Ошибка творца

– Значит, в момент нападения он был полностью адекватен, – кивнул себе Андрей.

– Да. В желудке – парочка бутербродов с ветчиной. Время ужина – примерно за час до наступления смерти. А сейчас взгляни на его руки. – Паша перевернул кисти профессора ладонями вверх.

Андрей снова кивнул:

– Он сопротивлялся. Пытался поймать клинок – отсюда и многочисленные порезы ладоней и пальцев.

Паша кивнул в ответ:

– И думаю, при таком раскладе шансы на то, что убийца ушел оттуда, не унеся на одежде крови жертвы, равны нулю. Дальше – раны. Их примерно сорок – точно сказать не берусь. При таких повреждениях идет пересечение разнонаправленных разрезов. То есть каждая рана делится еще на несколько.

– Что ж это за ублюдок? – Андрей не мог отвести взгляда от рассеченной ударами белой кожи. – Он здоров?

– Либо болен, либо сильно ненавидит жертву. Причиной смерти явилась острая сердечная недостаточность вследствие большой кровопотери. Ну и болевой шок, понятное дело. Не думаю, что он мог сопротивляться больше двух минут с момента нападения. Так, и последнее – помоги-ка.

Вместе они осторожно перевернули труп на живот.

– Вот. – Паша указал ему на место в районе лопаток.

– Зорро? – Андрей смотрел на подобие буквы Z, сделанное клинком. – Это месть?

– Агрессивный Зорро. – Они снова перевернули Шварца на спину. – То есть получается – ваш профессор упал, уже мертвый. А убийца встал над ним и не поленился – сделал Z-образный надрез.

– Ты заметил? – спросил Андрей. – Его выражение лица?

Паша качнул головой – выражение и правда было нетипичным для жертвы жестокого убийства. Одна бровь у профессора была по-мефистофельски поднята: будто он смотрел на удивительные результаты какого-нибудь генетического опыта. Паша прикрыл тело простыней.

– Покурим? – Яковлев вынул пачку из кармана.

Уже на улице Андрей не выдержал, высказал то, о чем думал во время осмотра тела:

– Он знал его, Паш. Они были знакомы. Шварц его впустил, повернулся к психу спиной, прошел в глубь дома… А потом сильно удивился тому, что произошло. Кто ж это мог быть, черт возьми?

Бронислава

Она впервые сделала это. Сварила кофе и принесла в его кабинет. Он был менее пунктуален, чем Шварц, но задачей Брони не являлось сохранить напиток максимально горячим. Это был жест доброй воли, способ дать понять, что она – с ним, ЗА него. Она заменила яркий солнечный свет на ровное тепло от радиатора. Потому что аналога даже этому теплу вокруг не наблюдалось. Броня понимала, что не выживет без Евгения Антоновича: если и он уйдет – то ничего не останется. Ведь институт – это не здание, пусть тысячу раз дизайнерское. И даже не оснащенные по последнему слову техники лаборатории. Институт – это возможность прикоснуться к другому знанию, обменяться им, как рукопожатием. Вот почему мало кто из ведущих ученых, уехавших в 1990-х и 2000-х, вернулись обратно в Россию, хоть их и прельщали большими деньгами. Чиновники не понимали, что, если бы эти люди хотели денег, они, со своими блестящими мозгами, занялись бы чем угодно, кроме науки. Их же, в большинстве своем, деньги занимали постольку-поскольку. Намного существеннее было оказаться в окружении своей «научной» семьи: в любой момент при необходимости стучаться в соседнюю дверь, чтобы прояснить для себя какой-нибудь вопрос – и пойти дальше. Эту-то научную школу и развалили в новой России во всех областях, и теперь ее приходилось собирать по крупицам, надеясь на время и на новые таланты, которыми, как известно, не оскудевает русская земля, хоть залей ее кровью и выдави всех способных к научной мысли в эмиграцию. Шварц вот вернулся. А Калужкин никуда и не уезжал. Его эмиграция была внутренней. «Интересно, – думала Броня, – почему он решил уехать в глухую провинцию? Ведь он тоже талантлив – только дарование его спокойное, не звездное». Кофе уже почти остыл, и Броня с тоской посмотрела на пейзаж за окном, заштрихованный летним быстрым дождем, – неужели не придет? Но вот за спиной открылась дверь, и Броня так и застыла, не отрывая взгляда от окна. А Калужкин – в проеме двери. Он молча переводил глаза с чашки кофе на Бронину скорбную спину в обрамлении оконной рамы.

– Слава богу, они вас выпустили, – наконец обернулась Броня. – Я очень боялась.

– Спасибо за кофе. – Калужкин снял пиджак, оставшись в вечном своем сером свитере.

– Я сделаю еще, этот совсем остыл. – Броня бросилась к столу, схватила чашку.

– И мне, если не трудно, – раздался вдруг низкий голос. В дверях стояла Надя Шварц. В черном коротком платье с кружевным белым воротником и черных лаковых лодочках, волосы забраны в строгий гладкий хвост.

Броня на секунду замерла, как замирали все в Надином присутствии:

– Мои соболезнования. Я… Я сейчас сварю кофе.

– Спасибо, – сказала Надя. Неясно вот только, в ответ ли на соболезнования или в благодарность за кофе. И подняла огромные глаза на Калужкина. – Дядя Женя, как вы? Держитесь?

И она грациозно опустилась на стул рядом.

– Думаю, как ни тяжело, вам теперь придется взять на себя директорство… – сказала Надя негромко и дотронулась тонкими пальцами до лежащей на столе руки Калужкина.

Броня поняла: она тут лишняя, и тихо выскользнула за дверь. Странно, думала она, делая кофе: ей показалось, что Надя чуть ли не заигрывала с Евгением Антоновичем. Эти мягкие, вкрадчивые интонации, узкая ладонь, накрывающая почти интимным жестом его руку. Но удивительным было даже не это, – Броня задумчиво посмотрела на сахарницу: такая девушка, как Надя, наверное, пьет кофе без сахара? Нет, поразительным было другое. Бронислава поставила все-таки на всякий случай простую, белого фарфора сахарницу на поднос. Поразительной оказалась реакция Калужкина. Точнее, отсутствие какой бы то ни было реакции. Ведь Броня уже привыкла наблюдать мужской безусловный рефлекс на дочку Шварца – этот мгновенный столбняк от встречи с прекрасным. Да что там мужской! Разве сама она не пребывала в том же восторженном оцепенении, заглядевшись в эти глаза? Красота, думала с горечью Броня, сильнее ума, образования, сильнее чувства юмора и всего, чем она сама могла бы похвастаться. Красота безусловна, мгновенно узнаваема, хоть и не всегда легко описываема. Годами, глядя на проходящую мимо нее Надю, Броня сначала замирала, как член некой секты, но стоило той скрыться за дверью отцовского кабинета, накатывала горечь и обида на судьбу. Рядом с Надей все усилия по наведению марафета казались бессмысленными, все ее сомнительные внешние достоинства – смехотворными. Надя была инопланетянкой, или вот – чистопородной борзой рядом с безродными шавками. Причем она, Броня, казалась себе просто помесью бульдога с пекинесом. И вот… размышляла Броня, задумчиво неся поднос с кофе, на кокетство такой девушки невзрачный, немолодой и скучный Калужкин, явно не избалованный женским вниманием, не отреагировал. Совсем. Не взмок, не дернул кадыком иль коленкой, не попытался оправить мятый свитерок… И тут еще одна сцена вспомнилась Броне, и она сбилась с шага. Пару месяцев назад в кабинете Шварца проводилось научное совещание; присутствовали сам Борис Леонидович, Калужкин, Броня и еще человек пятнадцать мелкого и среднего научного звена, в основном мужского пола. Надя постучалась и, извинившись, попросила разрешения быстро переговорить с отцом. И вот что тогда заметила Броня. У всех присутствующих в кабинете было одно выражение лица: восторженное, очарованное, чуть ли не на грани с экстазом. И только у двоих оно совершенно не поменялось. У уже отмеченного сегодня в подобной нечувствительности Калужкина и у отца прекрасного создания – профессора Шварца. Броня и не заметила, что замерла, погрузившись в воспоминания, у двери в кабинет, а дверь вдруг распахнулась, и из нее вылетела с совсем не благостным выражением лица Надежда Шварц. Чуть не сбив Броню с ее подносом с ног, Надя окинула ее злобным взглядом и, не попрощавшись, быстро пошла по коридору. Броня, застыв теперь уже от удивления, молча смотрела ей вслед.

– Броня, думаю, ваш кофе не понадобится. – Рука Калужкина мягко отобрала у нее поднос. – Хотя… То, что не понадобилось Наде, может понадобиться вам?

И он, старомодно взяв Броню под локоть, проводил ее в кабинет и усадил рядом.

– Она, похоже, была в ярости, – помолчав, сказала Броня.

Калужкин придвинул к ней чашку кофе.

– Вы ведь пьете с сахаром? – Не дожидаясь ответа, он положил ей в чашку кусочек сахара.

Броня машинально размешала его в чашке.

– Что случилось? – подняла она недоумевающие глаза на Калужкина.

– Ничего не случилось. Надя просто не получила того, что хотела, а для нее это редкость.

Броня стала пить маленькими глотками кофе – допытываться, отчего так разозлилась дочь покойного профессора, она почему-то не решилась.

Но допив кофе, она стала в задумчивости двигать туда-сюда на столе пустую чашку.

– Евгений Антонович, – решилась она наконец. – Есть кое-что, что я не рассказала полиции. Я не знаю, связано ли это с убийствами, но, мне кажется, это важно.

– Слушаю. – Калужкин склонил голову на плечо и посмотрел на нее с таким спокойным вниманием и добротой, что у Брони защипало в носу: ну почему же ей сразу не пришло в голову с ним поделиться?

– Дело в том, что месяца два назад к Борису Леонидовичу приходил один человек… – начала она, запинаясь, а потом продолжила все быстрее и быстрее, спеша выговориться. – Я обратила на него внимание лишь потому, что уж очень он не вписывался в наше окружение: огромный, лет за сорок, лицо серое, испитое, и одет странно для своего возраста – в какую-то кожаную куртку, явно ему коротковатую. Они с Борисом Леонидовичем поговорили примерно с полчаса, а потом мы пошли с профессором в «холодильник», и мне показалось, что он был какой-то… Рассеянный, что ли. Я его даже спросила, все ли в порядке? А он ответил: все ок, просто старый приятель. Я и забыла. Но за пару недель до его смерти этот человек приходил снова. – Броня замолчала, пожала плечами. – Мы столкнулись в коридоре. От него пахло спиртным, и вид был очень довольный. Он, очевидно, принял меня за банальную секретаршу и потребовал проводить его до шефа. И тогда я попросила его представиться. – Броня вздохнула. – А он усмехнулся так неприятно и сказал: «Я – частный детектив, и больше тебе знать ничего не положено!» Я, знаете, на него уставилась почти неприлично, а он как захохотал, что, мол, нужны мои услуги? Обращайтесь! Но тут Борис Леонидович открыл дверь своего кабинета и прикрикнул на него:

– Перестаньте кривляться, заходите!

Броня повернулась к Калужкину. Тот смотрел в стол, сдвинув брови. Броня вдруг испугалась.

– А если это правда? – скороговоркой сказала она, умоляюще глядя на Калужкина. – Если это и правда не приятель профессора, а частный детектив?! Вдруг профессор чувствовал, что его хотят убить, и нанял этого самого детектива? Думаете, я должна рассказать полиции?! Или, может быть, это что-то очень личное, и если я об этом заговорю, то предам профессора… Ну, то есть предам его память?

Калужкин все так же не отрывал взгляда от стола, а когда заговорил, то медленно, будто взвешивал каждое свое слово:

– Бронислава (Броня вздрогнула, так редко ее величали полным именем), как поступать в данных обстоятельствах, решать только тебе. Но, что бы ты ни решила, знай: я всегда буду на твоей стороне.

Калужкин наконец поднял голову и посмотрел ей в глаза, а Броня почему-то смутилась и даже – вот дура! – покраснела.

Отрывок из зеленой тетради