Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

– И мертвец умчался через окно, а рамы сильно-сильно задрожали, подхватил Винцент.
– Вон даже стекло треснуло.

Все обратили взоры к окну. На узком стекле в нижнем углу дугой высвечивала трещина.

– Ух и ругался брат-эконом утром, ух и ругался, - передернувшись, продолжал Винцент.

В этих его словах никто не усомнился. Уж брат-эконом Петр был самой что ни на есть реальностью, злобной, мстительной и сварливой.

– На третью же ночь, - перешел на шепот Винцент, - мертвец стал стягивать с меня шубу, которой я укрылся. Я-то думал, что это Стручок в сортир собрался и хочет накинуть на себя шубу... Ну и послал его к черту. Винцент, а вслед за ним и остальные мальчики, перекрестился.

– Только чувствую, еще сильнее тянет. Я повернулся, а он - хвать шубу, да как швырнет на пол. А я еще не разобрался спросонья, да ногой его и двинул в грудь... Он застонал! Да так мучительно, у меня внутри аж все перевернулось. И исчез! А я так до утра и продрожал, не осмелился шубу-то поднять с полу. Вдруг он да воротится за ней!

Порыв ветра ударил в рамы. Те задрожали, словно колеблемые невидимой рукой.

– Однако, спать пора, - зевнул Винцент.
– Разбредайтесь по насестам.

И он принялся спихивать младших учеников с постели, не скупясь на подзатыльники. Людовик не стал дожидаться тычка и первым направился к двери. Остальные мальчуганы, опасливо озираясь и прижимаясь друг к другу, торопливо двинулись следом. Страх, в компании со сквозняком вольготно разгуливал по коридору. В дальнем конце заплясал неяркий желтый огонек.

– Брат-эконом!
– испуганно выдохнул кто-то.

Ребятня толпой бросилась в свою спальню и рассыпалась по койкам. Вскоре дверь приоткрылась, и в помещении показалась лысина брата Петра. Что-то ворча, он погрозил пальцем в пространство и закрыл дверь. С минуту в спальне стояла тишина.

– А ну как он и к нам придет?
– громко прошептал Малыш Жан. В свои восемь лет он действительно выглядел малышом среди двенадцатичетырнадцатилетних товарищей по спальне.

– Кто?
– послышалось из полумрака.

– Кто, кто. Он!
– ответил Жан, страшась даже имя произнести.
– Если к старшим приходил, то к нам и подавна заглянет.

– Страшнее брата-эконома никого нет, - насмешливо сказал Людовик.

Но никто не развеселился. Стриженные затылки воспитанников развернулись в разные стороны. Кто косился в окно, то в темный угол, а кто и в потолок, ожидая прихода страшного гостя именно со второго, необитаемого этажа, где и располагалась покойницкая.

– Нет, братцы, надо что-то решать, - хоть и подрагивающим, но все же громким голосом объявил Рыжий Жан.
– Надобно, чтобы кто-то бодрствовал и читал тексты святые, Евангелие да жития святых. А то пропадем.

– Кто же захочет один читать, пока остальные спят?
– встревожился Малыш Жан.

– Можно подумать, кто-то заснет, - вновь насмешливо сказал Людовик. От страху до утра глаз не сомкнешь.

– Вот и станем читать по очереди, - тут же предложил Рыжий Жан.

– Да ты что ли всерьез?
– изумился Людовик.
– Вам наговорили сказок, а вы и поверили?

– А ты - не поверил?

– Конечно, нет, - решительно заявил Людовик.
– Таких россказней полно! Но я еще почему-то не встречал ни одного человека, который бы своими глазами видел ожившего покойника.

– А как же Винцент, Люсьен и Стручок?
– робко напомнил Малыш Жан.

– Да это же они вас, малявок, пугают, - усмехнулся Людовик.
– Вы всю ночь протрясетесь, а они утром смеяться над вами будут!

– Как хочешь, - упрямо сказал Рыжий Жан.
– А только мы станем читать.

Никто возражать не стал. Людовик, нарочито зевая, накинул на ноги плащ, но вспомнил рассказ Винцента.

Остальные воспитанники стали устраиваться по двое на койках поближе к центру спальни, где за пюпитром с раскрытым Евангелием первым встал Малыш Жан. Под его негромкий речитатив Людовик вскоре забылся.

Проснулся он от скрипа открываемой двери. Воспитанники так и заснули, вповалку. Рыжий Жан, с Евангелием на коленях, сидел на ближней к пюпитру койке и клевал носом. Между тем в полумраке послышались мерные звуки приближающихся шагов. Людовик лежал головой к дверям. Повернуться он не решался, застыв и затаив дыхание. Страх ознобом прошиб тело. Несмотря на предрассветный холод, ему вдруг стало жарко. Вернее, запылало тело, а ноги охватила стужа. Краем глаза он увидел, как поднял голову от тяжелой книги Рыжий Жан, широко раскрыл рот и, крестясь, сполз под койку. Книга с грохотом полетела на пол. Кто-то придушенно пискнул, и воцарилась гробовая тишина.

Шаги приближались. Некто в белом остановился возле лежащего недвижно Людовика и, медленно подняв руку, возложил ему на лоб два перста. Людовик, застыв, видел перед собой колышащийся манжет широкого рукава и ощущал два ледяных пальца на лбу. Время остановилось.

Должно быть, Людовик лишился сознания. Когда он пришел в себя, спальню заливал утренний свет. Постепенно зрение прояснилось, и он разглядел столпившихся возле его койки воспитанников. Прямо в лицо ему вглядывался испуганный Малыш Жан. Рыжий Жан, крепко прижав к груди книгу, всматривался в Людовика широко раскрытыми глазами.

– А где..., - слабым голосом произнес Людовик.

– Исчез. Пропал, - шепотом сообщил Рыжий Жан.
– Я под кровать юркнул, а там и опять стал читать. Тихонько, правда, - извиняющимся тоном добавил он.
– А он так постоял, постоял, да и удалился.

– В окно?
– спросил Людовик.

– Я не видел, - признался Рыжий Жан.
– Но вроде бы все-таки в дверь. Он уставился на лоб Людовика.
– Не больно?

Людовик поднес ладонь ко лбу и ничего не ощутил. Вперед протолкался один из воспитанников и протянул ему ярко начищенную серебряную кружку. В ее изогнутом боку уродливо расплылся смутно знакомый лик. На лбу проступали два темных пятна. Людовик коснулся их пальцами.

– Откуда у тебя такая кружка?
– спросил он.

– Жоффруа подарил, - прошептал воспитанник, отчего-то густо покраснел и перекрестился.

В коридоре послышался громкий смех. Распахнулась дверь и показалось круглое, довольное лицо Винцента; сверху просунулась голова Люсьена.

– Ну что? Приходил?
– давясь от хохота, поинтересовался Винцент.

– У-у-у, - утробно провыл Люсьен.

Людовик отшвырнул кружку, закрыл лицо руками и расплакался.

3

В утреннем стылом тумане чуть не лбом налетел на карету. Темный громоздкий короб неподвижным изваянием застыл на обочине. Кожаный оббив маслянисто отливал осевшей изморосью. Поссевин, словно и не спал, бодро приоткрыл дверцу.

– Ну, потешил молодецкую удаль?
– спросил иезуит, блеснув пронзительными глазками из-под нависших сивых бровей.
– И что вам, русским, далась эта удаль? Все с язычеством никак не распрощаетесь. Не понимаю. Смысла не вижу. Где расчет, хитрость?

Федор с наслаждением вытянул ноги, плюхнувшись на диванную подушку и укутался меховой полостью. Широко зевнул. Поссевин стремительно набросал сухими перстами крест на разверстую пасть.

– Что, боишься, черт влетит?
– усмехнулся Федор.