Осажденный Севастополь

Между тем зуавы, как саранча, нахлынули в усадьбу, забрали весь овес и сено и рассыпались по саду, объедаясь фруктами, поглощая фунтами виноград, персики, сливы, груши, все, что попадалось под руку в саду или в кладовых. Они, быть может, произвели бы и более крупные бесчинства, но вслед за ними прибыл сюда со своим штабом сам французский главнокомандующий маршал Сент-Арно.

Маршалу Сент-Арно было в то время немногим более пятидесяти лет, но тяжкая болезнь, от которой он оправился лишь за день до высадки, надломила его силы и состарила его.

Сент-Арно был одним из главных участников государственного переворота, создавшего империю Наполеона III и ознаменованного избиением нескольких тысяч мирных граждан на парижских бульварах. В награду за этот подвиг Сент-Арно был сделан военным министром, а с началом Крымской кампании назначен главнокомандующим. Прошлое этого человека было не безупречно. Он запятнал себя неслыханными жестокостями, совершенными во время алжирского похода. Не говоря уже о расстреливании и обезглавливании, он закапывал живых людей в землю. Но теперь маршал вел войну не в Африке и подвергался беспрестанному контролю со стороны английских генералов и корреспондентов. Честь Франции была, следовательно, поставлена на карту. Маршал стал представителем самых гуманных идей. Два зуава, уличенные в убиении неприятельской курицы - одной из любимых куриц бедной Веры Павловны, - были немедленно арестованы и преданы суду, и лишь потому, что это были зуавы, маршал ограничился сравнительно нестрогим наказанием - арестом. Но вообще солдатам было объявлено, что за мародерство их будут расстреливать без всякой пощады.

Сойдя с коня, маршал полюбопытствовал осмотреть дачу, носившую ясные следы недавнего пребывания своих обитателей. Офицеры, сопровождавшие Сент-Арно и воображавшие себе Крым чем-то вроде калмыцкой степи, были крайне изумлены признаками несомненной цивилизации - двумя записочками на довольно хорошем французском языке, писанными мелким женским почерком. В зале стояло фортепиано, и даже раскрытые ноты остались на подставке, один из офицеров, умевший петь, не утерпел и, сев за фортепиано, начал напевать мелодию и наигрывать аккомпанемент: то был один из многочисленных тогдашних патриотических романсов на тему: царь, отечество и православие. Француз, не понимая слов и играя мотив, вообразил, что это отрывок из какой-нибудь духовной оперы, и захлопнут ноты, так как был отъявленным врагом клерикализма.

–  Прошу вас, господа!
– внушительно сказал Сент-Арно, - чтобы все в этом доме до окончания войны оставалось совершенно в таком же виде, в каком найдено нами. Ни одна вещь, за исключением случаев крайней необходимости, не должна быть переставлена с места на место. Вы должны подавать пример солдатам и доказать как нашим союзникам, так и врагам, что Франция сражается с армиями, но не с гражданами.

Отсюда французский главнокомандующий прибыл и в самый Контуган. Оставшийся здесь управляющий жаловался, что французские солдаты рубят деревья. Эти солдаты не были зуавы, и Сент-Арно велел произвести строгое следствие. Двое виновных были арестованы, и по приказанию маршала их жестоко вздули линьками.

IX

Третьего сентября князь выехал из Севастополя в сопровождении своей свиты на позицию при реке Алме. Настоящего штаба у князя не было. В строгом смысле и сам князь еще не имел определенного назначения: войска подчинялись ему как старшему в чине; свиту князя составляли люди самые разнокалиберные. Был тут штаб-офицер Вунш{63}, был один чиновник инженерного департамента, были адъютанты из числа петербургской золотой молодежи: Панаев, Грейг, Веригин, Вилленбрандт, Сколков{64}. Из ординарцев один лишь известный нам лейтенант Стеценко был человек довольно солидный; другие - князь Ухтомский и Томилович - походили на молоденьких пажей, особенно Томилович, пухленький, розовенький, с несформировавшимся козлиным голосом. В этой компании такой офицер, как кирасирский штаб-ротмистр Жолобов, только что окончивший военную академию, был весьма солидным человеком.

Князь Меншиков со своим импровизированным штабом ехал в самом веселом расположении духа без отдыха до самой реки Качи. На правом берегу этой реки находился хутор богатого помещика; последний, узнав о высадке неприятельской армии, поспешно уложил свои чемоданы и ускакал в Симферополь. На хуторе остался лишь старик эконом с кухаркой, которая готовила для людской, и несколькими слугами. Первоначально слуги думали, что идут турки, и крайне обрадовались, увидя своих. Радость эта немного уменьшилась тем обстоятельством, что казаки, составлявшие конвой князя, бесцеремонно стали тащить сено и овес для своих и офицерских лошадей, а на протесты эконома ответили обещанием вздуть его нагайками.

Между тем молодежь из свиты Меншикова принялась осматривать достопримечательности хутора. Сам князь расположился в спальне, чтобы отдохнуть.

Адъютанты Веригин и Грейг, отличавшиеся особенно веселым нравом, гуляли в саду и забавлялись тем, что карабкались на деревья, доставая плоды, причем Веригин чуть не разорвал свой мундир. Панаев, как более серьезный и всегда старавшийся угодить князю, сам напросился на поручение допрашивать казаков, присылаемых к князю с наблюдательных постов. Меншиков велел ему докладывать о таких курьерах по усмотрению.

Часам к пяти адъютанты князя проголодались и, собравшись на крыльце, с нетерпением ожидали обеда, который уже был заказан кухарке.

–  Посмотрим, чем угостит нас здешняя Цирцея, - сказал Веригин.

–  ЕИе ез! 1аШе, сотте 1ез зер! рёспез сарйаих (она уродлива, как семь смертных грехов), - фыркнул Грейг; между адъютантами французский язык преобладал, несмотря на их патриотическое настроение.

–  Господа, посмотрите, кого это сюда несет, - сказал Веригин.

Действительно, в экипаже, составлявшем нечто среднее между бричкой и татарской арбой, ехал молодой человек, судя по форме - военный врач. Он выскочил из брички и, поговорив с казаком из конвоя князя, стоявшим у ворот хутора с куском арбуза в руке, тотчас же поспешил на крыльцо к адъютантам.

–  Позвольте узнать, господа офицеры, - сказал он, - правду ли мне говорит казак, что здесь остановился сам главнокомандующий?

–  Совершенную правду. А вам что надо?
– несколько свысока спросил Панаев.

–  Да я... я приехал к родственнику, владельцу хутора... Оказывается, он уехал... Я военный врач, спешу в Севастополь, думал остановиться у брата... Теперь, конечно...

–  Да вы, батенька, не стесняйтесь, - покровительственно сказал Веригин.
– Князь никого не желает стеснять. Найду я место и для вас. Милости просим.

–  Благодарю вас... Позвольте отрекомендоваться: врач Алексеев...

–  Очень приятно. Я доложу князю, - сказал Панаев.
– Князь велел всем вновь прибывшим врачам представляться ему лично.

–  Помилуйте. Но я весь в пыли... Мне совестно...

–  Это ничего, - авторитетно сказал Веригин, подмигивая Грейгу, так как доктор показался ему смешным чудаком, над которым следует потешиться. Пускай князь проберет его по-своему, - шепнул Веригин на ухо Панаеву.

Князю доложили, и доктор был немедленно позван в спальню. Через полчаса он вернулся оттуда красный и вспотевший, как из бани.

–  Ну что? Ну что?
– приставали к нему адъютанты.

–  Удивляюсь! Откуда светлейший так знает медицину, - говорил доктор, вытирая потный лоб.
– Я на выпускном экзамене не подвергался такому строгому испытанию, как теперь... Чего только не спрашивал князь!

–  Да, батенька, мы никого не пропускаем без внимания!
– сказал Веригин.
– Воображаю, пробрал вас светлейший по косточкам!

–  Однако, господа, право, не мешало бы обедать. Цирцея, кажется, капризничает; хоть бы ты, Грейг, сыграл по отношению к ней роль Одиссея, сказал Веригин.