Осажденный Севастополь

Зато Меншиков протежировал лейтенанту.

Подозвав Стеценко, Корнилов сказал ему, что по желанию князя причисляет его к своему штабу, и прибавил, что считает его опытным по его прежней кавказской службе и будет употреблять его для разных поручений.

–  Но вы все же не оставляйте ваших питомцев, - прибавил Корнилов. Прошу вас обедать у меня и переселиться ко мне на квартиру.

Между тем Меншиков спешил уже на библиотеку, где и встретился с Корниловым.

–  Не говорил ли я еще зимою, что неприятель сделает высадку в Крыму! сказал он, увидев вице-адмирала.

–  Как, ваша светлость? Где? Какая высадка?

–  Я получил самые достоверные сведения, что неприятель готовится к высадке близ Евпатории, - сказал Меншиков, угрюмо глядя на Корнилова.

Корнилов был поражен этим известием. Появление неприятельского флота, числом больше противу обыкновенного, навело его на мысль, что союзники намерены атаковать Севастополь с моря, и вдруг ему говорят о высадке близ Евпатории!

Корнилов побледнел и сказал с жаром:

–  Ваша светлость! Да ведь там шестьдесят тысяч четвертей пшеницы!

–  Я знал их тайную цель!
– вскричал Меншиков, совершенно забывший или не знавший до сих пор об этой пшенице.

–  Теперь единственный способ помешать их высадке - это напасть на них, - сказал Корнилов.

–  Я об этом подумал.

–  Видите, ваша светлость, какой густой дым, - сказал Корнилов, всматриваясь в даль.
– Жаль, он помешает сосчитать число судов.

Несколько времени все бывшие на площадке молчали, ограничиваясь тем, что слушали сообщения наблюдавшего в телескоп офицера. Вскоре можно было видеть и простым глазом, что к Севастополю приближался как бы целый фабричный город с множеством дымовых труб.

Корнилов отправил одного из ординарцев князя, юного мичмана Ухтомского, призвать Стеценко, которого князь решил послать на рекогносцировку с сухого пути.

При виде неприятельского флота у князя промелькнула мысль: что будет, если союзники высадят армию и отрежут Севастополь от сообщения с Внутренней Россией не только с моря, но и с суши?

Прибыв на площадку библиотеки, Стеценко увидел здесь Корнилова, Меншикова, его адъютантов и ординарцев и многих других лиц. Меншиков велел Стеценко взять в Кронентале казаков, сколько ему понадобится, и скакать к Евпатории, о результатах же своей рекогносцировки сообщать записками в конвертах с надписью: "По приказанию главнокомандующего". Такие конверты передавались без задержки, по летучей почте, учрежденной из казаков.

–  Там, в Евпатории, - прибавил князь, - передайте воинскому начальнику, чтобы слабосильная команда отступала не на Симферополь, а на Перекоп.

Меншиков поспешил во дворец и немедленно велел написать распоряжение: сосредоточить все войска на реке Алме{59}, сделать на батареях перекличку и учение, на портовые работы не высылать и готовиться к военным действиям.

Корнилов и Нахимов в свою очередь приказали всем судам готовится к походу, хотя противный ветер отнимал у них всякую надежду выйти в море. Весь день телеграфы из Лукулла и из Евпатории извещали о постепенном увеличении числа неприятельских судов.

К шести часам вечера их насчитали более сотни. Вечером наступил полный штиль.

Еще утром того же дня "комендант" Евпатории, майор Бродский, получил от греческих шкиперов уведомление, что к порту приближается громадный неприятельский флот с десантом. Особа же, бывшая в городе, немедленно бежала с жандармом, сопровождаемая воем и плачем жителей{60}.

Майор также растерялся. Он тотчас послал к Меншикову курьера и, не зная, как быть в подобных обстоятельствах, пригласил на совещание уездного исправника, доктора, почтмейстера, стряпчего и бургомистра, то есть всех официальных лиц, не удравших вместе с особой. Все они расположились на террасе, у судьи оказалась даже хорошая подзорная труба, полученная им в виде "благодарности" от одного из местных помещиков.

Майор, бывший в полной форме, открыл заседание, сказав:

–  Господа, я пригласил вас сегодня по особо важному делу.

–  Знаем, знаем, батенька, лучше без предисловий, - перебил судья.

–  Лллучччшше прямо ккк ддделу, - сказал почтмейстер, сильно заикавшийся и произносивший слова с такими гримасами, при виде которых, по словам судьи, у новорожденного младенца могли бы сделаться судороги.

–  Так вот, господа, всем вам известно, что неприятель приблизился сюда с сильным флотом. Мое дело чистое: у меня есть инструкция на случай приближения врага, превосходящего наш гарнизон силами...

Стряпчий расхохотался во все горло:

–  Вот распотешил! Экий забавник! Превосходящий силами! Уж не думаете ли вы дать генеральное сражение?

Но его не поддержали. Судья сердито взглянул на него, а исправник проворчал:

–  Тебе-то все смешки! Ты, чай, и с француза сумеешь взять барашка в бумажке.

Стряпчий сконфузился и с той минуты на все время совещания совсем стушевался.

–  Так вот, господа, я со своей командой немедленно удаляюсь в Симферополь. У меня уже укладывают вещи. Жена совсем собралась.

–  Ради Бога, ввввы уж и мои ящики с сссссоббой возьмите, - сказал почтмейстер.
– Одддних казенных ддденег тттттысяч двенадцать нннаберется, дддда и частные есттть ссссумммы.

–  Вы уж, Петр Алексеевич, о частной корреспонденции не особенно хлопочите: убрать бы казенное добро, - сказал судья.
– Ох, Господи! Откуда такое наказание!

Исправник, из отставных гусар, от которого слегка несло спиртом, разглаживал свои молодецкие усы и смотрел на бургомистра с таким видом, как будто собирался его съесть. Бургомистр, толстый купчина в синей чуйке, сидел на краю стула и постоянно вытирал потное лицо красным платком.

–  Ну а как же, господа, насчет карантина?
– спросил майор. Этот вопрос беспокоил его более всего, так как, не зная в точности значения исправляемой им должности, он страшно боялся ответственности.

–  А вот что! Вы себе уходите с вашей слабосильной командой, а я, черт возьми, остаюсь, - героически произнес исправник, стукнув кулаком по столу.
– Не будь я гусар присяжный, ежели я побоюсь француза! Мало мы их били в двенадцатом году!

–  Если так, то и я останусь, - решительно сказал комендант.
– Жену с детьми отошлю на почтовых, уж вы дайте нам лошадок получше, Петр Алексеевич, а я вам за то дам людей, они вам все уложат, и конвой вам дам для казенных ящиков.

–  Ррад уссслужить...
– сказал почтмейстер.

–  А нам-то как же, отцы родные, - сказал бургомистр, вставая и кланяясь в обе стороны.
– Ведь это, примером будучи сказать, сущее разорение... У меня, почитай, четвертей тысячи две одной пшеницы, окромя другого-прочего.

–  А ты на армию пожертвовал, твое степенство!
– злорадно сказал исправник.
– Аршинничать умеете, а теперь платись. Не хотел мне по сходной цене продать овес, покорми теперь французских лошадок!

Судья, долго наблюдавший в трубу, вдруг вскричал: