Ошибка канцлера

Зато Бирон для меня настоящая загадка. Он некрасив, зато достаточно ловок, умеет держаться в обществе и вести беседу. Его единственная подлинная страсть – деньги, хотя он предельно осмотрителен в способах их приобретения. Это каждый раз дары императрицы, которые Анна уговаривает, и с немалым трудом, его принять. Этот маленький курляндский дворянчик старается соблюдать видимость приличий как большой сеньор, начитавшись, по всей вероятности, газет и книг.

Он женат – не по любви, а потому что брак служит ширмой его отношений с императрицей. Жена Бирона – отвратительнейшее рябое, горбатое существо, со злобностью и капризами вечно недомогающего человека. Если она и служит ширмой для высокого адюльтера, то во многом умеет отомстить императрице и мужу за ложность своего положения. Бенигна – таково имя госпожи Бирон – постоянно недовольна, раздражена, переполнена жалобами на свое положение, и в результате ее гардероб не уступает гардеробу императрицы, а бриллианты, которыми обожает себя обвешивать горбунья, оцениваются уже почти в миллион рублей. Говорю «уже», потому что подарки делаются Бенигне чуть не ежедневно. У нее несколько человек детей, с которыми любит проводить время императрица. Злые языки утверждают, что среди них есть и сын самой Анны от Бирона, который назван в честь отца императрицы Иваном и по собственному отцу носит отчество Ивановича. Секрет в том, что второе имя Бирона Эрнест Иоганн переводится по-русски как Иван.

Ходят слухи, что Бирон, оказавшись перед необходимостью женитьбы, делал предложение старшей сестре горбуньи, очень миловидной немочке. Однако брак этот расстроился то ли от нежелания невесты стать участницей тройственного союза, то ли от подозрительности Анны, которая в отношении Бенигны, естественно, не может испытывать никакой ревности. Бирон должен возвращаться к ней от семейного очага с явным облегчением.

Мой боже! Я так заболталась, что забыла написать тебе о главном. Господин Бирон уже не просто курляндский дворянин. Он возведен в обер-камергеры, награжден двумя высшими российскими орденами и получил графское достоинство Римской империи. Император Карл VI поспешил выразить таким образом свои дружеские чувства к новой русской императрице. Одновременно оставили польскую и перешли на русскую службу братья обер-камергера, которые незамедлительно стали делать почти такую же головокружительную карьеру.

В таком положении обе сестры императрицы явно чувствуют себя несправедливо обойденными судьбой (как будто судьбе знакомо понятие справедливости!). Они ежедневно бывают во дворце, но тем не менее не отказываются от очень широких приемов в собственных дворцах. В Москве поползли слухи о создании ими некой собственной партии из недовольных дворян и возможности дворцового переворота. Если бы что-нибудь подобное действительно намечалось и когда-нибудь произошло, не сомневаюсь, во главе переворота оказалась бы царевна Прасковья. Мне кажется, она очень тяжело переживает упущенную возможность. Но то, что было простым вчера, становится невозможным завтра. Около Анны уже встал строй облагодетельствованных ее властью. Согласятся ли они так легко расстаться с приобретенными преимуществами. Поживем – увидим.

Москва Анненгоф. Императрица Анна Иоанновна, Бирон, позже А. П. Бестужев-Рюмин

– Вы решительно не соглашаетесь с моими доводами, ваше императорское величество?

– О чем ты?

– О Долгоруких, государыня. Ваше требование суда, и притом самого сурового, над бывшим фаворитом покойного императора...

– Ты што, русский язык разучился понимать аль воле моей перечить решил, Ернест Карлыч? О каком таком суде над Иваном я тебе толковала? Всех Долгоруких в Тайный приказ забрать, и немедля! Всех, сказала, слышь! И отца Иванова, и братьев, и дядьев, со всех мест с семействами собрать – и в приказ на следствие.

– О чем следствие, ваше императорское величество?

– Как это – о чем? Вины, значит, никакой за ними не видишь? Жили как хотели, творили что на ум придет, и все ладно, все смерть спишет. Нет, батюшка, шалишь! А спесь их непомерная, а зазнайство, а то, что меня, царевны Российской, не замечали, поклона не удостаивали, что завещание подложное сочиняли, престол захватить собирались, сойти им должно?

– Ну разве что подложное завещание, если его удастся доказать, а остальное...

– Доказать? Это мне-то, императрице, доказывать надо?

– Но в глазах местного дворянства такая вина...

– А что за государем своим недосмотрели, что уберечь не смогли, что до болезни смертной допустили, рабы лукавые, нерадивые, – это ли не вина перед державой Российской? За нее ли ответа не нести?

– Но ведь благодаря кончине императора вы обрели престол, ваше величество, так стоит ли выказывать подобную суровость?

– В животе и смерти Бог волен, а раб за службу свою ответ должен держать – и будет держать, что бы ты тут ни толковал. Пусть Ушаков в Тайном приказе обо всем как есть дознается: о чем толковали, что замышляли, какие такие планы строили.

– Вы намереваетесь оставить Андрея Ушакова начальником Тайного приказа, ваше императорское величество? Он так верно служил вашим предшественникам и тем же Долгоруким.

– И мне послужит, не изменит. Куда ему от дела пытошного, кровью политого деваться. Добром не уйдешь – много знаешь, к людям не вернешься – ни тебе веры, ни уважения. Как люди ни подлы, а подлее палача себя не поставят. Вот и есть у него один выход – каждому хозяину до последнего вдоха служить. Андрей мастер своего дела, ой мастер! Не дай-то тебе господи, Ернест Карлович, с ним встретиться – на каждого способ найдет.

– Я не понимаю вашего сравнения, государыня. Если вы хотите меня запугать...

– А чего мне тебя запугивать, ты всегда в страхе живи – так-то оно лучше будет. Да и народ к Андрею привык, руку его знает, а то с новым-то начальником, глядишь, потачку почувствует. А мне потачек не надо.

– Но, вероятно, осмотрительнее бы было разделить власть Ушакова, не давать ему такой силы.

– И то верно. В Москве пусть пытошным делом займется Семен Андреич Салтыков, сродственник наш по матушке. Звезд с неба не схватит, а интересы мои соблюдет. Тут я покойна буду.

– Я имел в виду Петербург, ваше величество.

– Это для надзору, што ль? Тоже можно. Долгорукими пусть вместе с Андреем Юсупов займется.

– Да, но...

– Сам туда метишь, Карлыч? Не будет тебе туда дороги. Это уж дела наши, домашние, тебе чего в грязи-то копаться, дерьмо перебирать.

– Я мог бы подумать, что вы не испытываете ко мне доверия.

– Ну уж сразу и доверие! Ты на делах открытых, государственных будь, а то обер-камергер – и в пытошном застенке. Нехорошо получится. Сам знаешь, не хотели тебя тут – вот меня винить и станут.

– А после окончания следствия кого вы, ваше величество, предполагаете назначить в состав суда над Долгорукими?

– Час от часу не легче! Какой еще суд – сама казнь им решу, про каждого сама обдумаю. Только чтоб сей же час все имущество отобрать движимое и недвижимое: деревни, земли, дома, рухлядь всю, особливо алмазы у невесты-то порушенной, чтоб все до единого ко мне. Хороши больно! На балах являлась – вся как солнце горела. Вот теперь пускай узнает, каково терять-то, каково из покоев царских во дворцы сибирские, острожные переселяться, вместо слуг ливрейных самой печки топить, воду на коромысле носить. Самое время!

– Вы не хотите им оставить даже нескольких крепостных, ваше величество? Но мнение дворянства...

– Ни за что! Сами молодые, и себя обслужат и стариков своих обиходят, императоры самодельные! А за дворян не тревожься, пусть каждый сам за себя беспокоится, чтоб в соседи к Долгоруким не попасть. Да что ты мне своими Долгорукими всю голову задурил. Послов сегодня, что ли, принимать надоть? Аудиенции прощальные давать?

– Таков порядок, ваше величество.

– Значит, и Бестужеву.

– Обоим – и Михаилу, и Алексею.