Ошибка предсказателя
Шрифт:
– Бабуль, а попробуйте написать мне то, что вы говорили.
Бабуля на листе бумаги стала рисовать какие-то знаки, напоминающие ползущих в разные стороны червяков…
Он достал из кейса листок, заполненный странными закорючками пряжинской старушки, вчитался, вдумался…
Про великие открытия сначала говорят: «Это невозможно». Потом – «В этом что-то есть». И наконец: «Кто же этого не знает».
Если непонятную строчку на глиняной табличке из погребальной камеры царевича перевести как строку, составленную из знаков азбуки друидов, то получится: «Огонь сжирает султанат Мандару, он же (или такой же) – остров на Севере. Комета неизменно в
«Ну, вот и все. Дальше дело техники. Завтра можно лететь домой. Или в Париж? Или в Лондон? Игра входит в эндшпиль…»
Ноутбук проглотил его версию дешифровки и перебросил по электронной почте информацию Егору.
Патрикеев не выдержал и через минуту связался с ним по телефону.
– Поздравляю. Но учти, нобелевку придется делить как минимум на двоих.
– Это почему? Не примазывайся, генерал, к чужой славе.
– Когда пришла от тебя почта, я как раз завершал написание своей новой поэмы под названием «Африканская загадка Нострадамуса». Читаю:
Набег небес сжег султанат Мандару. Оплавлен лавой остров Норте Руне. С шотландских гор летит стрела в Сахару — Искать рубин, зарытый в Камеруне. Кометы луч лови без проволочки, Ведь судьбы двух людей она сведет. Слова расставишь в вертикальной строчке — Лишь двух рубинов здесь недостает. Один лежит во чреве Норте Руне, Другой на плоскогорье в Камеруне. Открыв лишь тайну этих двух катренов, Записанных на языке друидов, Поймешь: судьба кометы неизменна, А пентаграмма вновь тобой закрыта.Чижевский устало откинулся в кресле отеля «Хилтон» камерунской столицы Яунде:
– Ладно, если ордена вам жаль, я согласен на медаль. Поделим «Нобелевку». Кстати, вот еще деталь. Когда я уже разгадал текст таблички из камеры царевича, на которую ты меня так ненавязчиво «навел», я обратил внимание на еще один ключ, ведущий в Камерун: главная река Камеруна, протекающая, кстати, неподалеку от моего отеля, называется Санага. То есть – розовая. А основателя династии вождей племени банту (к которой относится и мой друг, будущий правитель этой страны) звали Рубин Санага Томбе.
– И что? Моего соседа в отеле для профессоров Сорбонны в Париже зовут Рубен Вагранович Рубинчик. Никакого отношения к нашему сюжету он не имеет.
– А вот Рубин Санага – имеет. Я тебе такой перстенечек при встрече покажу… Словом, из Камеруна, куда, я признаю, направил меня ты, я привезу не один, а два розовых рубина, необходимых нам для продолжения эксперимента.
– Похоже, работа идет к концу. Все-таки втроем мы разгадали самые головоломные загадки Нострадамуса.
– Погоди, почему втроем? Мне помнится, по заданию Осины и за его деньги к позитивным результатам пришел
и профессор де Леклер, и профессор Жорж де Шоймер из Сорбонны.– Хорошо, что ты о них напомнил. Правда, Леклер месяц назад умер. Боюсь и Шоймеру грозят серьезные неприятности. Ведь он тоже передал Осине переводы катренов Нострадама. Он больше не нужен. А как носитель информации, даже представляет опасность.
Глава семьдесят третья
Жорж де Шоймер
Это было ощущение не для слабонервных.
Стоило закрыть за собой гигантские дубовые двери зала №1 для профессоров Сорбонны, оставив за спиной напряженную тишину атмосферы мышления и творческого поиска, как ты погружался совсем в другую жизнь. Стены вокруг были те же, но воздух был уже другой, насыщенный земными ароматами американских «Лаки Страйт» и крепких французских «Галуаз», легкой травки из Голландии и густой, сладковатой марихуаны из Афганистана… В порочном воздухе Сорбонны, как и любого другого европейского университета, стремительно перемещались люди совсем юные и уже взрослые, блондины и брюнеты, европейцы и азиаты, курящие и некурящие, пьющие и не бравшие в рот даже сухого белого вина.
Но главное – все они были молодые. В отличие от выходящего из университета профессора Жоржа де Шоймера.
И живые. В отличие от языков, которые он изучал уже полвека.
Впрочем, профессор, пользующийся любовью и уважением слушателей семинара, был еще в хорошей для своих лет форме. Немного уже грузный, с обширной лысиной на макушке, в молодости он явно обладал хорошей фигурой. Глаза профессора буквально обволакивали встречавшихся ему на пути хорошеньких студенток.
Он любил женщин. Женщины – высокие и маленькие, полные и худенькие, белокурые, жгучие брюнетки, белокожие рыженькие – всегда составляли для него часть жизни, и очень важную часть.
Но не основную. Базовый элемент – научные изыскания. Без ложной скромности он мог гордиться собой. Он имел докторские степени по истории, филологии, искусствознанию, философии и информатике. Любящие его женщины еще в юности говорили:
– Жорж, ну зачем ты так разбрасываешься? 3аймись чем-то одним, и докторская степень у тебя в кармане.
Когда карман разбух от дипломов, они ему говорили:
– Но если бы ты смог направить всю свою энергию на какую-то одну науку, то, возможно, сделал бы открытие, достойное медали лауреата Нобелевской премии.
Но заниматься все время одной и той же наукой ему было скучно. Стоило ему увлечься историей Прованса – и он принялся за изучение старопровансальского языка. И получил Гонкуровскую премию за переводы поэтов Прованса эпохи раннего Средневековья.
А когда взялся за переводы стихов кельтских поэтов, перенес свое внимание на составление азбуки друидов, перевел на французский «Двадцать один урок Великого Мерлина» и получил Серебряную медаль «За выдающиеся достижения в науке XX века» из университета в Кембридже.
Литературоведение не номинируется на «Нобелевку». Но он перевел на современный французский и английский всего Мишеля Нострадамуса, написал и издал за свой счет первую его научную биографию. И наконец, номинировался на Ноблевскую премию по литературе.
Увы, члены нобелевского комитета еще не созрели для настоящей поэзии, имеющей не один, а десятки смыслов, подтекстов, намеков, кодов и шифров. Они не увидели исторической значимости его открытий, скрытых в академических комментариях к собственным переводам Мишеля Нострадамуса.