ОСЕННИЙ ЛИС

– Збых!

Кузнец оглянулся – вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и уже не особенно торопясь, быстрым шагом спустился к реке. Остановился рядом.

Некоторое время они молчали.

– Красиво, – совершенно неожиданно для себя, сказал вдруг Збых.

– Что? – встрепенулся Жуга.

– Красиво, говорю, – задумчиво повторил тот. Посмотрел Жуге в глаза. – Почему я раньше этого не замечал? Или… это тоже из-за рифмача?

– Все может быть… Сам ты что об этом думаешь?

Збых наклонил голову, посмотрел искоса.

– Я не думаю, я – знаю, – ледяным голосом сказал он, и вдруг, ни с того, ни с сего, начал читать:

Призрак давних эпох, навевающий сон,

Эхо стихших шагов, уходя в небосклон,

Бороздящее тьму на рассвете.

Легкий шелест листвы, рокот теплой волны,

Тишина подземелий и грозы весны -

В колыбель приходящие к детям.

Оберег и броня теплых маминых рук,

Вереница событий, друзей и подруг,

Первый враг, что понять так непросто.

Поле, лес и Луна – в облаках и в реке,

Лето, осень, весна, льдинка на языке -

Это в памяти держит подросток.

Уходящая юность, груз новых забот,

Сны, печали, усталость, кровь, слезы и пот,

Смех и горе, ответы, вопросы…

Дуновение смерти за чьей-то спиной

И любовь, что поможет остаться собой -

Так внезапно становишься взрослым.

Новый груз новостей, треволнений и бед,

Череда поражений, ничьих и побед.

Первый волос седой на макушке.

Все, что в жизни узнал уже можно забыть,

Все равно эти знания не применить -

И грустят старики и старушки.

Нет ни сна, ни печали, лишь молкнут шаги,

В воду бросили камень, погасли круги,

Только души в единое слиты.

Вновь ушел в дальний путь призрак давних эпох,

И в молчаньи холодных застывших веков

Пыль заносит могильные плиты…

Жуга слушал, почти не дыша, эти скупые сбивчивые вирши, от которых щемило сердце, и какой-то иной, нездешний холод волной поднимался в душе, и не оставалось после ничего, только один большой, неясный вопрос: почему? зачем? за что?

– Силен рифмач… – одними губами прошептал Жуга.

Збых умолк. Покосился на ремешок на запястье. Кожа под ним покраснела и чесалась.

– Жуга, – тихо позвал он.

– Что?

– Что же дальше-то будет?

– С Тобой или с Ним?

– С нами… с обоими…

Жуга не ответил. Присел возле проруби. Сгреб ладонью снег.

– Смотри, – он слепил снежок и бросил его в прорубь. С легким плеском тот исчез и показался снова еле видимым белым пятнышком под темной водой. – Вода – это, как бы, твоя душа. А снежок – его. Не плавает, не тонет… – Он умолк, а когда продолжил, голос его звучал как-то странно.

– Вода растопит снег, – говорил Жуга, не глядя на кузнеца. – Пройдет девять дней, и его душа отправится в путь. Если смешаются они, то и твоя уйдет следом… Три дня уже прошло.

Збых почувствовал, как замирает сердце. Сглотнул гулко.

– И… ничего нельзя сделать?

Жуга помолчал.

– Девять дней – огромный срок, если знать, что делать, – наконец, сказал он, рассеянно глядя в прорубь. Вода в ней быстро замерзала, и вскоре снежок окончательно вмерз. – Лед видишь?

– Ну, вижу, – согласился Збых. – И что?

– Оберег для тебя – что лед для этого снежка. Не даст растаять… – Он повернулся к Збыху. – Почему ты не сказал мне, что до Вайды было еще трое?

– Те, которые померзли? я как-то о них не подумал… А что, это важно?

– Важнее некуда, – Жуга встал и отряхнулся. – И вот что еще: кто такая бабка Ниса? В который раз о ней слышу, а ты, вроде, ничего мне про нее не рассказывал.

– Бабка Ниса? Так она ведь не в деревне живет.

– А где?

– На выселках…

– Вот как? – Жуга поднял бровь. – Ну что ж, раз так – заглянем завтра на выселки. Пошли домой. Сестра твоя извелась там вся.

Збых вздохнул и покосился на приятеля.

– Я зря ей все рассказал? – спросил он.

Жуга покачал головой.

– Пожалуй, это лучшее из всего, что ты мог бы сделать.

* * *

Изба, в которой обитала пресловутая бабка Ниса, оказалась недалеко от деревни – каких-нибудь полчаса ходьбы. То была низкая деревянная хибара, донельзя ветхая и до сих пор не упавшая лишь потому, что вросла в землю по самые окна. Воздух над щербатой кирпичной трубой был чист и неподвижен, но Збых заверил друга, что бабка почти всегда дома.

– Она странная, и говорит не всегда понятно, – рассказывал кузнец по пути, – но если сможет, то всегда помогает. Если хворь какая приключится или, там, другая беда – все к ней идут. Помнится, летом корова у тетки Вежбы пропала. Три дня искали – не нашли, потом додумались бабку Нису помочь попросить. Та вышла к лесу, поклонилась на все четыре стороны, пошептала что-то. Жива, говорит, скотина ваша, в лесу заплутала. Вернется к завтрему. И что ты думаешь? Ведь вернулась.

– Она что, так и жила в этой избе?

– Тут раньше Михалек-рыболов жил, да лет шесть тому назад он женился и дом новый себе отстроил, а этот старухе отдал. А она до того в землянке ютилась.

– А лет ей сколько?

Збых пожал плечами.

– Бог знает… Сколько себя помню – всегда он тут жила.

– Сам-то ты бывал у нее?

– Случалось…

Заботливо расчищенная от снега, к дверям вела дорожка. Тут же рядом стояла лопата. Стучать Збых не стал («Не любит она этого, да и на ухо туга…» – пояснил он), пихнул ногой забухшую дверь, шагнул уверенно в полумрак сеней, но тут же налетел на какую-то бочку, полную воды, и чуть не упал. Лежавший на ней ковшик со звоном грохнулся на пол, и почти сразу же в избе зашаркали шаги. Жуга покачал головой и улыбнулся: бабка оказалась не так уж и глуха.

– Никак не привыкну… – проворчал Збых, вставая и отряхиваясь. Поднял ковш, повертел его в руках и положил на место. – Вечно она переставляет ее с места на место, бочку эту дурацкую… И откуда только силы у нее берутся этакую тяжесть ворочать! Не иначе и впрямь – колдовство какое-то.

Жуга усмехнулся:

– Пустую бочку передвинуть – дело нехитрое.

– Пустую? А! ну, да…

Друзья прошли в горницу и лицом к лицу столкнулись с деревенской травницей.

Збых снял шапку, стряхнул снег. Поклонился.