Осень

Дальнейшего разговора Цзюе-синь не расслышал. Но вскоре звонкий голосок опять приковал его внимание. Говорила Цуй-хуань:

— Шу-ин часто говорила, что молодой барин ко всем хорошо относится, только люди платят ему злом. Как какая неприятность в доме, так все на него валится. Я когда пришла, то целый год почти не видела, чтобы он улыбался. Сама небось видела, что четвертая госпожа, пятая госпожа, Чэнь итай всегда веселые. Непонятно, почему это небо так несправедливо! Даже его молодую барыню — на что уж умница была! — и ту отняло у него. — В голосе Цуй-хуань Цзюе-синь мог различить и грусть, и возмущение, и сочувствие.

— Ладно, хватит. А то еще кто-нибудь услышит, опять накличешь на себя беду, — остановила ее Ци-ся.

Цуй-хуань рассмеялась.

— Только что я тебе велела быть осторожной, а теперь ты советуешь мне то же самое. Ну ладно, не буду. Пойдем посмотрим, не вернулись ли хозяйки.

Ци-ся ничего не ответила, и обе девушки ушли в сад.

Цзюе-синь медленно поднял голову. На душе стало легче; казалось, капли освежающей росы попали на зачерствевшее было сердце, и оно тихо, ритмично забилось. Боль еще оставалась, но уже появилось другое смешанное чувство благодарности, радости и успокоения. Мрак постепенно рассеивался. Невольно он улыбнулся. Улыбка была, правда, невеселой, но все же несколько разогнала грусть. Он протянулся, намереваясь пойти в сад, чтобы собраться с мыслями на свежем воздухе, ему предстояло обдумать очень многое.

Он уже направился к дверям, как вдруг шевельнулись портьеры и в комнату скользнула фигура еще одной посетительницы — той, которую ему сейчас хотелось бы видеть меньше всех.

Это была госпожа Шэнь. Не успев войти, она спросила в упор:

— Чэнь итай была здесь?

— Угу, — с безнадежностью буркнул Цзюе-синь, чувствуя, что в сад пойти уже не придется, и, примирившись с неизбежностью, усадил тетку, после чего уселся сам.

— Конечно, она обсуждала с тобой вопрос об усыновлении? — спросила, словно вела допрос, госпожа Шэнь.

— Я ей ничего не сказал, говорила она сама, — холодно пояснил Цзюе-синь, думая о другом.

— Ну и что она? Берет седьмого внука? — выжидающе уставилась на него широко раскрытыми глазами госпожа Шэнь.

— Кажется, шестого. Дядя Кэ-мин не хочет отдавать ей седьмого. — Этот разговор уже начинал надоедать Цзюе-синю.

— Шестого? — изумилась тетка. Лицо ее сразу изменилось. Немного погодя она понимающе кивнула головой: — Ясно. Эта Ван с нею заодно. Понятно, — процедила она сквозь зубы, — они сговорились обвести меня.

Цзюе-синь изо всех сил старался подавить в себе презрение к тетке — он ничуть ей не сочувствовал. Но ее гнев, раздражение и растерянность пробудили в нем жалость. Он начал ласково уговаривать ее:

— Не стоит сердиться, тетя. Ведь десятый внук еще очень мал, он единственный сын у дяди Кэ-дина, наверное он не согласится отдать его Чэнь итай.

Хотя слова эти звучали несколько резко и даже чуть-чуть издевательски, Цзюе-синь, не задумываясь, высказал их от чистого сердца. В другое время госпожа Шэнь, пожалуй, оскорбилась бы, но сейчас она никак не реагировала на них. Мысли ее вертелись вокруг госпожи Ван и Чэнь итай, и слова Цзюе-синя только подтвердили ее подозрения. Она напрямик высказала то, что думала (правда, с еще большим раздражением):

— Я ведь этого делать не собиралась, это все Ван насоветовала. Она говорила, что Кэ-мин зарится на добро Чэнь итай и поэтому отдает ей своего сына, Цзюе-жэня. Она же посоветовала мне поговорить с Чэнь итай и Кэ-мином, чтобы усыновили десятого внука. Я только что с ним говорила. По всему видно, что хочет обдурить меня. Ну, и бессовестная, черт бы ее побрал! — выругалась она. — Я во всем ее поддерживаю, помогаю ей, а она вместо благодарности, как дурочку, обводит меня вокруг пальца. Если сама зарится на добро Чэнь итай, так пусть прямо скажет — я ей поперек дороги не стану. К чему все эти увертки? — Тут веки у нее покраснели, она опустила голову и, вытащив платок, принялась вытирать глаза, всхлипывая: — Все меня обманывают, каждый в этом доме готов обмануть меня.

Цзюе-синю стало жаль тетку, которая, выбившись из сил, плакала перед ним. После вспышки гнева мужество покинуло ее, и сейчас — одураченная, придавленная собственным стыдом, — она имела жалкий вид. Она, эта женщина, причинила ему в свое время столько несчастий, так изломала его жизнь, совершенно беспричинно считая его своим врагом, что у него постепенно родилось чувство отвращения к ней. Но сейчас все говорило о том, что перед ним — просто глупая женщина, плачущая, как девочка, у которой нет собственных убеждений. Он задумался над тем, что она перенесла: действительно, во всем доме нет никого, кто бы хорошо относился к ней. Забыв о прежней неприязни, он принялся ласково утешать ее:

— Может быть, это недоразумение, тетя? Тетя, Ван, наверное, сказала, не подумав. Мы же знаем, что у вас нет этого в мыслях. Никто вас не обвиняет. Не принимайте это близко к сердцу.

— Я знаю, что она нарочно обманула меня, знаю, на что она способна. Это — человек коварный. Сколько раз она меня в дураках оставляла, всегда науськивает меня на вас. Это все — ее работа. — Лицо ее раскраснелось — казалось, она говорит все это стоящей перед ней госпоже Ван, чтобы хоть словами отплатить этой, по ее мнению, гнусной женщине.

Цзюе-синь с состраданием смотрел на нее: наконец-то она высказалась откровенно. Он верил, что это — не притворство. Но что толку от этих слов? Разве могут они снять груз с его души? Не доказывают ли они по-прежнему, какое мрачное царство — эта семья, которую он любит, — сколько здесь коварства, интриг, борьбы, предательства? Своими словами тетка реабилитировала себя лишь перед Цзюе-синем. Но на его настроении это не отразилось. Он уже забыл свое прежнее отвращение к ней. Сейчас он про себя умолял ее только об одном, — чтобы она замолчала.

— Я отомщу, обязательно отомщу, — произнесла она с неожиданной энергией и злостью. — Меня так легко не проведешь. — Но это было пустым бахвальством: чтобы спасти положение, ей пришлось прибегнуть к этим громким словам; по сути же дела, у нее не было никакого определенного плана мести. Да она и сама знала, что не может противостоять госпоже Ван.

Цзюе-синь молчал, не зная, что сказать. Он не понимал ее. Он сам оказался в плену своих сложных, запутанных переживаний. Ему хотелось, чтобы она поскорее ушла, оставив его в покое на какое-то время.

Но уходить она не собиралась. Она тоже молчала, медленно вытирая платком слезы. Гнев ее понемногу стихал.

За окном снова послышались звуки шагов и голоса. До Цзюе-синя донеслись последние слова Шу-хуа и затем голос Шу-чжэнь:

— Мне пора возвращаться. Мать разозлится, если меня долго не будет.

Цзюе-синь настороженно взглянул в сторону госпожи Шэнь, но она уже услышала слова дочери и громко позвала:

— Шу-чжэнь!

За окном не отвечали. Но шаги приблизились.

— Шу-чжэнь! — повелительно крикнула госпожа Шэнь.