Ошибочка вышла

А всё зависит от него. Потому что тест, который мне зачем-то вручила медсестра, упорно показывал две полоски. Потому что кровотечение так и не началось. Потому что его не нашли в трубах, нигде не нашли, и я не знала, что это значит, но почему-то была уверена, что ставлю на детёныша, который, как Ди Каприо в “Поймай меня, если сможешь” боролся за свою шкуру.

— Всё зависит от тебя, детёныш… Знаешь что? — я вытерла слёзы с лица. — Ну ты и упрямец! Что ты прицепился? — а щёки снова мокрые, и таких крупных слезинок я никогда не ощущала, таких горячих и горьких. — Ты, детёныш, совершенно недальновидный… дурной пример заразителен. Ты ещё пожалеешь, что меня выбрал… Потому что папы не будет, и бабок. Я тебе не куплю новый телефон, не оплачу кружки. Я вообще не знаю, что с тобой делать. Устроит? Ю а велком.

Перевернула на бок, обхватила себя обеими руками и стала глубоко и медленно дышать.

У меня ничего не болело. Ничего меня не тревожило. Ощущение потери, что терзало в номере, где сидела с Ниной, прошло.

Почему-то стало лучше и легче, будто с души свалился камень, хоть это и нельзя было объяснить никакой логикой.

— Так, Обломова? — позвала медсестра, которая меня тут укладывала “полежать”. — В палату можешь идти, если в себя пришла. И к тебе пришли, не знаю уж кто пустил, — медсестра обернулась и смерила визитёра взглядом. — Ну вот он дойти и поможет. Всё. Утром жди врача.

Он?..

Семнадцать верблюдов в тоске

Он стоял, подперев щёку кулаком, поставив локти на подоконник, согнувшись в три погибели… и, увидев это скрюченное тело, я в первую секунду не решилась сделать шаг вперёд.

— Папа?

— Сонька, — улыбнулся он, обернулся и стал водить по лицу, будто на него налипла паутина.

Папа всегда носил крошечные очки, как у Дамблдора, у него были вечно лохматые волосы, как у безумного учёного, и удивительно доброе лицо. Папе было только сорок пять, выглядел он достаточно молодо, но немного нелепо почти всегда. Лев Львович Обломов чем-то напоминал героев из советских комедий. Шурика, например, хотя нет. Я наговариваю и делаю его слишком уж милым в ваших глазах… он был эдакий Андрей Миронов из “Будьте моим мужем”, помните?

Хороший парень, настоящий доктор, открытая душа нараспашку.

Я в детстве думала, что эта песня из фильма — наша с ним песня.

Картинка, картинка,

С верблюдом на песке,

Картинка, картинка,

Верблюд в большой тоске.

Я вспомнила эти четыре строчки и… заплакала.

И тут же побежала к папе, который меня крепко обнял и (возможно тоже заплакал) стал гладить по спине.

— Ты м-меня забрать?... Ты к-как узнал?.. — я заливала слезами папину белую футболку, вечно он их таскает и именно белые.

— Да позвонили, я тут дежурю по средам, — вздохнул он.

— Ужасное место… они меня обижали, пап.

— А-а… обижали? — усмехнулся он. — Прям так и все разом?

— Все, — я отстранилась и стала вытирать слёзы.

А папа смотрел и посмеивался. Может, ещё ничего не знает?

— Пошли, я знаю, где тут найти диван, — он взял меня, как маленькую, за руку и повёл по коридору.

Папа высокий, ну для меня так точно, весь в светлом. И я коротышка в чёрном платье. В отражениях окон мы смотрелись странно, но так, наверное, всегда было. Папа одевал меня незатейливо, как мог, а сам не менял стиля. Брюки — светлые, футболка — белая, волосы — удлиннённые. Именно об этом он просил у своего мастера.

Мы всегда выглядели как белый-папа-великан и маленькая-чёрная-кошка. Я всегда носила две высокие шишечки, как ушки, потому что это всё, что умел мастерить папа.

Диван и правда был, а рядом пост и спящая на нём лицом в клавиатуру медсестра.

— О, спит, — будто бы удивился папа, хотя что-то подсказывало, это только чтобы меня рассмешить. — Будить не будем?

— Нет, — мы упали на диван.

Он был мягким и почти уютным, но не настолько, чтобы забыть, где нахожусь.

— Ну? Рассказывай, кисюндра, что тебя привело в гинекологию посреди ночи.

— Пап… ну ты же знаешь… — взвыла я.

— Знаю. Боишься?

— Очень…

— Чё делать хотела? — я видела смешинки в папиных глазах.

— А… борт, — почему-то это слово сказать было ещё сложнее, чем “беременность”.

— О как, и где же?

— В клинике. Частной.

— Дорого?

— Безмерно…

— И деньги нашла?

— Почти.

— Стипендию хотела потратить?

— Да.

— А чего так? Не готова?

— Не готова.

— К отцу с понурой головой возвращаться не хотела?

— Ну па-ап… ты сам мне говорил… самостоятельность… и чтобы жизнь узнала, а не дура была.

— Ну вот и узнала, — хохотнул он. — Да ладно. Не ты первая, не ты последняя. Отец?..

— Не будем об этом, — я отвернулась.

— Только не говори, что не знаешь, кто он, — покачал головой папа и скатился ниже, чтобы вытянуть ноги. Теперь его голова была где-то на уровне моего живота, волосы вконец растрепались, я яркие голубые глаза стали не видны. Но я знала, что он не злится.

Я вообще не злости боялась…

С папами всегда так: или пан, или пропал.

Либо ты разочаровала, либо он всё принял и за тебя порвёт. В общем-то он и так и так за тебя порвёт, но в первом случае сначала не погладит по головке, а пристукнет тапком.

— Знаю. Просто… напрашиваться не буду. Мне вообще не интересно, что он думает, мне ничего не нужно!

— Ничего? — он задрал голову, из-за этого тело покатилось дальше по скользкому кожзаму, папа поехал на пол и всё… потонуло, деревья и горы…

Он ударил по ножке крутящегося стула спящей на посту медсестры, стул поехал, медсестра шибанулась затылком и, видимо, животом, а потом истошно завопила.

— Ой… Ольга Санна! Здра-асте! — радушно заулыбался лежащий на полу папа.

Ольга Санна обернулась, потирая лоб. Ей на вид было лет тридцать, не больше, прямо милая девушка, не тётка, но глаза её стали угрожающе узиться.

— Лев Львович, какая встреча, — прошипела она.

— Я упал, — пожал плечами он. — Простите. Вот, дочка моя, я это… ну пойду, поговорю с ней. Это, кстати, ваша пациентка новая… А палату не подскажете…

Ольга Санна, пыхтя, но сдерживаясь, стала демонстративно искать то, что, наверное, должна была знать и так, потому что процедила “Палата номер шесть” ещё до того, как загрузилась страница с базой.