Ошибка в объекте

— Тут написано, что вы из Львова, — хозяйка искоса глянула на Николая.

— Раз написано, значит, так и есть, — тихо ответил он.

— А вы сказали, что приехали из Тамбова…

— Раз сказал, значит, приехал из Тамбова. А прописан во Львове. Что здесь непонятного?

— А поезд пришел из Москвы… — хозяйка улыбнулась.

— Ну и что? — Николай в упор посмотрел ей в глаза.

— Больно много перемещаетесь… Только и того… Я и сказать ничего не хотела… Просто так… — она увидела в его глазах что-то заставившее ее так невнятно, скомканно оправдываться.

— Заскакивал я в Тамбов на пару дней… С товарищем служили вместе, вот и решил поглядеть, как он живет в славном городе Тамбове… Ничего живет, — добавил он вроде про себя.

* * *

В парикмахерской пол и стены были залиты солнцем, зеркала сверкали слепящими бликами, даже на никелированную штангу вешалки было больно смотреть. Николай оказался первым посетителем и некоторое время стоял в прямоугольнике двери, с удивлением осматривая пустые кресла. И вдруг увидел себя.

— Да, старик, — только и протянул он.

Перед ним во весь рост красовался тип с заросшей физиономией, всклокоченными волосами и бегающим взглядом. Джинсы были, правда, в порядке, но свитерок не мешало бы освежить, а то и вовсе сменить.

В зал вошел пожилой смуглый человек, быстро взглянул на Николая и прошел мимо, сразу, видимо, вынеся ему свой приговор.

— С чем пожаловали, молодой человек? — спросил парикмахер, копаясь в своем ящике.

— Марафет будем наводить, батя.

— По всем статьям марафет? — уточнил старик.

— По всем, батя.

— Постричь? — старик смотрел на него в зеркало, не оборачиваясь. — Побрить? Маленький массажик? Головку помоем?

Не отвечая, Николай поудобнее уселся в кресло, еще раз пристально глянул себе в глаза.

— Поехали, батя. Покажи, чего умеешь… Шею не подбривать, виски не снимать и вообще постарайся не наследить на голове. Чтоб никто не догадался, что я из парикмахерской, усек?

— Десятка, — ответил старик.

Николай молча вынул красненькую бумажку и положил ее на стеклянную полку. Старик взял ее, опустил в громадный карман белого халата и щелкнул пальцами.

— Валяй, — сказал Николай и, откинув голову, закрыл глаза.

Через час он придирчиво рассматривал себя в зеркало. Старый мастер, конечно, поработал на славу. Но ни изысканный пробор, ни гладко выбритые щеки не могли скрыть неуверенного, настороженного взгляда.

— Что скажете? — остановился за спиной парикмахер, ожидая похвалы.

— Ты, батя, мастак, нет слов. Но, если бы еще и немного удачи мне подбросил, тебе бы цены не было.

— А это не по моей части, — старик развел руками. — Что мог, сделал, а остальное…

Он не договорил, увидев вдруг, что посетитель замер, пристально глядя в зеркало, но не на себя, а чуть в сторону, туда, где отражалось окно. Николай увидел, как, прижавшись лицом к окну, на него смотрит Фетисов. Он узнал и его прическу, и сморщенный лоб, и вскинутые брови, узнал даже улыбку. Фетисов смотрел прямо на него и делал какие-то знаки, вроде вызывал к себе, на улицу, и улыбался широко, радостно, показывая крупные белые зубы.

Старик оглянулся, присмотрелся слабыми глазами и махнул рукой — чего, дескать, там стоять, входи! Фетисов кивнул головой, направился к двери. Николай не оборачивался. Страшная усталость навалилась на него, он не мог сделать ни шага и только медленно-медленно, будто преодолевая сопротивление, начал поворачивать голову от зеркала к входной двери, в которую уже входил Фетисов, улыбающийся, оживленный, сутулый. Николай встретился с ним взглядом и весь осел в кресле — тот даже не был похож на Фетисова.

Не сказав больше ни слова, Николай быстро покинул парикмахерскую, перешел через улицу, почти вбежал в гастроном, отыскал отдел с рядами бутылок…

— Девушка, — он постарался улыбнуться легко и шаловливо. — Не дайте погибнуть во цвете лет, а? Чекушечку бы, а?

— Двух еще нет, — она показала на часы, висевшие на стене.

— А на моих уже вечер, — Николай скорчил страдальческую гримасу. — Я быстренько, девушка! Без сдачи, — он положил пятерку на прилавок. — Раз — и меня нет, а? Не дайте погибнуть!

Он улыбался из последних сил, улыбался почти как прежде — чуть сморщив лоб, глядя заговорщически, многообещающе, и понимал: ничего не получается, кроме откровенного заискивания. «Прокол, Коляш, прокол! — говорил он себе. — Она даже не захотела поболтать. Коляш, от тебя разит непрухой. Плохо, Коляш… Ты меченый. Даже эта вонючая тетя Тася рассекла тебя вмиг. И эта задрыга двадцати неполных лет тоже рассекла… Что творится, что творится!»

Он вышел из магазина, бесцельно оглянулся по сторонам.

— Бутылка нужна? — спросил подошедший детина в синем спецовочном халате грузчика.

— Чекушка! — ответил Николай со вспыхнувшей надеждой.

— Гони пятерку. При мне, — грузчик показал оттопыривающийся карман.

Взяв чекушку, Николай направился к автомату с газированной водой. Не обращая внимания на прохожих, он вылил всю водку в стакан, она даже полилась через край по граненому сверкающему боку. Бросив чекушку в кусты, Николай медленно поднес стакан ко рту, ощутив прохладу чистого стекла, увидев сквозь водку яркую зелень сквера, собственные мокрые, сдавленные о стекло пальцы. И несколькими большими глотками выпил, почти не ощутив горечи. Потом подставил стакан под краник и еще до того, как он наполнился водой, почувствовал спасительный жар внутри. Его боли и страхи ослабевали, уходили.

— Отпустило, — сказал он. — Надо же — отпустило.

И пошел к морю. Оно оказалось совсем рядом. Ослепительно синее, покрытое солнечными бликами. Свежий ветер гнал к берегу волну, раскачивал верхушки деревьев, играл складками платьев загорелых девушек. Николай подошел к двум, что-то сказал шутливое, безобидное, он умел говорить такие слова. Но девушки, едва увидев его, замолкли и, не ответив, отошли в сторонку. И еще одна девушка, которая приглянулась ему, которую он по привычке хотел осчастливить беззаботным разговором, заметив, что он направляется к ней, сорвалась и отошла к друзьям.