Ошибка в объекте

— Прокол, — пробормотал Николай озадаченно, — опять прокол… Что происходит, Коляш? Что с тобой происходит?

Обедал он в маленьком ресторанчике под открытым небом. Выпил еще стакан водки, а вечером — бутылку вина. До полуночи искал свое новое жилище, на ощупь пробирался в каморку, сшибая по пути грохочущие вещи, не раздеваясь, упал на кровать и тут же заснул. А проснулся слишком рано — тяжело колотилось сердце, болела голова, в душе была пустота. Его охватило какое-то неприятное состояние, когда все кажется лишним, ненужным и даже своя собственная жизнь, кажется, обременяет.

Стараясь не столкнуться с хозяйкой, Николай поднялся и пошел искать знакомого грузчика, опять купил у него за пятерку маленькую бутылку водки и выпил у автомата с газированной водой.

В повторении вчерашних действий, в узнавании улиц, предметов, запахов было что-то обнадеживающее. К девушкам он уже не подходил, но познакомился со странной компанией пожилых людей, которые называли друг друга уменьшительными и ласковыми именами вроде Жорика, Валика, Юрика, и было у них что-то неладно в жизни, и пили они с утра до вечера с кем придется и как придется — в ресторане, в подворотне, прямо в магазине у прилавка. А говорили о том, где, как, с кем и с какими приключениями пили раньше, и продолжалось это несколько дней, пока Николай не обнаружил, что денег у него осталось как раз на билет домой, и он на маленьком самолетике улетел в Краснодар, там взял билет до Львова и к вечеру того же дня сидел с Борисом в знакомом кафе и с возрастающим ужасом слушал его торопливый свистящий шепот…

— Слушай, старик, — Борис опасливо обвел взглядом кафе и, убедившись, что никого, кроме них, в зале нет, заговорил еще тише, — ты что натворил?

— А что? Ничего! — Николая раздражал страх приятеля.

— Меня вызывали в милицию и спрашивали о тебе, — свистел и брызгал в ухо Борис. — И Костомаху вызывали! Говорили, что ты совершил какое-то преступление, и что объявлен всесоюзный розыск, и что вообще тебе никуда не деться… Они вышли на тебя, старик!

— Неужели вышли? — переспросил Николай.

— Они говорили… Ну, в общем, чего темнить — они говорили об убийстве. Это верно?

— Да, пришлось одного пришить.

— Они вышли на тебя!

Борис умудрялся, не вставая со стула, все время суетиться — подергивал плечами, мял пальцы, ерзал на стуле, оглядывался. Наконец Николай не выдержал.

— Слушай, Брек! Перестань мельтешить. У тебя что, в заду свербит? Встань и почешись!

— Да, тебе хорошо говорить!

— Куда лучше! — скривился Николай.

— Они и на меня вышли, — прошептал Борис. — Помнишь, с досками? Ну с этими… стенками? Мы опять пошли и попались. Следствие идет… Взяли подписку о невыезде.

— Сматывайся.

— Куда? Куда, Коляш?!

— Страна большая… От Москвы до самых до окраин.

— Большая? А чего ж ты здесь? Какого черта ты приехал сюда? Видно, не очень большая… И вот еще что, старик… Ты можешь думать обо мне все, что угодно, но я пойду, понял? Мне некуда деваться, они меня вот за это место взяли, — он показал на горло.

— Куда пойдешь?

— В милицию.

— Иди, — Николай хмыкнул. — Нашел чем хвастаться.

— Я не в этом смысле… Старик, я пообещал, что, если увижу тебя или узнаю, где ты находишься… Пойми меня, старик.

— Кажется, начинаю понимать…

— Не перебивай! Я офлажкован. Мне светит три года, понял? По всем правилам, по всем статьям три года. А если я пойду и скажу, что видел тебя…

— Ну что же, Брек, иди раскаивайся!

— Коляш, не надо. Спокойно, Коляш. Тебе нельзя в городе быть ни минуты. Смывайся. А через два часа я пойду в милицию. Тебе хватит два часа?

— Вон какие мы песни запели, — протянул Николай.

— Какие знаем, такие и поем. Ты послушай, Коляш… Если они узнают, что я с тобой встречался…

— А если ты доставишь меня в милицию — они тебя ведь и к себе могут взять, а? Перетрухал ты крепко, — Николай, прищурившись, посмотрел на Бориса. — Перетрухал… Два часа, значит, ты мне даешь… А деньги есть?

— Откуда? Я ведь не работаю… Я под следствием, Коляш!

— А я это… запросто могу… Скажу, что ты меня перепрятывал, помогал, что всегда знал, где я…

— Сколько?

— Сотня нужна.

Борис помолчал, посмотрел в окно.

— Хорошо, — сказал он, — попробую. — Он встал, подошел к стойке и о чем-то долго разговаривал с кассиршей. Николай с улыбкой наблюдал, как Борис клянчит деньги. Потом он осознал, что его ищут, что о его преступлении знают, и опасность, которая все время была в отдалении, словно бы за горизонтом погромыхивала, посверкивала далекими зарницами, вдруг раскололась оглушительным грохотом над самой головой.

— Вот, — сказал Борис, протягивая несколько десяток. — Полсотни. Больше не дала, сука. Но у меня еще есть. — Он полез в карман и вынул несколько смятых бумажек. — Вот смотри… Пятерка, еще пятерка, два трояка, рубль, ну, а эту мелочь я себе оставлю.

— Давай сюда, — сказал Николай. — Сгодится. — Он помолчал. — Офлажковали, значит… Как же они вышли?

— Вышли, Коляш! — тут же подхватил Борис. — Вышли. Где-то ты маху дал.

— Всесоюзный розыск, значит…

— Да, мне следователь говорил, что портретики будут на каждом углу висеть.

— Выходит, у них и портретики есть…

— Ну, а как же! Сходили к твоей матери, а у нее полный альбом — выбирай!

— Значит, и мать уже знает…

— К ней прежде всего пришли… Она их на нас с Костомахой вывела. Сдала твоя мамаша, я ее встретил вчера, не узнал даже. Чисто старуха.

Николай глянул на Бориса, но промолчал, хотя ему не понравились его слова.

— Хочешь, зайду к ней? Скажу, что жив ты и здоров, что на свободе, а?

— Не надо. — Николай поставил локти на стол и тяжело, всем телом провис так, что плечи оказались выше головы. — Слушай, — он поднял голову, — возьми бутылку. Иди-иди, потом рассчитаешься. Не трухай. Иди.

Борис послушно пошел за водкой. Увидев, как он оставляет в залог часы, Николай чертыхнулся — надо было и часы взять… А потом он разливал водку в два больших граненых стакана и видел, с каким ужасом наблюдает за его неторопливыми действиями Борис, тот самый всемогущий Брек, который совсем недавно мог одним словом снести его, послать куда угодно просто из желания подтвердить свою власть. Как, оказывается, можно вырасти в глазах таких вот людей. Он мог обогнуть пешком весь земной шар, мог охмурить первую кинозвезду мира, и это все, вместе взятое, не произвело бы на Брека такого впечатления, как сообщение о том, что он, Николай, где-то кого-то убил. Дешевка! Он даже не знает — это совсем не то, что показывают в кино, когда герои ловко бросают ножи, стреляют из пистолетов, дерутся на шпагах, красиво протыкая противников насквозь, а те помирают в красивых судорогах с такой красивой кровавой пеной на губах… А герой легко и беззаботно, будто не человека убил, а стакан соку выпил, уходит в обнимку с загорелой красоткой… И она смотрит с таким восхищением и с такой преданностью, что он попросту не сможет удержаться, чтобы еще кого-нибудь не убить. Теперь он уже разнообразия ради снесет противнику полчерепа потрясающим выстрелом из какой-нибудь оптической штуковины…

Бедный Брек! Он даже не знает, как это бывает на самом деле, он не знает, с каким незатихающим треском опускается камень на человеческий череп, не знает, какие глаза у человека, понимающего, что его убивают…

Николай посмотрел на растопыренную ладонь правой руки, словно еще раз взвесив камень с выступом, усмехнулся и встал, похлопав Бориса по плечу.

— Ты вот что, — сказал он, — можешь идти прямо сейчас, понял? Скажи, что ты видел меня здесь, в этом кафе, пять минут назад, а буфетчица подтвердит. И тебе даже медаль могут дать. Дешевка.