Ошибка президента

Не зная, как быть, Турецкий прокашлялся.

Волосы на кровати шевельнулись, еще миг – и к нему повернулось бледное лицо с огромными темными глазами.

Турецкий онемел.

Лицо, обратившееся сейчас в его сторону, казалось, принадлежало не женщине, а девочке-подростку, оно было совершенно непохоже на тот образ красивой, уверенной и знающей себе цену женщины, который сложился у него по фотографиям. Она выглядела бестелесной и невыразимо прекрасной, как ангел. По-видимому, лицо изменилось из-за перенесенного шока и отсутствия косметики. Кожа казалась прозрачной, а глаза смотрели настороженно и немного испуганно.

– Здравствуйте, Татьяна Ивановна, – сказал Турецкий, и сам удивился тому, как странно прозвучал его голос. – Я старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Александр Турецкий, вот мое удостоверение.

Он подошел вплотную к кровати и протянул раскрытую книжечку.

Татьяна, даже не взглянув на документ, продолжала молча смотреть на следователя. Турецкому стало немного не по себе под взглядом огромных темных глаз.

– Врач разрешил мне немного побеседовать с вами, – продолжал он, пододвигая себе стул. – Вы не возражаете? Я хочу задать вам несколько вопросов.

Татьяна Бурмеева молчала.

«Понимает ли она, что я говорю? – пронеслось в голове, у Турецкого. – Но врач утверждает, что она уже полностью пришла в себя…»

Он сделал еще одну попытку:

– Татьяна Ивановна, – сказал он, – если вы что-то знаете о делах вашего покойного мужа, вы должны рассказать об этом. Это может помочь следствию найти убийц…

Татьяна снова ничего не ответила, но отвела взгляд.

Теперь она лежала на спине, пристально вглядываясь в какую-то невидимую точку на потолке. Ее сложенные на груди поверх одеяла руки и безучастное бледное лицо напомнили Турецкому о смерти. Но сейчас было не до подобных сантиментов. Нужно было во что бы то ни стало попытаться разговорить эту странную женщину.

– Татьяна Ивановна, – снова начал Турецкий, стараясь говорить спокойно, но убедительно, – Помогите нам, ведь мы также хотим помочь вам и найти тех, кто убил Леонида.

– Мне теперь уже никто не поможет, – раздался тихий грудной голос. – Все кончено, товарищ следователь, или как правильно говорить? Господин следователь?

Насчет последнего Турецкий и сам не был уверен. В прокуратуре сотрудники теперь старались обращаться друг к другу только по имени или по имени-отчеству, потому что слово «товарищ» уже вышло из употребления и казалось политически неправильным, а называть друг друга господами язык как-то не поворачивался.

– Гражданин следователь, – ответил он Татьяне, – или Александр Борисович. А можно и просто Александр.

– Будь по-вашему, – все тем же безразличным тоном продолжала Татьяна Бурмеева.– Все кончено, Александр Борисович.

– Не стоит так отчаиваться, – попытался найти правильные слова Турецкий. – Я понимаю, вы потеряли мужа…

– Потеряла мужа, – эхом повторила Татьяна.

Турецкий вспомнил фотографии. Неужели она действительно искренне любила этого толстяка-коротышку и очкарика, на котором самые лучшие костюмы от Славы Зайцева все равно сидели как на корове седло? Неужели он смог внушить ей любовь? Что ж, кто знает, сердце женщины – потемки…

– И все же вы еще так молоды. – Турецкому было противно слушать самого себя. Он никогда не предполагал, что способен выдавливать из себя такие пошлости. – Вы еще только начинаете жить. Встретите хорошего человека…

– Ну уж нет! – вдруг резко возразила Татьяна. – Хватит с меня! Никогда! – Турецкий даже вздрогнул, с такой яростью она произнесла эти слова.

– Вы хотите сказать, что так любили мужа, что больше никогда не выйдете замуж? – переспросил он с некоторой долей удивления.

– Я его не любила,– спокойно сказала Татьяна, по-прежнему глядя в потолок. – Разве это не понятно? Разве такие браки бывают построены на любви? Богатый человек покупает себе еще одну престижную вещь.

– А девушка наконец достигает своей мечты – выйти замуж за миллионера, – закончил за нее Турецкий. – А потом оказывается, что эта жизнь вовсе не такая сладкая, как представлялась раньше. Так?

Татьяна повернулась к нему, приподнялась на локте, так что ее густые каштановые волосы рассыпались по плечам, и вдруг тихо сказала:

– А пошел ты, следователь, знаешь куда…

– Что, слишком точно угадал?

Турецкий постарался придать лицу ироническое выражение. Татьяна Бурмеева явно принадлежала к тому типу людей, которых нужно разозлить, чтобы выудить из них правду. Припертые к стенке, они начинают раскалываться, бросаясь фактами, как камнями. Чтобы достигнуть цели, Турецкий добавил:

– Золотая цепь все равно остается цепью, не так ли? Только понимаешь это, когда она уже на тебе.

Лицо Татьяны слегка порозовело, сохранив при этом прозрачность.

– Все совсем не так, как вы все думаете, – тихо сказала она. – Мы с Леонидом не любили друг друга, но вовсе не потому, что он меня купил. Мы не любили друг друга, как скованные одной цепью, как два заключенных в одной тюремной камере. Как вы думаете, двое запертых за решетку любят друг друга?

– Не знаю, – растерянно пожал плечами Турецкий.

– Зато я знаю, – сказала Татьяна.

Они замолчали. Татьяна некоторое время продолжала молча смотреть на него, затем устало опустила голову на подушку и прикрыла глаза. Турецкий испытывал какую-то несвойственную ему неловкость. Татьяна Бурмеева нравилась ему – он ожидал увидеть либо хищную охотницу за миллионами, либо красивую дурочку, а увидел страдающую и далеко не глупую и не пустую женщину.

– По крайней мере, – прервал молчание Турецкий, – сокамерники могут многое знать друг о друге. Поэтому я рассчитываю на вашу помощь. У вас есть какие-нибудь предположения, кто мог это сделать? Угрожали ли Леониду в последнее время? Какое у него было настроение? Не говорил ли он вам, что чего-то или кого-то боится?

Татьяна некоторое время лежала неподвижно, затем открыла глаза и ответила:

– Какое у него было настроение? Скажите, какое было бы настроение у вас, если бы вы целыми днями носили пуленепробиваемый жилет? Если бы вас повсюду сопровождали охранники, повсюду, вы понимаете, что это значит? Вы видите «новых русских» где-нибудь на презентации нового казино, они швыряют сотни и тысячи долларов, пьют дорогие вина, одеваются от Кардена, а под этими костюмами – пуленепробиваемые жилеты, а пока они сидят на дорогом американском унитазе, их кряхтенье слушают четыре охранника, а они кряхтят, потому что все поголовно страдают запорами. И у половины язва, гипертония, импотенция и еще черт знает что. И «мерседесы» у них бронированные, и любовью они занимаются, когда охранники тут же, за стеной. Они очень многое могут, но только не прошвырнуться по бульварам, и не сходить в дешевую киношку, и не сесть в поезд, чтобы поехать куда глаза глядят. Так какое может быть настроение у сидящего в клетке? Соответствующее.

– И все-таки…

– Вы спрашиваете, боялся ли он кого-нибудь конкретно? – продолжала Татьяна. – Не знаю. Мне он ничего об этом не говорил. Он вообще не говорил дома о делах, считал, что по горло занят этим на работе. Но я-то знаю, он о них не говорил, но все время думал. В некотором смысле, – Татьяна снова повернулась к Турецкому,– он постоянно работал – двадцать четыре часа в сутки. Именно двадцать четыре, потому что он и во сне думал о своем паршивом банке. И расслабиться не мог никогда – ни в сауне, ни на модной тусовке, ни на Канарах.