ОСЕННИЙ ЛИС
Шрифт:
– Жжется, гадина!
Жуга покосился на браслет – камень и впрямь вспыхивал, как огонь. Он поднял голову и встретился взглядом со священником. Тот стоял в стороне, нервно теребя наперстный крест.
– А ведь вы знали, батюшка, – сказал Жуга. – Все-все знали. Ведь он, наверно, приходил к вам…
– На все воля божья, – тот опустил глаза. – Я молился за него, но… – Он развел руками. – Бог не вмешается, если люди молчат.
А люди молчали – толпа, угрожающе притихнув, медленно смыкала круг. Збых огляделся. Лица, лица… серые, злые… Неужели он жил с ними рядом столько лет?
«А
Не хватало только искры, чтобы вспыхнул пожар, и искру эту не пришлось долго ждать.
– Бей ведьмака! – вскричал вдруг кто-то, и толпа бросилась вперед. Збых рванулся было на помощь другу, но ему подставили подножку, в воздухе мелькнула лопата, и кузнец, оглушенный, повалился на снег.
– Збышко!!!
Ружена подоспела только в последнюю минуту и не смогла сдержать крика, увидев, как людская волна прокатилась над ее братом и захлестнула рыжего странника.
– Не троньте его!!!
Ее отпихнули в сторону. Девушке оставалось только стоять и бессильно смотреть на кучу шевелящихся тел. Слышались крики, пыхтение, ругательства, треск рвущейся материи.
И вдруг все кончилось.
Никто так и не понял, откуда они взялись – белые волки – пятеро зверей во главе с матерым вожаком; они как-то сразу возникли в самой гуще драки, как возникают ниоткуда хлопья снега в чистом зимнем воздухе, и через миг рыжего паренька окружил вихрь когтей, горящих глаз и щелкающих клыков. Толпа ахнула и схлынула назад, оставив на истоптаном снегу распростертое тело.
В воздухе повисла гнетущая тишина.
Жуга лежал недвижно, уткнувшись лицом в снег. Налетавший ветер шевелил его рыжие, в пятнах крови, волосы. «Убили!» – ахнула какая-то женщина. «Молчи, дура… – грубо осадил ее мужской голос. – Молчи…»
Четыре волка остались стоять неровным полукругом, ощерив острые зубы – замершие, собранные, в любой момент готовые к прыжку. Пятый подошел к травнику, склонился над ним. Мелькнул промеж зубов жаркий розовый язык.
Послышался стон. Пальцы простертой руки сжались, горстью загребая снег, Жуга поднял голову и открыл глаза. Обвел взглядом притихших поселян. Разбитые губы шевельнулись.
– Тени… – еле слышно сказал он. – Как вы не понимаете, что все вы – просто тени…
Он медленно приподнялся и сел. Вытер губы, безразлично покосился на окровавленный рукав полушубка и попытался встать. Волк с готовностью подставил ему свое плечо. Жуга благодарно кивнул, ухватился рукою за волчий широкий загривок и медленно, приволакивая ногу, двинулся к лесу.
Ружена подняла голову. Губы ее округлились. «Жуга!» – хотела позвать она, но тот вдруг сам остановился, оглянулся и, взглядом найдя в толпе девушку, молча покачал головой.
Он так и ушел – не сказав больше ни слова, и никто не посмел его остановить, пока сидели и ждали возле могилы четверо волков.
Потом ушли и они.
* * *
Збыха отнесли домой. Ружена помогла уложить брата на кровать и вытолкала всех вон, не сказав никому
ни слова. Пришел он в себя только к вечеру, а на следующий день, одолжив у соседа лошадь и сани, погрузил на них весь свой нехитрый скарб и вместе с сестрой уехал прочь из деревни, по слухам – куда-то к дальней родне. Дом продали.Говорят, что белых волков видели еще раз, но следующей ночью разыгралась метель, такая вьюжная и ветренная, что никто так и не решился выйти на улицу. А когда утром наиболее смелые из местных мужиков, опрокинув для храбрости кружечку-другую в корчме у Андрлика, вооружились чем ни попадя и заявились на кладбище, то нашли там вместо могилы лишь полузаметенную снегом яму: гроб был пуст, и тело рифмача исчезло.
Кто– то додумался было спросить у бабки Нисы, что здесь к чему, но травницы дома не оказалось. Не появилась она и после, и пустая хибара ее долго еще стояла на берегу реки, пока со временем не развалилась совсем.
А дня через два к деревне вышел худой, изможденный мальчонка лет пяти-шести. Он шел медленно, зябко кутаясь в драный овчиный кожух с чужого плеча, доходивший ему до колен. Редкие поселяне торопливо крестились при встрече с ним, и после долго смотрели вслед, а Вацлав, который вышел на порог поглядеть, что там за шум, завидев его, хлопнулся в обморок.
Парнишка молча прошел мимо длинного ряда домов и остановился у крайней слева избы. Постоял у дверей, словно бы что-то вспоминая, затем поднял руку и робко постучался.
– Мама, – позвал он, – открой…
Солнце подбиралось к зениту. Становилось жарко. В округе было тихо, лишь кузнечики в траве старались, стрекотали вовсю, да высоко в небе переливчато и звонко пел жаворонок. Медведь шумно вздохнул и повалился на бок.
«Неплохо бы перебраться в тень. Или уйти к реке.»
Травник полез в мешок, вытащил оттуда пузатый овальный бочонок и выдернул пробку.
– У меня с собой есть вода.
Зверь долго и жадно лакал, неуклюже ворочая лапой бочонок. На потемневших дубовых клепках засветлели глубокие царапины. Травник к воде не притронулся, лишь подождал, пока медведь не напился, и спрятал бочонок обратно в котомку.
«А– ах… -зверь снова уселся на зеленый ковер. – Что ж, хорошо. Значит, с Волком ты уже знаком.»
– Знаком. И я…
«От мести к интересу через безразличие и страх, – не слушая его, меж тем проговорил медведь. – Ах-р… утраченная вера… Ты рисковал, спасая этих… кузнеца и этого словесника с шерстью на морде. Это самое у вас и зовется дружбой? Ах-р… занятно…»
– Не знаю, – Жуга пожал плечами и задумался. Потеребил подвески на браслете. – Я, конечно, рисковал… Но они ведь рисковали больше!
«Что я еще забыл?»
– Любовь? – предположил Жуга. Медведь презрительно фыркнул.
«Никогда не мог в вас этого понять. Навыдумывали слов – дружба, любовь… Ах-р!!! какая чепуха! Да ты, наверное, их и сам не понимаешь. Все эти ваши „чувства“– только пыль, которую уносит ветер.»
– Может быть, ты прав, – ответил странник.
И помолчав, добавил: