Ошибки наших звезд[любительский перевод]

— Это над моим коленом, немного сужается, а потом просто кожа. Там отвратительный шрам, но он похож на…

— Что? — спросила я.

— Я о своей ноге, — сказал он. — Просто чтобы ты была готова на случай, если увидишь ее или…

— Ох, переступи через себя, — сказала я и прошла те два шага, которые отделяли нас. Я поцеловала его, сильно, прижимая к стене, и продолжала целовать, пока он нащупывал ключ от комнаты.

Мы заползли на кровать. Моя свобода была ограничена кислородом, но даже несмотря на это, я смогла залезть на него, и снять его футболку, и ощутить пот на его коже под ключицей, когда я прошептала, «Я люблю тебя, Август Уотерс», и как только он услышал это, его тело подо мной расслабилось. Он потянулся ко мне и попытался снять мою футболку, но она запуталась в трубке. Я засмеялась.

★★★

— Как ты это каждый день делаешь? — спросил он, пока я распутывала футболку и трубки. Ко мне вдруг пришла идиотская мысль, что мои розовые трусы не подходили к фиолетовому лифчику, как будто мальчики вообще обращают внимание на такие вещи. Я залезла под покрывало и с пинками освободилась от джинсов и носков, а затем смотрела на танец ватного одеяла, пока под ним Август снял сначала джинсы, а потом ногу.

★★★

Мы лежали на спине, все было скрыто покрывалом, и через мгновение я дотянулась до его бедра и позволила своей руке проложить путь до культи, где была толстая кожа в шрамах. Секунду я подержалась за край. Он вздрогнул.

— Больно? — спросила я.

— Нет, — сказал он.

Он перевернулся на бок и поцеловал меня.

— Ты такой классный, — сказала я, все еще держа руку на его ноге.

— Я начинаю думать, что у тебя фетиш — ампутированные конечности, — ответил он, все еще целуя меня. Я рассмеялась.

— Мой фетиш — Август Уотерс, — объснила я.

Все предприятие была полностью противоположно тому, что я раньше себе представляла: медленное, спокойное, тихое, и не то чтобы мне было больно, но и особенного экстаза я не испытала. Была куча проблем с презервативом, к которому я особенно не присматривалась. Мы не сломали изголовье кровати. Не кричали. Честное слово, это, возможно, было самое долгое время, проведенное нами молча.

Только один момент совпал с типичным: после всего, когда я держала голову у Августа на груди и слушала, как бьется его сердце, он сказал:

— Хейзел Грейс, я буквально не могу держать глаза открытыми.

— Неверное использование буквальности, — сказала я.

— Нет, — сказал он. — Так. Устал.

Его лицо отвернулось от меня, мое ухо осталось прижатым к его груди, слушая, как его легкие входят в ритм сна. Через какое-то время я встала, оделась, нашла фирменную ручку Отеля Философ и написала ему любовную записку:

Глава тринадцатая

Следующим утром нашего последнего целого дня в Амстердаме мы с моей мамой и Августом прошли полквартала от отеля до Вонделпарка, где обнаружили кафе в тени Национального Голландского музея кино. После латте — который, как нам объяснил официант, голландцы называли «неправильный кофе», потому что в нем больше молока, чем кофе, — мы сели в кружевной тени огромного каштана и пересказали маме нашу встречу с великим Питером Ван Хаутеном. Мы сделали историю смешной. Я верю, что в этом мире ты можешь решать, как рассказывать грустные истории, и мы остановили выбор на юморе: Август шлепнулся в кресло в кафе, изображая плюющегося словами Ван Хаутена, язык которого заплетался, и даже двинуться в кресле он не мог; я встала, чтобы играть себя, полную буйства и мужественности, кричащую:

— Вставай, толстый уродливый старикашка!

— Ты назвала его уродливым? — спросил Август.

— Просто подыграй, — сказала я ему.

— Й…а не урод. Это т-ты уродливая, тр-убчатая девч-ч-чонка.

— Трус! — прогрохотала я, и Август рассмеялся, разрушив игру. Я села. Мы рассказали маме о Доме Анны Франк, оставив в стороне поцелуи.

— Вы потом вернулись к Ван Хаутену? — спросила мама.

Август даже не дал мне времени покраснеть.

— Не, мы просто посидели в кафе. Хейзел развлекала меня диаграммами. — Он взглянул на меня. Боже, он просто великолепен.

— Звучит мило, — сказала она. — Слушайте, я пойду прогуляюсь. Дам вам двоим время поболтать, — сказала она Гасу, подчеркивая эту фразу. — А позже мы могли бы покататься по каналам на лодке.

— Эмм, хорошо, — сказала я. Мама оставила пять евро под блюдцем и поцеловала меня в макушку, прошептав: «Я люблю люблю люблю тебя», на два «люблю» больше, чем обычно.

Гас указал на тени пересекающихся и расходящихся ветвей, лежащие на бетоне.

— Красиво, м?

— Ага, — сказала я.

— Это отличная метафора, — пробормотал он.

— Да? — спросила я.

— Негативный образ всего, что разносится по ветру и соединяется вновь, — сказал он. Перед нами проходили сотни людей, бегущих трусцой, едущих на велосипедах и роликах. Амстердам был городом, предназначеным для движения и активности, городом, который предпочитал не ездить на машине, и неизбежно я почувствовала себя исключенным из него. Но Господи, это было прекрасно: ручей, пробивающий себе путь вокруг огромного дерева, цапля, неподвижно стоящая на кромке воды, ищущая еду среди миллионов покачивающихся на поверхности вязовых лепестков.

Но Август этого не замечал. Он был слишком занят наблюдением за подвижными тенями. Наконец, он сказал:

— Я мог бы смотреть на это целый день, но нам нужно идти в отель.

— У нас есть время? — спросила я.

Он грустно улыбнулся.

— Если бы, — сказал он.

— Что не так? — спросила я.

Он кивнул по направлению к отелю.

Мы шли молча, Август на полшага впереди меня. Я слишком боялась спросить, есть ли у меня причина бояться.

В общем, есть такая штука под названием Пирамида потребностей Маслоу. Если вкратце, этот Авраам Маслоу знаменит благодаря своей теории о том, что некоторые потребности должны быть удовлетворены до того, как у тебя появятся другие. Пирамида выглядит так:

Как только твоя потребность в пище и воде удовлетворена, ты переходишь на следующий уровень, к потребностям в безопасности, и затем выше, и выше, но штука в том, что, согласно Маслоу, пока ты испытываешь физиологические потребности, ты не способен даже беспокоиться о безопасности или социальных нуждах, не говоря уже о “саморазвитии”, это когда ты начинаешь, типа, творить искусство и размышлять над моралью и квантовой физикой.