ввел его в свою комнату, сел в кресло, набил чубук и начал:

–  Да... это точно... у греков и у римлян...

–  Да убирайтесь к черту с вашими греками и римлянами! Где адмирал?

–  Ничего не знаю. Я вас хотел спросить.

–  Что ж вы не сказали!

Лихачев стремглав выбежал и наткнулся на адъютанта Фельдгаузена, который скакал во весь опор.

–  Куда вы? Где адмирал?

–  В Северных казармах!

Лихачев поспешил туда. Стемнело один барак горел яркими огнями. Кругом толпился народ. Окно было растворено, и было видно, что комната полна докторами. Лихачев вошел. Адъютанты адмирала стояли, вытирая глаза. Нахимов лежал в одной рубашке, с закрытыми глазами, тяжело дышал и слегка шевелил пальцами. Два художника рисовали с него портреты. Лихачев не выдержал и заплакал.

На другой день были последние именины адмирала. Ему стало как будто лучше: он открывал глаза, но смотрел без всякой мысли и, по-видимому, никого не узнавал. Иногда он срывал повязку.

На следующий день, часов в 11 утра, Лихачев подошел к бараку и увидел, что веревка, которою было оцеплено здание, опущена и караульных, не подпускавших народ к окну, нет. Лихачев понял, что все кончено.

Во втором часу баркас, буксируемый двумя катерами, вез тело Нахимова с Северной стороны на Графскую пристань. Море было неспокойно и подбрасывало баркас. На корме стоял священник с крестом. Народ без шапок толпился у пристани. Тело отнесли в дом покойного. Отслужили панихиду. Покойного покрыли флагом с корабля "Императрица Мария" в память Синопского боя. Флаг был в нескольких местах пробит ядрами.

Один за другим стали входить в комнату матросы, солдаты, адмиралы, офицеры и множество дам, нарушивших этим запрещение покойного являться на Южную. Почти все женщины плакали. Была в числе женщин и Прасковья Ивановна, которая ревела, голосила, уверяла, что она-то первая прибежала к раненому. В этрт день адмирал лежал на столе как живой. Но на другой день его положили в гроб, и лицо пришлось закрыть покрывалом. В головах утвердили три флага. Картинки - портрет Лазарева и изображение корабля "Крейсер в бурю" оставили на стенах.

Неприятель не стрелял. Ходили слухи, что англичане, узнав о смерти Нахимова, скрестили реи и спустили флаги на своих кораблях.

Вынесли гроб - несли Горчаков, Остен-Сакен и другие генералы. Батальон модлинцев и моряки были выстроены вдоль улицы. Держали обвитые крепом знамена. При появлении гроба загремел полный поход. Корабль "Великий князь Константин" стал салютовать. Послышались три ружейных залпа; Нахимова положили близ библиотеки, подле Лазарева, Корнилова и Истомина. Матросы, рыдая, бросали горсти земли.

Едва разошлись толпы, как в бухту снова стали падать неприятельские бомбы.

В двадцатых числах августа, после нового поражения нашей армии - при реке Черной, лейтенант Лихачев и Алексей Глебов ехали в офицерской бричке по дороге из Севастополя в Симферополь. Глебову было поручено распорядиться об ускорении присылки пороха, а Лихачев, получив довольно сильную контузию, отпросился на три дня в отпуск под предлогом поправки, а в сущности желая посетить семью Минденов.

Дорога была не веселая, жара страшная, пыль, всюду обозы с больными и ранеными солдатами и матросами. Навстречу попадались следовавшие в Севастополь ополченцы - бородатые мужики, резко отличавшиеся от тогдашних усачей солдат.

–  Кажется, это наше Н-ское ополчение, - сказал Глебов и, спросив командира дружины, убедился, что не ошибся.

–  Славный народ, - задумчиво сказал Глебов.

–  Славный-то славный, но воображаю, как наши мужички сконфузятся, попав в первый раз на бастионы, - сказал Лихачев.

Денщик Глебова, правивший лошадьми, тряхнул вожжами, и они покатили дальше, поднимая густую пыль. Вот тащатся погонцы с ядрами; сотни верст сделают эти несчастные, заморят волов и лошадей, а потом все эти ядра будут свалены матросами в кучу, ничтожную по сравнению с тем, что выпускается каждый день из орудий одного какого-нибудь бастиона.